чувства недовольства». Но спасла уже упоминавшаяся нами выше Мадонна, представленная в галерее, куда он не раз, по собственному признанию, «бегал».

Берлин оставил Толстого индифферентным ко всему: к университету, к королевскому театру, к музеям, к перга- монским раритетам. Это, пожалуй, единственный город, не удостоенный излюбленного им эпитета — «милый». «Луч света блеснул» с неожиданной стороны: от встречи с «прелестнейшим человеком» — Ауэрбахом, сопровождаемым в дневниковых записях пятнадцатью восклицательными знаками. Знакомство с этим человеком убедило Толстого в том, что дух человечества выше всего на свете. Он был в полном восторге от разговоров с ним о музыке, как о «необязывающем наслаждении».

Путешествие по Германии умиротворило мятежную душу Толстого: помирило с Тургеневым, приблизило к пониманию Гёте («Вот Вы и "Фауста" полюбили»), вернуло к искусству, одарило сонмом воспоминаний, похожих то на Монблан, то на муравейную кочку. К старости оставалось только одно: отрефлексировать увиденное. Припоминалось многое: встречи с Фребе- лем, с «ласковым» Ауэрбахом, стариком-немцем Фридрихом (Федором) Рёсселем. Просматривая коллекции открыток из Дрезденской галереи, он порой восклицал: «"Сикстинская мадонна" — ничего хорошего, а "Мадонна дела Седиа" — прелесть, как и портрет Рубенса "Францисканец"!» Особенно любил вспоминать Германию времен расцвета, когда она представляла собой множество самостоятельных культурных центров. Огорчался, что на переломе двух веков «нет ни одного выдающегося немца», что есть только мелкие критики и беллетристы.

Помнилось, конечно, больше хорошее. Он не разделял точку зрения Шопенгауэра, что воспоминания — «дурны». Для ностальгирующего Толстого в воспоминаниях прошедшее было лучше настоящего. Не поэтому ли ему была близка мысль Лихтенберга о том, что «печаль ушедшая в воспоминаниях приятней»? С годами его память о Германии приобретала эффектные очертания могучего Монблана, стройного, гордого, но доступного.

Толстого привел в восторг Вечный город Рим, именно здесь со всей полнотой он «воспринял красоту античной скульптуры». Писателя чрезвычайно заинтересовали раскопки в Помпее. Рим стал для него «возвращением к искусству». Он обедал с художниками в знаменитом Cafe Greco, где бывал Гоголь, посещал мастерские французских и испанских художников, бродил среди античных руин. В старости говорил, что если и можно было бы где-нибудь жить, кроме России, то только там, в Вечном городе.

Из Парижа, названного им «Содомом и Гоморрой», Толстой по «скучной железной дороге» поехал в Швейцарию, которую почти всю прошел пешком, повторив маршруты Руссо. Часто встречался с Александрии, в которую был готов влюбиться. На пароходе отправился в Кларан. Много читал Прудона, а также «гордые и ловкие» сочинения А. С. Хомякова, слушал рассказы М. И. Пущина о Пушкине. Здесь, как он выражался, его «душила» «любовь плотская и идеальная».

Пройдя горный перевал Мон-Сенис, Толстой прибыл в Северную Италию, где повидался с Василием Боткиным и Александром Дружининым. Путешествовал с друзьями-литераторами по Аостской долине и горным массивам, ночуя в деревушках и осматривая древние монастыри и церкви, водопад Pissevache.

В Англии писатель испытал «отвращение к цивилизации», в Лондоне посетил Кенсингтонский музей — «лучшее высшее образовательное учреждение», слушал речь премьер-министра в палате общин и лекцию Ч. Диккенса. Здесь он каждый день встречался с Герценом и вернулся в Россию с огромным количеством впечатлений и знаний.

Вряд ли можно найти другого художника, который бы столь успешно ассимилировал традиции мировой культуры, при этом оставаясь глубоко национальным. Но истинное счастье он испытал все же в путешествиях по России.

Толстой всегда любил географические карты, они до сих пор хранятся в его мемориальной библиотеке. Интерес к ним передался ему от деда, князя Н. С. Волконского, прапрадеда графа П. А. Толстого. Не от него

ли и страсть к путешествиям?! Она начиналась с пристального изучения карт, планов, а те, в свою очередь, побуждали к движению, к победам над пространством. Вся его жизнь была опутана дорогами, словно «паутиной любви».

