Единственным достойным и последним верным воином среди присутствующих был Ансовальд, который также порой обводил всех взглядом, полным сумрачного презрения. В какой-то момент он перехватил взгляд Фредегонды, и они без слов поняли друг друга. Здесь не было больше ни короля, ни отважных воинов. В помещении царили уныние, отказ от сопротивления и та вялая ненависть пополам с отвращением, которая вряд ли могла заменить истинную смелость. Ансовальд кивнул в знак молчаливого согласия и опустил глаза, словно готовый заплакать от собственного бессилия.

Эта очередная капитуляция подействовала на королеву как пощечина Она резко встала и, когда все обернулись к ней, на мгновение заколебалась — не стоит ли пристыдить их, бросить им в лицо весь свой гнев и презрение? Но слова, которые жгли ей сердце, все же не сорвались с губ. Те, кто сидел перед ней, были их недостойны. Один лишь Хильперик заслуживал того, чтобы оживить его огнем ненависти, но не здесь, в этой убогой комнате, за грязным столом, в присутствии этих болванов. Фредегонда вышла из комнаты и, пройдя по коридору, услышала шум голосов и пьяный смех из караульной. Заглянув внутрь, она у самого порога наткнулась на парочку, совокуплявшуюся прямо на земляном полу. Толстая девица приплясывала на столе, раздетая до пояса, под пронзительные взвизги флейты и стук пивных кружек по столешнице. Ее тяжелые груди, мясистые руки и живот блестели от пота, растрепанные волосы наполовину закрывали ухмыляющееся лицо. Вокруг нее по всей комнате расположились солдаты и шлюхи, пьяные и шумные, — они ели, пили, совокуплялись или играли в кости.

Фредегонда застыла на месте. Пьяные крики и хохот, едкие запахи пота и пива, множество мужчин и женщин, отдающихся друг другу без радости и без стыда, — всё это внезапно напомнило ей языческие празднества времен ее детства, как и танец пьяной девицы, чья нагота была открыта и для глаз, и для рук солдатни — так, некогда, Уаба отдавалась жителям Ла Сельвы…

Фредегонда прикрыла лицо полой накидки и медленно вошла в караульную, охваченная отвращением и в то же время странно завороженная этим зрелищем, столь отличным от мрачного молчаливого бдения за королевским столом. Она сделала всего пару шагов, когда один из солдат резко схватил ее за руку и, прокричал ей в ухо какие-то слова, которых она не разобрала. Хотя ее плащ распахнулся, солдат не сразу узнал ее, и она невольно усмехнулась, увидев, как непристойная ухмылка на его лице вдруг сменилась гримасой ужаса, когда он, наконец, понял, кто перед ним. Отдернув руку, словно от ожога, солдат отшатнулся и рухнул на колени, склонив голову, словно приговоренный к казни.

Остальные ничего не заметили или просто не обратили внимания. Фредегонда некоторое время разглядывала несчастного, дрожащего от страха и мгновенно протрезвевшего, который сейчас не осмеливался даже поднять на нее глаза, тогда как совсем недавно, окажись на ее месте другая, он завалил бы ее на стол или на пол и изнасиловал. Отчего-то мысль об этом причинила ей боль.

Фредегонда снова запахнула накидку и быстро вышла из караульной, а потом и из крепости, в темноту и ледяную слякоть ночи. Миновав сторожевые башни, она остановилась на берегу Эскота. Река поблескивала под луной, слышался легкий плеск волн и скрип лодочных уключин — это были рыбацкие или торговые лодки, брошенные у пристани. На правом берегу реки она различила темные очертания укреплений и огоньки походных костров. На мгновение ей захотелось отвязать одну из лодок, сесть в нее и просто поплыть по течению. Фредегонда отогнала эту абсурдную мысль и повернула обратно к городу, темному, холодному и безмолвному. Большинство жителей сбежали, а те, кто остался, наглухо заперлись в своих домах, ожидая прихода армии, которая освободит их от их собственного короля. Беспомощность жгла ее, словно раскаленные угли. Беспомощность и унижение при мысли о том, что ей осталось пробыть королевой всего несколько часов, да и то в самом убогом уголке своих владений, в то время как ее враги торжествуют до такой степени, что даже не торопятся ее сокрушить. Но все же королевство Руанское еще не побеждено. Оно не будет побеждено, пока она жива.

