Хильперик невольно опустил глаза и взглянул на свои доспехи и сапоги, покрытые пылью и грязью, принесенными с поля сражения. Проигранного сражения. Еще одного…. Да можно ли вообще говорить о сражении? Среди ночи, вопреки всем правилам, войска Гонтрана внезапно обрушились на спящий лагерь, и одновременно защитники Мелодена осыпали его потоком горящих стрел. Войску Хильперика пришлось биться до рассвета, разобщенным и беспорядочно, а наутро глазам уцелевших предстала бургундская конница, до сих пор остававшаяся в резерве, выстроившаяся меньше чем в ста ту азах от дымящихся остатков разгромленного лагеря. Повсюду грудами лежали убитые и раненые. Конечно, Хильперик мог продолжить сражение, но первая же конная атака смела бы его разрозненные отряды в одно мгновение. Вместо этого он отправил к Гонтрану посланцев с просьбой о перемирии.

То, что осталось от его войска, легко могло быть разбито при отступлении. В обмен на сохранение жизней своих людей Хильперику пришлось послать гонцов к своим военачальникам в Аквитанию с приказом снять осаду Буржа и отступить.

Поэтому грязь, покрывавшая Хильперика с головы до ног, не придавала ему никакого ореола благородства или славы. Это была грязь поражения, бесчестья, позорной уступки. Никто не стыдился этого больше, чем сам король. Но, никто не смел упрекнуть его в этом — даже Фредегонда.

— Отойди…

Фредегонда не успела ничего ответить. Ее презрительная улыбка окончательно взбесила короля.

— Я сказал: отойди! — заревел он и с такой силой толкнул жену, что та упала на пол.

Ландерик сделал шаг вперед, по-прежнему сжимая рукоять меча. Его лицо побагровело от возмущения. Однако он колебался, не решаясь ничего сделать. Хильперик приблизился к молодому мужчине и резко схватил за горло.

— Что ты хочешь сделать, красавчик? Ударить своего короля?

Ландерик, задыхаясь, рухнул на колени, без единой попытки защититься. Герцог Бепполен был уже рядом — он выхватил меч, готовясь поразить любого, кто поднимет руку на короля.

— Отпусти его! — вскричала Фредегонда, поднимаясь.

Хильперик с презрением взглянул на искаженное болью лицо Ландерика и отшвырнул того подальше от трона, на который тяжело опустился сам.

— Надо же, какая заботливость, мадам…. Стало быть, слухи о том, что вы проявляете к этому молодому мужчине интерес, не лишены основания?

Фредегонда никак не отреагировала. Несмотря на то, что Хильперик сидел на троне, истинной правительницей по-прежнему казалась она,

— Любой другой, кроме короля, поплатился бы жизнью, если бы осмелился бросить мне такой упрек, — прошептала она.

Король и королева долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Ансовальд и Бепполен, страдая от необходимости присутствовать при такой сцене, хотели уйти, но Хильперик жестом удержал их.

— Пусть он убирается, — сказал он, указывая на Ландерика. — Прочь с моих глаз. И никогда больше не появляется во дворце. А ты, — обратился он к Фредегонде, — подойди.

Королева вздрогнула от такого обращения, но все же повиновалась. Когда Фредегонда подошла, Хильперик схватил ее за руку и рывком притянул к себе, так что она буквально рухнула ему на колени. Он сорвал с ее шеи золотое ожерелье, затем рванул вниз ворот платья, отчего ее грудь обнажилась. Хильперик припал губами к ее соску и начал с жадностью его посасывать, облизывать и кусать.

— Никогда больше не говори со мной так, — прошептал он ей на ухо. — Ты всего лишь служанка, рабыня, и ты можешь снова ею стать. Уходи и жди меня в моей спальне, и постарайся хорошенько, чтобы я простил тебе твою дерзость.

Фредегонда поднялась. Глаза ее были полны слез. Она попыталась прикрыть грудь, но Хильперик еще сильнее разорвал драгоценную ткань платья.

— Вот так и оставайся. Пусть все тебя увидят такой как есть.

