Однако история семьи Динеи была еще не кончена. Оказывается, старушка умерла не своей смертью. Цицерон рассказывает об этом с долей черного юмора. Когда она захворала, нежный зять привел к ней своего приятеля врача, «чье победоносное искусство не раз было испытано на деле». Но она, едва увидав его, в ужасе закричала, что ни за что не станет лечиться у человека, который уморил всю ее родню. Тогда предприимчивый зять, не теряя ни минуты, обратился к одному бродячему лекарю, проездом бывшему в Ларине. Но этот достойный муж очень торопился — ему надо было навестить много других городов — и решил окончить лечение в одни сутки. Поэтому он «спровадил старушку одним стаканом своего напитка» (40–41).
Но да не подумает читатель, что Оппианик убивал одних только родственников. Кругозор его был много шире. Об этом говорит история Азувия. Сделано все было виртуозно. Молодой купеческий сынок Азувий, все из того же Ларина, остался наследником огромного состояния. Оппианик сейчас же учуял добычу. Он объединился с неким опытным проходимцем Авиллием, который специализировался на искусстве обирать молодых неопытных наследников. Авиллий без труда втерся в доверие к Азувию. После этого он повез своего подопечного в столицу. Там они устраивают грандиозные кутежи, вина и деньги текут рекой. Наставник знакомит ученика со всеми соблазнами столичной жизни, водит к обольстительным женщинам, поит дорогими винами. Естественно, купеческий сынок совсем потерял голову и закружился в вихре развлечений.
Однажды, когда Азувий пропадал у подружки, Авиллий, живший на его квартире, ложится в постель, закатывает глаза — словом, по всем признакам ему дурно. Оппианик — а он последовал в Рим за интересной парой — выбегает на улицу, останавливает всех встречных и в страшном волнении говорит, что его друг, богатый ларинат, при смерти, а он еще не успел составить завещание и ему срочно нужны свидетели — драгоценна каждая минута. Тронутые этой историей прохожие предлагают ему свои услуги и заходят вместе с ним в комнату. Там они видят на кровати тяжелобольного, который жалобно стонет. Оппианик участливо спрашивает его о здоровье, называя все время Азувием. И вот больной слабым голосом диктует завещание от имени Азувия, а ничего не подозревающие свидетели заверяют его своими подписями и печатями! После этого выздоровевший Авиллий приглашает Азувия в какой-то сад, вместо сада заводит в песчаный карьер за Эсквилинскими воротами и там убивает. А Оппианик возвращается в Ларин и предъявляет завещание Азувия, засвидетельствованное по всей форме (36–39).
Рассказ Цицерона сильно подействовал на присяжных. Они были удручены, подавлены и чуть не плакали. «Я замечаю, судьи, как сильно взволновало вас, при вашей доброте к людям, данное мной краткое описание злодейств Оппианика» (29).
Может быть, читатель спросит, как ларинаты терпели у себя такое чудовище, как Оппианик. Но в том-то и дело, что Оппианик был очень ловкий и хитрый преступник. Ни одно его злодеяние доказано не было. Даже в случае с Азувием подозрение уж скорее могло пасть на Авиллия, а не на его сообщника. Единственное, что было доподлинно известно, — это то, что он умертвил Мелина, Аврия и Секста Вибия, но он всем говорил, что вынужден был сделать это по приказанию Суллы, подчиняясь военной дисциплине. Да и их он убил не собственноручно — он просто внес их имена в проскрипционный список.
Итак, Оппианик не был уличен. Но вокруг него, словно черные тучи, клубились подозрения. Его стали избегать, как хищного зверя. Двери ларинских домов одна за другой закрывались перед ним.
Между тем герой всех этих мрачных слухов женился в пятый раз. Он стал уже настоящим ларинским Синей Бородой. Его новой избранницей стала Сассия, мать Клуэнция. Так он породнился с обвиняемым. Но Клуэнций уже давно совершенно порвал все отношения с матерью по причине, о которой мы скажем позже. Так что этот брак никак не сблизил двух будущих врагов. Тогда и случилось, что Оппианик затеял тяжбу о юридическом статусе служителей местного храма Марса. Его притязания были очень невыгодны для его родной общины. И вот ларинаты поручили защищать свои интересы Клуэнцию. Так оба они очутились в Риме (74 год). Тут-то Оппианик решил расширить поле деятельности и перенести его в Рим. Это его и погубило. Когда этот ларинский проходимец, «выйдя из маленького городишки, бросился в необъятное море Рима»[52], с ним случилось то же, что с двумя мошенниками в Нью-Йорке в рассказе О. Генри «Младенцы в джунглях».
