Несмотря на бурные ночные развлечения с компанией друзей — дома в Барселоне после мюзик-холла они тоже заканчивали ночь в борделе, — работал Пикассо очень много. Он обладал такой трудоспособностью, что на закате дней буквально вступил в схватку со временем: «Рисую, значит, существую!»… Бывая в «Мулен Руж» и «Мертвой крысе», он попал в атмосферу Лотрека и начал писать сюжеты, навеянные его картинами и вдохновленные его стилем. Но цвета у Пикассо ярче, краска наложена густо, жирно, в то время как Лотрек предпочитал прозрачные краски, покрывающие полотно тончайшим слоем. Хотя в сюжетах и слышатся отголоски Лотрека, интенсивностью света и его первостепенной ролью на полотне многие картины Пикассо одновременно напоминают Боннара. Такая «похожесть» — нечто исключительное в творчестве Пикассо. Вскоре он почувствует ее как недостаток, чем объясняется резкое, многократно заявленное отрицание Боннара.

От Лотрека Пикассо отличается подходом к тем же самым сюжетам, он описывает не феерическую сторону мюзик-холла, а напротив, обыденную. В его творчестве уже ощущаются ростки «голубого периода», отмеченного настроениями отчаяния и разочарования. Это все вполне соответствовало духу внутреннего настроя группы «Четыре револьвера» — его университета. Редко кто вспоминает о том, что молодому художнику действительно приходилось тяжело и он с трудом подавлял в себе тягостное чувство одиночества. Причина крылась не столько в денежных затруднениях, семья давала ему средства на жизнь, и даже не в любовных разочарованиях, а в той атмосфере невроза, характерного для группы «Четыре револьвера»: они восхищались портретами в стиле Мунка, предаваясь настроениям меланхолического отчаяния. Трое из членов группы — критик-искусствовед Казельяс, писатель Солер-и-Мигель и Касахемас один за другим покончили с собой.

В Париже Пикассо чувствовал себя как рыба, вытащенная из воды. Ему не хватало воодушевляющего воздуха родного дома и друзей по группе «Четыре револьвера». Поэтому, когда Пер Маньяк, обрадовавшись первым результатам распродажи картин, предложил ему контракт на 150 франков ежемесячно в обмен на те картины, которые еще только будут написаны, Пикассо решил вернуться в Барселону. Взяв за основу наброски, сделанные в кабаре и мюзик-холлах, он мог работать дома не хуже, чем в Париже. И действительно, после его возвращения в Барселону появились полотна в стиле Лотрека: «Конец номера», «Болтушки», «Манишки», «Мулен де ла Галетт», «Канкан», «В ложе».

Были и другие причины для отъезда: приближался конец года, и ему хотелось провести эти дни с родными, а еще больше толкало к отъезду поведение Касахемаса. Этот смешной молодой человек, двойник Валентина Ле Дезоссе, похожий на сломанного полишинеля со скошенным подбородком, отличался необыкновенной чувствительностью и мгновенно переходил от полной депрессии к бурной экзальтации. В Париже он влюбился в молоденькую Лору Гаргалло, прозванную на Монмартре Жерменой. Поскольку она отвергала Касахемаса и насмехалась над ним, с каждым днем он любил ее все безнадежнее. Впадая в депрессию, он постоянно твердил о самоубийстве. Чтобы Касахемас не «наделал глупостей», Пикассо не отпускал друга ни на шаг, лишая самого себя свободы и отрываясь от работы. Пикассо по-настоящему любил Касахемаса и считал, что перемена обстановки поможет тому излечиться от несчастной любви.

В середине октября оба друга сели в жесткий вагон и отправились в долгий путь на родину. Надежда Пикассо на победу здравого смысла не оправдалась, черные мысли не покинули Касахемаса. Проведя несколько дней в борделях Малаги и Барселоны, он вернулся в Париж, чтобы еще раз попытаться завоевать Жермену, и, снова отвергнутый, пустил себе пулю в лоб в одном из кафе бульвара Клиши.

