потому манное пирожное». Толстой мало ел, стал регулярно принимать прованское масло с лимонным соком. Он ползимы был нездоров, ходил в основном в халате — верный признак того, что плохо себя чувствовал. Близкие это хорошо знали. Он все время огорчался оттого, что так долго живет, у него все время что-то болело: то спина от падения, то коленки, то правая ступня из-за узкой обуви, у него была подагра, которой тяжело болел его дед и которая также мучила Тургенева, носившего специальную огромную обувь, ее в Ясной Поляне называли «подагровой».
Самой страшной болезнью Толстой считал веру в докторов. В 80 лет он часто горевал из-за того, что не может привыкнуть к теперешнему своему состоянию, когда есть хорошая работа, но он не может ее выполнить из-за плохого здоровья. Болеть дурно, потому что другим это в тягость, считал он. При этом продолжал верить в то, что добрая жизнь всегда имеет хорошие последствия.
Писатель делил людей по темпераменту на два типа: вулканический, то есть взрывной, и нептунический, отличающийся спокойствием и уравновешенностью. Что ж сам Толстой не вмещался в рамки какого-то одного из этих типажей, соединяя в своем образе оба.
Из-за болезней Толстой умывался порой в постели и перелезал из кровати в больничное кресло, которое перевозилось в зал или в кабинет к столу, где он читал свою почту. Писатель стал хуже слышать и находил в этом свое преимущество: «Я не все слышу». Врачебной помощи он предпочитал дружбу с докторами. Так было со знаменитым в то время доктором Захарьиным и Д. П. Маковицким, шесть лет служившим в Ясной Поляне домашним врачом с 1904 по 1910 год. Маковиц- кий не только лечил писателя, но и вел дневник, стенографируя повседневную жизнь Толстого, записывал всё, что происходило в знаменитой усадьбе, в том числе и неповторимую «смесь племен, наречий, состояний», — как сказал однажды Лев Николаевич. На страницах его записей, названных «У Толстого» (а это около трех тысяч машинописных страниц, то есть более ста печатных листов), — феномена «слуховой фи
лологии», Лев Николаевич предстает не книжным классиком, а живым человеком, абсолютно реальным, земным, пульсирующим.
Чехов как-то заметил, что «мысли Толстого теряются в воздухе», и это «нестерпимо по-русски», потом спохватятся и «начнут писать» — «наврут». Спохватились, но «не наврали» благодаря Душану Маковицкому, не только услышавшему отчаянный крик Чехова, но и воспринявшему эти слова как руководство к действию. Своим фундаментальным трудом, «пестротой содержания», обстоятельными записями он не только превзошел «Записки» Эккермана о Гёте, но и реабилитировал, кажется, славян в их приверженности к беспамятству.
Желание быть полезным Толстому заставляло Д. Маковицкого в течение почти двух тысяч дней, с короткими перерывами браться за карандаш, чтобы «ско- росшивать» яснополянское время. Из «Записок», информативного кладезя о Толстом, можно узнать обо всем, в том числе и о состоянии здоровья писателя, когда «волосы падали, зубы портились», когда «хотелось писать художественное, а зубов нет», когда жизнь его истончалась и таяла. Он узнал писателя, когда тот уже страдал множеством болезней, но тем не менее поражал своего доктора уникальной витальностью, бьющей ключом силой жизни. Порой Маковицкому казалось, что не будет конца у этой жизни, рождающей такую энергию. Но конец был близок Начиная с 11 сентября 19Ю года мысль об уходе великого человека приобретает тотальный характер.
Приведем, не комментируя, записки Д. П. Маковицкого начиная с 11 сентября 1910 года.
«11 сентября. Софья Андреевна "неистовствует уже третий день", "не ест, убегает днем в сад", "настаивает, чтоб (Л. Н.) уехал с ней". Л. Н.: "всё идёт к худшему. Ох, не знаю, что делать!".
12 сентября. Л. Н. "скорбел", когда рыдала С. А.
13 сентября. Кочеты. С. А. печатает новое издание, в которое вложила все наличные деньги, опасалась, что если Л. Н. откажется от прав, то ее издание не будет распродано. Мысли об уходе Л. Н. Александра Львовна уйдет из дома, если Л. Н. уступит права С. А
16 сентября. Л. Н.: "Как меня хочет С. А выставить сумасшедшим".
