Байрам. Я и без того хозяин жизни. Говори короче, мне некогда.

Старик. Байрам, ты на девять лет старше меня, но я отяжелел и задыхаюсь, а ты остался таким, как был: глаза твои молоды, ноги легки и не гнется спина. Байрам, ты знаешь след к залежам голубого камня, ты прикасался к нему, в твоем зеленом сундучке есть от него осколок. Не отпирайся, Байрам! Ты сам не раз проговаривался перед людьми, что живешь голубой жизнью.

Байрам. Я просил тебя говорить короче. Что тебе надо?

Старик. Я хочу знать путь к голубому камню. Я хочу купить то место, я хочу быть хозяином голубой скалы. У меня много денег, Байрам. Я поделюсь с тобой, и мы вместе купим ту землю. А потом, Байрам, потом мы начнем там разработки. У нас будут сотни рабочих. За каждый карат голубого камня мы будем получать пригоршни золота. Байрам, на всем Востоке не будет людей богаче нас.

Байрам. Откроем лавочку голубой жизни? Это дело.

Старик. Но торопись, Байрам, торопись! Может, еще кто-нибудь знает след туда. Нас могут обогнать. Завтра здесь будет новая власть, и мы не должны упускать момент…

— Дальше, дальше! — чуть не крикнул я, когда Саур, дойдя до этого места в рассказе, умолк.

— Дальше слов не было.

— А что же было? Да говори же!

— Был шум и грохот. Я выскочил и увидел, что старик кубарем катится вниз по лестнице.

— Почему же ты не спросил Байрама, кто это был?

— Я спросил, но он ответил: «Волк» — и куда-то ушел.

Саур приблизился ко мне вплотную и еще тише сказал:

— Ты заметил, что Байрам никогда не расстается со своим сундучком?

— Заметил, — заражаясь подозрениями Саура, так же шепотом ответил я. — Но почему же он не открыл свой секрет Советской власти, почему, а?

— Не знаю, — озадаченно сказал Саур и вдруг свирепо заскреб в затылке. — Зачем такая глупая голова! Глиняный кувшин, а не голова. Ничего не понимает!

Мы вернулись в комнату. Байрам выглядел необычно озабоченным. После ужина он вскинул за плечи свой сундучок и ушел. Мы долго томились ожиданием и не могли уснуть. Не выдержав, все рассказали Этери и уже втроем принялись строить всякие догадки.

Вернулся Байрам только к утру. Завидя его из окна, Этери бросилась навстречу. За короткое время она привязалась к нему, как к родному отцу, и он обращался с нею нежно и осторожно, будто она была самым хрупким существом на свете.

— Дедушка Байрам, — повисла Этери у него на шее, — мы так ждали!.. Где же ты был так долго? — И вдруг испуганно вскрикнула: — А сундучок? Где же твой зеленый сундучок?.. У тебя отняли его?!

Байрам поцеловал ее ресницы и лукаво сказал:

— Я спрятал его. Пусть попробуют найти!..

Саур так ущипнул меня, что я чуть не вскрикнул.

Какой это был несчастливый день! Ранним утром налетели фашистские самолеты. Еще и сейчас у меня кулаки сжимаются, когда я вспоминаю отвратительное нытье их моторов. В городе все грохотало, скрежетало, лопалось, выло. Новые дома, которыми мы так недавно любовались, обращались в безобразные кучи обломков.

Байрам схватил полураздетую Этери на руки, наклонился над нею, чтобы защитить своим телом, и прыжками помчался на площадь, к щели. Саур и я бежали рядом.

Час спустя, когда мы вернулись домой, Байрам сказал:

— Пора. Приготовьте себе мешки на плечи. Пора…

Правду сказать, мы с Сауром не очень этому обрадовались: лучше бы нам забраться в окопы и швырять оттуда в проклятых фашистов гранаты. Мы повздыхали и с помощью Этери принялись мастерить себе рюкзаки.

В полдень мы двинулись в путь. Шли по дымным, обезображенным улицам, осторожно переступая через кровавые лужицы на асфальте.

В почерневшей от ожогов аллее голубых елей Саур остановился и с тоской сказал:

— Пожалуйста, прошу тебя, Байрам, походим немножко по парку, пожалуйста!

Байрам кивнул головой.