Она не услышала шагов — лишь почувствовала, как кто-то набросил ей на плечи теплый плащ и укутал с почти материнской нежностью.

— Ты совсем замерзла, — прошептала Уаба у нее за спиной.

— Оставь меня в покое.

— Нет, наоборот… Ты пойдешь со мной и послушаешь, что я тебе скажу. Ну, идем же…

Фредегонда повернулась к своей старой служанке. В темноте она различила лишь ее округлый силуэт и блеск глаз. Затем, на небольшом отдалении, она заметила еще один силуэт, — мужской.

— Кто это?

— Сеньор Ансовальд. Пойдем, нам всем нужно поговорить…

Это был час небытия в самом сердце ночи — между всенощной и заутреней. Фредегонда, сидевшая на постели Уабы в скромной комнате своей служанки, не чувствовала ни сонливости, ни страха, ни холода — несмотря на то, что на ней была только тонкая нижняя рубашка, казавшаяся почти прозрачной, сквозь которую можно было разглядеть поясок из змеиной кожи с висевшими на нем амулетами. При свете двух свечей, горевших на небольшом столике, королева неотрывно смотрела на дверь, в которую они должны были вот-вот войти. Она держалась очень прямо, чуть развернув плечи, так что приподнялась грудь, и положив руки на бедра, неподвижная, как статуя. Вино, к которому подмешано было зелье, сваренное Уабой, обострило все ее чувства и одновременно вызвало странное ощущение, что она находится где-то вне своего тела, недосягаемая и безразличная. Такой они ее и увидели, и зрелище этой почти сверхъестественной красоты, предлагавшей себя их взорам с такой небрежностью, заставило их остановиться на пороге.

— Не стойте как столбы, — послышался голос Матери. — Подойдите,

Они приблизились. Фредегонда поочередно рассмотрела каждого из них. Старшему из двух вошедших молодых мужчин, было не больше двадцати. Оба они были крепкого телосложения и очень хороши собой. Фредегонда поднялась и шагнула к ним, между тем как Уаба проскользнула в комнату и осторожно прикрыла за собой дверь. Старший хотел, было, что-то сказать, но Фредегонда прижала кончики пальцев к его губам, а затем, не отрывая от его лица пристального взгляда своих необыкновенных зеленых глаз, погладила его по щеке. Затем медленно отстранилась и перешла ко второму, чтобы точно так же завладеть им, выпить его душу, окутать собой…. Какая разница, чем опоила их Уаба? Какая разница, чем она опоила и ее саму? Их опьянение и головокружение были все же слабее охватившего их желания, и Фредегонда подчинилась ему, одновременно порабощая этих двух мужчин. Она позволила им раздеть себя, ласкать себя, наслаждаться ее телом и сама наслаждалась их молодостью и силой. При этом она по-прежнему оставалась равнодушной, ощущая лишь физическое удовольствие, получаемое ее плотью — однако это сжигающее пламя не затрагивало холодного оцепенения ее души. Она как будто смотрела на себя со стороны, словно она была Уаба, которая, стоя в углу комнаты, молча наблюдала за их неистовой и немой любовной схваткой на протяжении нескольких часов.

Потом, как показалось Фредегонде, она ненадолго заснула — во всяком случае, некоторое время спустя она осознала момент пробуждения. По-прежнему стояла ночь, но чернота неба уже начинала сереть, чувствовалось приближение рассвета. Она увидела, что лежит, абсолютно обнаженная, поверх распростертых тел двух молодых мужчин, и спокойно, без всякого стыда, поднялась, тогда как они, в свою очередь проснувшиеся, принялись торопливо собирать свою разбросанную одежду. Однако Уаба, не позволив им одеться, взяла их за руки и подвела к столу, где снова налила им какого-то питья. Фредегонда уже стояла возле стола, все еще обнаженная, нежно проводя кончиками пальцев вдоль лезвия одного из двух скрамасаксов, которые Мать положила возле нее. Это было ценное оружие, с вырезанными на клинках узорами. Кроме того, клинки были покрыты какой-то густой поблескивающей жидкостью.