17 сентября. С. А. всем говорит о Л. Н. с ненавистью: "Как мне опротивел".
…Клечковский встал на колени и просил С. А., чтобы перестала так говорить о Л. Н., потом схватился за голову и убежал.
21 сентября. "Мать уморит папа" (Александра Львовна). Чертков сказал: "Христос умер на кресте, а Л. Н. может умереть от С. А".
22 сентября. Л. Н. ехал из Кочет в Ясную Поляну с намерением отвоевать свободу, а если С. А. будет устраивать сцены, то в этом случае он готов уйти из Ясной.
…С. А., стоя на лестнице, стала упрекать Л. Н. Варвара Михайловна рассказала, что в эти 11 дней С. А всё бранила Л. Н., что так долго едет. "Если Л. Н. приедет, — говорила С. А., — таким холодом его обдам".
23 сентября. Александра Львовна упрекала Л. Н. в том, что терпит то, что С. А. сняла портрет Черткова, висевший над его столом в кабинете, и перевесила на другое место. Л. Н. склонил голову на стол и заплакал. С. А побежала в одном платье в сад, легла на 2-ой липовой аллее на скамейку, которую видно из окна дома… "Пусть умру".
25 сентября. Александра Львовна упрекала Л. Н., что позволил С. А. повесить ее портрет над круглым столиком.
26 сентября. С. А стреляет у себя в комнате из ребячьего пистолета бумажными капсулами…
С. А.: "Я один день блаженствовала без Саши в доме"; "Черткова оттерла и тебя (Александру Львовну. — Н. Щ ототру".
Александра Львовна хочет переехать в Телятинки, куда и отец переедет, что это толчок для перелома, что нарыв созрел, прорвался.
27 сентября. Саша довольна отъездом, Л. Н. тоже. О С. А. сказал: "Надо жалеть не добрых, а злых, они больше страдают".
30 сентября. С. А считала, что Л. Н. дурно себя чувствует из-за ухода Саши. Об Александре: "Мне она даром не нужна, но для отца это хорошо было бы" (если бы
была в Ясной Поляне). Л. Н.: "Ничего, кроме хорошего, не вышло из вашего отъезда" (Александре Львовне).
2 октября. Л. Н. о С. А: "У нее слово не имеет никакой обязательности, она днем скажет одно, а вечером диаметрально противоположное… Надо молчать и не уступать. Я хотел бы оградить себя, остались месяцы, может быть, дни: три месяца, как не работаю".
Сергей Львович: "Ей бы (С. А) уехать на время"…
3 октября. Судороги Л. Н. С. А примирилась с Сашей.
4 октября. Сергей Львович, Татьяна Львовна и Александра Львовна умоляли С. А., чтоб не убивала, пощадила отца.
7 октября. Вечером был Чертков после 3-х месяцев перерыва. С. А. была взволнована этим приездом.
8 октября. Столкновение. Л. Н. очень волновался, С. А. в злобном состоянии, но сдерживает себя.
9 октября. С. А опять надоедала Л. Н.
10 октября. Перелом близок Гкет был на него с обеих сторон: со стороны С. А и друзей.
12 октября. С. А. слышала отрывочные фразы о завещании: "Мне не жалко, что они мне не достанутся, а то, что сыновей огорчит. Они будут добиваться отмены у государя…"
13 октября. Узнала С. А о завещании из "записника", который отыскала в сапоге и держит у себя.
14 октября. С. А. написала Л. Н. письмо, где упрекала его, что он лишил семью издательских прав. Л. Н. сказал: "Терпеть надо… Не приписывать значения ее словам". С. А. делала то "величаво презирающее лицо", то стояла перед Л. Н. на коленях, целовала руки и умоляла завещать авторские права семье.
15 октября. У С. А. нет душевной болезни, всё притворство. Л. Н.: "И то и другое…" У Л. Н. разболелась голова — так громко, визгливо трещала без умолку С. А. Была в исступлении азарта, говорила, что будет в случае его смерти. Л. Н. был убит, смущен.