Бывало, что в милой Ясной ему порой не хватало воздуха. Тогда прогулки на Горелую поляну, в близлежащие Рудаково или Судаково давали ощущение полноты жизни. Иногда он совершал особые поездки, по памятным родовым местам, например в Никольское-Вязем- ское.

Старинное поместье раскинулось на берегах живописной речки Чернь. Со второй половины XVIII века оно принадлежало прадеду писателя секунд-майору в отставке Н. И. Горчакову. Красота Никольского настолько покорила писателя, что он запечатлел ее на страницах эпопеи «Война и мир». После этого Отрадное и Никольское стали почти синонимами.

О былой усадебной красоте напоминает здесь многое: церковь, построенная отцом писателя, тенистая аллея, посаженная самим Толстым, и великолепие здешних пейзажей. Он приезжал в Никольское, где всё казалось ему «прекрасным», особенно небольшой дом из пяти комнат: столовой, трех «жилых» и маленького кабинета с ведущим к нему огромным коридором. Правда, пришлось поставить перегородку, прибавив еще две комнаты: одну — для любимой тетеньки, а другую — для свояченицы Тани Берс.

Толстой не забывал наведываться и в таинственное Покровское, имение сестры, расположенное на левом берегу Снежеди, в девяноста верстах от Ясной Поляны. Место это овеяно романтикой. 29 октября 1854 года из Спасского, находившегося рядом с Покровским, приехал Иван Тургенев. Он подружился с Марией Николаевной и стал здесь частым гостем. Они «играли в бирюльки, раскладывали гранпасьянсы», слушали музыку и, конечно, читали романы. Тургенев считал сестру Толстого «грациозной», обаятельной, «одной из привлекательнейших существ», «милой, умной, простой — глаз бы не отвел», и, конечно, «был поражен в самое сердце», едва не влюбившись в нее. Переживания Тургенева на

шли отражение в его «Фаусте», ставшем своеобразной «рыцарской данью» Марии Николаевне. Она стала прототипом Веры Ельцовой, героини повести.

Покровское до сих пор пропитано духом любви, пленительными загадками, странной туманной печалью. Здесь как бы навечно отпечаталась еще и «чистая, милая душа» тетеньки Т. А. Ергольской — натуры глубокой, страстной, любящей. Это крошечное имение, словно солнечный «зайчик», ослепляло всякий раз Льва Николаевича, наполняя поэтическим вдохновением. Неброская красота покровских пейзажей действовала гораздо сильнее самых потрясающих красот мира с их буйством красок и пиршеством запахов. «Холстомер», «Поликушка» своим появлением отчасти обязаны Покровскому. Здесь всё дышало стариной, и казалось, что порядок, заведенный тут, «никак невозможно нарушить»".

Почти в тридцати верстах от Ясной Поляны находилось другое родовое имение Толстых — Пирогово, приобретенное еще отцом, Николаем Ильичом Толстым, в 1837 году. Оно считалось самым доходным, что называется, «золотым дном». Пирогово позднее разделили на два имения, Большое и Малое, находящиеся всего лишь в двух верстах друг от друга. Большое Пирогово принадлежало старшему брату Сергею Николаевичу, построившему здесь «замечательно красивой архитектуры» большой дом рядом с парком и лесом. В последние годы своей жизни он тут «мужественно лирствовал», здесь его часто навещал младший брат — Лев Толстой.

Малое Пирогово, с домом «над ключом», принадлежало сестре писателя, Марии Николаевне, а потом Марии Львовне, средней дочери Толстого. Романтичный архитектурно-ландшафтный ансамбль был создан здесь во второй половине XIX века по проекту Льва Толстого. Он лично выбрал место для будущей усадьбы на самой высокой точке пироговского рельефа, вымерил аллеи и дороги, велел обсадить их березами и соснами. Дом из красного кирпича под зеленой крышей был наполнен запахом старинных книг и звуками музыки. Живописная пойма реки Упы, «чудные лошади», холмистый ландшафт, чистые горизонты — неповторимый