Оппианик знал, что его пасынок не составил еще завещания. Он не женат. Значит, в случае его внезапной смерти все перейдет к его матери, жене Оппианика, «мастера в истреблении своих жен». И он решился: игра стоила свеч. Компаньоном он выбрал своего закадычного приятеля, специалиста по части всяких темных афер, некого Фабриция из городка Алетрия. Тот в свою очередь привлек верного вольноотпущенника Скамандра. Решено было прибегнуть к излюбленному средству Оппианика — яду. Наша троица выбрала удачный момент — молодой Клуэнций приболел и регулярно пил лекарства. В них-то и нужно было подмешать отраву. Действовать решили через раба врача, лечившего Клуэнция. Раб, настоящий герой Плавта, дал себя убедить, поторговался о цене, а когда обо всем договорились, выяснилось, что хитрец водил их за нос. Он выдал все господину. Тот рассказал Клуэнцию. Вместе они составили план действия. В конце концов яд вместе с запечатанной суммой денег, которая должна была служить наградой за отравление, был при свидетелях захвачен в руках Скамандра, вольноотпущенника Фабриция (47–48).
Клуэнций представлял себе, что такое Оппианик. Он понял, что отчим взялся за него. У него оставался единственный способ борьбы — суд. Дело он решил вести в три этапа. Сначала он возбуждает иск против Скамандра, у которого был найден яд. На суде выяснилось, что Скамандр был всего лишь орудием своего патрона, а главным лицом во всем деле был Оппианик, единственный человек, которому была выгодна смерть Клуэнция. Скамандр был осужден присяжными, осужден почти единогласно — за оправдание был подан только один голос — и удалился в изгнание.
Тогда Клуэнций привлекает к суду его патрона. В этом месте шекспировская трагедия сменилась шекспировской комедией. Защитником Фабриция был некто Цезасий, человек бойкий на язык и развязный, но не более. Когда он стал говорить, все слушали со вниманием, дивясь, однако, вовсе не его красноречию, как думал оратор, а замечательной наглости, с которой он защищал уличенного преступника. Внимание судей ободрило Цезасия. Исчерпав все доводы, он, как водится, решил разжалобить присяжных.
— Взгляните, судьи, — начал он, — вот она жизнь человека! Взгляните: вот она, изменчивая и прихотливая игра счастья! Взгляните на старика Фабриция!
Так говорил он довольно долго, и вдруг ему вздумалось взглянуть самому на своего клиента. Каково же было его изумление, когда он увидел, что скамья пуста! «Гай Фабриций, махнув рукой, уже встал со скамьи подсудимых и ушел домой», признав тем самым себя виновным. Защитник оцепенел от изумления. «Тут судьи стали хохотать; защитник разгорячился, негодуя, что ему испортили всю его защиту, не дав досказать до конца его фразу «взгляните, судьи!». Казалось, он готов был пуститься вдогонку за подсудимым и, схватив его за горло, привести обратно к скамье, чтобы затем произнести заключение своей речи» (57–58).
Итак, оба сообщника Оппианика были осуждены. Главный из них, Фабриций, сам признал себя виновным. Имя Оппианика склонялось на обоих судах. Его называли открыто главным преступником. И Клуэнций теперь возбуждает дело против него! Это именно и есть тот самый знаменитый процесс, известный как Юниев суд.
Что же произошло на этом суде? Общественное мнение Рима, возбужденное пламенным демократом Квинктием, говорило — суд был подкуплен Клуэнцием Габитом! Теперь, наконец, мы добрались до первого обвинения против Клуэнция — он дал деньги присяжным и добился гибели невинного человека. Но так ли это? В самом деле, спрашивает Цицерон, зачем Клуэнцию было подкупать суд? Разве могли бы судьи в сложившихся обстоятельствах оправдать Оппианика?