Пикассо потрясла кончина друга. Она стала сигналом к вхождению в «голубой период». И первой картиной этой серии явились «Похороны Касахемаса», это произведение, полное мистических аллегорий, сейчас находится в парижском Музее современного искусства. Затем последовали другие, например, «Жизнь», снова представляющая Касахемаса. Долгие годы его преследовало воспоминание о гибели друга, а, если верить Максу Жакобу, в момент крайнего отчаяния Пикассо и сам хотел наложить на себя руки.

Еще дважды он навестил Париж, глядя на него благодарными глазами, пока наконец в апреле 1904 года не перерезал пуповину, связывавшую его с барселонским периодом, и не устроился на Монмартре в «Бато-Лавуар» — «на счастье и на горе».

Землей обетованной для людей искусства Монмартр стал отнюдь не внезапно, не с приездом Пикассо. Благодатный Монмартр имеет очень долгую историю. В этой книге вряд ли возможно перечислить всех, кто вслед за святым Дени создавал легенду Монмартра. Зато стоит набросать панораму Монмартра в эпоху Пикассо и описать нравы художников, живших на Холме с 1900 по 1910 год. Чтобы восстановить атмосферу тех лет и объяснить, почему такое число художников, писателей, музыкантов собралось в этой деревне в центре столицы, надо вспомнить некоторых знаменитых людей, живших здесь более или менее долго и своими именем и образом жизни притянувших сюда тех художников, которые и превратили Монмартр в горнило современного искусства.

Прежде всего эта деревня в начале прошлого века была очень живописна. От центра Парижа до Монмартра всего час ходьбы, и здесь художникам-пейзажистам открывались сельские виды, какие, если бы не Холм, им пришлось бы искать очень далеко, в Иль-де-Франс. Еще один притягательный мотив: здесь можно было вести абсолютно свободный образ жизни среди деревенских жителей. Никакого комфорта, зато самые низкие цены.

По тем же причинам в середине XIX века начал накапливать свое богатство Барбизон, а чуть позже — Понт-Авен.

Именно эта обстановка и заворожила Жоржа Мишеля, хотя не существует никаких доказательств того, что он жил на Монмартре. После смерти в 1843 году далеко от Холма (в своем доме 2 по улице Сегюр) тот, кого прозвали «Мишель с Монмартра», оставил множество картин, навеянных пейзажами Холма, причем их стиль предвосхищал натурализм художников, писавших лес Фонтенбло. Более полувека он неустанно изображал Монмартр с его мельницами (тогда их было около тридцати), стоящими посреди полей под высоким небом с плывущими облаками. Как и большинство новаторов, он пришел слишком рано: в его времена господствовали вкусы неоклассицизма, и после смерти его творчество было предано полному забвению. Тем не менее стоит помнить, что Жорж Мишель — первый художник, построивший свое творчество на пейзажах Монмартра. Чтобы такой случай повторился, пришлось ждать Мориса Утрилло.

Мишель писал в основном мельницы, другие художники — покрытые льдом склоны Холма. Если Делакруа, более тринадцати лет живший на улице Нотр-дам-де-Лоретт в период своего романа с баронессой де Форже, оставался абсолютно равнодушен к окружавшим его пейзажам, этого никак нельзя сказать о Жерико. Жерико с улицы де-Мартир, где он жил обычно со своим другом, художником Дедре, приезжал верхом к карьеру на Монмартре. Там трудились интересовавшие его каменщики, готовившие камень для литографий. Оттуда он привозил наброски, а в мастерской писал по ним картины. Одна из них — «Печь для обжига», находящаяся в Лувре, хорошо известна.

Возвращаясь после одной из таких поездок, он упал с лошади, и в результате на бедре образовалась гнойная рана. Срочно вызванный врач Дюпюитрен ничего не смог поделать: медицине тогда еще не были известны антибиотики, которые за несколько дней подняли бы художника на ноги. Жерико скончался одиннадцать месяцев спустя в страшных муках, в возрасте всего тридцати трех лет. Делакруа, который был моложе его на семь лет, потрясла эта смерть. «Он не был моим другом, — записывал Делакруа в дневнике, — но эта горестная весть пронзила мне сердце… Несчастный Жерико, я не забуду тебя! Уверен, что душа твоя будет прилетать ко мне во время работы… Прощай, бедный товарищ!»