Никто не осмеливался взглянуть на Фредегонду. Даже Хильперик, который не заметил, что ее живот немного округлился после первых месяцев новой беременности. Бепполен взял Ландерика за плечо и повел из зала. Ансовальд приблизился к королевской чете, опустив глаза.

— Если вы позволите, ваше величество, я провожу королеву в ее покои…

— Хорошо…. И пусть мне принесут поесть и выпить!

Черная краска, которой Фредегонда подводила глаза, растеклась от слез, оставив темные следы на щеках. Ее вуаль сбилась набок, разорванное платье оставляло открытыми плечи и грудь. Однако она направилась к дверям, горделиво выпрямившись, не пытаясь ни ускорить шаги, ни прикрыть наготу.

Ансовальд вышел из зала первым и, когда Фредегонда появилась на пороге, быстро набросил ей на плечи свой плащ, Королева слегка вздрогнула, но позволила ему это сделать.

— Я уже говорил вам об этом, мадам, — прошептал он. — Так больше не может продолжаться…

Позже я узнала, что епископ Эгидий написал Фредегонде из Реймса, открыто заявляя о том, что нужно избавиться от моего сына Хильдебера. Ответ королевы позже был найден в ее бумагах и стал причиной, гибели этого недостойного служителя Божьего. «Если корень растения не выкорчеван из земли, — писала она, — побеги его не иссохнут». Я была для нее этим корнем, который надо было выкорчевать, и она тщетно пыталась это сделать все те годы, что ей еще оставалось прожить.

Однако в ту пору чудовищный, позорный сговор Лучших с нашими злейшими врагами закончился полным крахом тех и других. Народ предпочел короля горстке тщеславной знати, жадной до власти и денег и заботящейся только о своих, интересах. Смешное бегство Эгидия положило конец их влиянию. После этого было уже просто их разделить, тогда, как позиции Хильдебера укреплялись с каждым, днем.

Однако главная моя забота была далеко, в Испании. Моя дочь Ингонда отказалась принимать арианскую веру. Хуже того, она обратила своего супруга Эрменгильда, который принял новое имя, Иоанн. Я узнала, что оба они были осаждены в Севилье королем Аиувигильдом, и что тот собрался женить своего второго сына, принца Рекарреда, на дочери Фредегонды.

После я узнала, что моя бедная маленькая Ингонда умерла через год на острове Сицилия, куда ее сослали.

В колеблющемся свете факелов казалось, что саван чуть подрагивает — словно маленький Теодорих все еще жив и пытается сбросить его, чтобы избежать погребения. Каждый из тех, кто присутствовал в дворцовой часовне, заметив это, испытывал невольный страх. Единственной, кто не обращал на это внимания, была мать принца, Фредегонда. Взгляд ее был застывшим, лицо — мертвенно-бледным, глаза покраснели от слез. Она как будто не замечала вообще никого и ничего — измученная, шатающаяся, глухая к любым утешениям, не произнесшая ни слова с тех пор, как смерть снова забрала у нее сына. Видя ее в таком состоянии, некоторые опасались за ее рассудок. Однако горе, которое обрушилось на мать, не поколебало королеву. Судорожно стиснув кулаки, она даже в скорби помышляла о мести, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. Теодорих умер всего лишь по прошествии нескольких недель после своего первого дня рождения, и не чума была тому виной. Чума уже покинула франкские королевства, собрав свой страшный урожай. От нее больше никто не умирал.

Ужасная дизентерия, которая и привела к смерти ребенка, наверняка не была случайностью. Только не на этот раз. Только не снова. Не после того, как смерть унесла трех ее других сыновей — Хлодобера, Самсона и Дагобера. На сей раз принц, скорее всего, был отравлен или стал жертвой колдовства. В этом Фредегонда была уверена. Единственное, чего она желала сейчас, это найти того чародея или ту чародейку, что отравили принца или погубили колдовством. Найти и заставить говорить.

Внезапно шум и толчея у дверей часовни вывели Фредегонду из ее мертвенного оцепенения. Она не обернулась, но до ее слуха донеслось перешептывание, потом — тяжелая поступь стражника, который шел по центральному проходу среди вновь воцарившейся тишины.