Вот он, знаменитый нальчикский парк. Он так велик, что похож на лес, в котором прорубили аллеи, развесили электрические фонари и настроили много павильонов. Сколько раз бродили мы здесь с Сауром — и летом, между огромных лип, и в особенности зимой, когда весь он наряжался в серебряную бахрому и, торжественный и тихий, нежился в искристом, солнечном воздухе! Мы молча прошли по безлюдным аллеям. Ворохи золотых листьев, которые никто больше не сметал, шуршали под нашими ногами.

Байрам сказал:

— Саур, посмотри на этот дуб. Я был еще юношей, когда молния сожгла его ветки. Он долго стоял черный и голый, и птицы боялись пролетать над ним. А теперь он опять зеленый и могучий. Все вернется, Саур. — Он помолчал и твердо закончил: — В путь!

Признаться, сердце мое тоже ныло, хотя Нальчик и не был моим родным городом. Но от слов Байрама на меня повеяло такой бодростью, такой уверенностью, будто в жилы мои влилась живительная сила этого дуба. И я знаю, что в трудные минуты жизни воспоминания об этом дереве всегда поддержат меня.

Мы поправили рюкзаки и бодро зашагали к реке.

И тут случилось нечто неожиданное. Рядом с нами раздался глухой стук, и Байрам, не сгибаясь, прямой, как столб, во весь рост упал на желтый гравий аллеи. Мы подумали, что он споткнулся, бросились его поднимать — и в ужасе отшатнулись: на его белой шляпе расползалось кровавое пятно.

— Камнем!.. — не своим голосом крикнул Саур, подняв с земли круглый булыжник.

Мы оглянулись: никого, только трепещет куст можжевельника.

В несколько скачков Саур и я оказались у куста. Под ним лежала кучка камней — и больше ничего. Мы бегали от куста к кусту, заглядывали на деревья, кричали, грозили: все напрасно.

Вспомнив, что Этери осталась одна, мы вернулись обратно. Байрам по-прежнему лежал недвижим. Лицо его было бело, как известка.

— Умер? — со страхом спросили мы.

Не отрывая испуганных глаз от лица нашего бедного друга, Этери шепнула:

— Кажется, дышит…

Байрам лежал на кровати, сухой, вытянувшийся, с лицом мертвеца, а мы трое стояли около и не сводили с него глаз. Иногда ресницы раненого вздрагивали. Не зная, было ли то возвращение к жизни или предсмертные судороги, мы, затаив дыхание, ждали.

Мы покинули этот домик, чтобы уйти от фашистов, и вот мы опять здесь. Но тогда за нами наблюдали умные, заботливые глаза нашего мудрого друга; под взглядом их мы, трое одиноких ребят, чувствовали себя достаточно крепко на земле; теперь же эти глаза были закрыты и, может быть, навсегда.

Кто бросил в него камень? Зачем? Кому понадобилось умертвить человека, который всю жизнь нес людям только радость?

Там, в парке, мы сначала растерялись и стояли с опущенными руками. Этери опомнилась первая. В рюкзаке у нее был индивидуальный пакет — подарок раненого бойца, которого она вела из Пятигорска. Она перевязала голову Байраму, и кровь остановилась. Но как быть дальше? Я оставил Саура около Этери и побежал в город, в больницу. Она была забита ранеными, а их всё несли и несли со всех концов города и клали прямо во дворе, на траву. Вдруг я заметил под кустом окровавленные носилки, схватил их и потащил в парк.

Мы уже выносили Байрама на улицу, как землю потряс оглушительный взрыв и прямо перед нами, там, где только что виднелось высокое здание больницы, вскинулся к небу черный смерч…

Никто из нас теперь не вспомнит, как долго боролась в неподвижном теле Байрама жизнь со смертью. Может быть, это продолжалось два-три дня, может быть, неделю. Все перепуталось в наших головах: ведь кругом нас все ухало и громыхало, от дыма перехватывало дыхание, глаза слезились, на зубах скрипела кирпичная пыль.

Запомнили мы только то мгновение, когда грудь Байрама приподнялась и он открыл глаза.

И сейчас же, совсем близко от нас, разрывая уши сухим и жестким треском, зачастили выстрелы. Я глянул в окно — и вскрикнул: по улице, упирая короткие автоматы в живот, от дерева к дереву бежали фигуры в зеленых шинелях.