Запомнился мне первый день нашего знакомства. Мы сидели с Сауром на траве под акацией и смотрели на тонкие, коричневые от загара пальцы Байрама. В них он держал кусочек листового железа, рыжего от ржавчины и такого скучного, какой делается от старости всякая жестянка. Байрам наморщил лоб:

— Что такое? Заплата на дырявую крышу или светильник? Посмотрим.

И на наших глазах он из жестянки сделал изящный фонарик. Держа его на вытянутой ладони, он поднял вверх брови-козырьки, будто ему самому было удивительно это превращение, и сказал:

— А был мусор. Молодец, Байрам! Живи много лет!

Перед уходом мы с Сауром пошептались, и я, смущаясь, спросил Байрама, правду ли говорят люди, что он знает путь к голубой скале и что в сундучке у него есть маленький кусочек голубого камня.

Лучи его морщинок точно засияли — такое удовольствие разлилось по его лицу. Но он не ответил, а только похлопал меня по плечу и сказал:

— Приходи завтра. Люблю молодых.

… Конечно, мы пришли. Пришли, как только кончились уроки в школе. На этот раз мы застали у Байрама десятка три малышей из детского сада. Тут же была их молодая ясноглазая воспитательница. Малыши держались за руки и живой цепочкой окружали акацию, под которой сидел Байрам. Воспитательница поминутно оборачивалась к ребятам с призывом «Тише!» и говорила Байраму:

— Пожалуйста, что-нибудь праздничное, веселое… Ну, вы сами знаете. Мы будем так благодарны вам, Байрам… — Она запнулась — наверно, сочла неудобным назвать пожилого человека только по имени — и наугад добавила: — Иванович…

Байрам снял свою белую войлочную шляпу и, как перед собранием, сказал:

— Граждане-человечки! Как можно не сделать! Сделает Байрам. Говорите: дворец? сад? город?

— Город!.. Сад!.. Город!.. Город!.. Город!.. — старались перекричать друг друга малыши.

Байрам, склонив набок голову, внимательно слушал. Наконец все умолкли, и в тишине какой-то четырехлетний толстяк басом сказал:

— Класивый.

— Красивый город, — наклонил в знак согласия Байрам голову. — Хорошо.

Дети ушли, а Байрам сел на чурбан, прислонился спиной к дереву и закрыл глаза. Мы с Сауром переглянулись и тихонько пошли к калитке. Не открывая глаз, Байрам сказал:

— Зачем уходить? Будем строить вместе.

Мы так растерялись, что сначала ничего не ответили и только молча переминались с ноги на ногу. Потом Саур недоуменно сказал:

— Мы согласны. Только зачем тебе такие дураки? Мы ничего не умеем.

Байрам молчал. Его мохнатые брови шевелились. Он думал, молчали и мы. Наконец он открыл глаза и строго сказал:

— Пусть думает и молодой ум. Говорите, что будем строить в городе?

Мы живо вспомнили рассказ Этери о Тбилиси и наперебой стали предлагать:

— Фуникулер!

— Мосты через реку!

— Мраморный дворец!

— Зоопарк!

Через час проект был готов, и мы могли спорить на что угодно, что наш город будет самым красивым, нарядным и радостным из всех городов на свете.

Но не было материала. Мы отправились с Сауром в детский сад и потребовали созыва общего собрания. Когда все сто двадцать малышей уселись на свои стульчики, Саур замахал руками и заорал, вытаращив глаза:

— Граждане-человечки! Давай тащи склянки, обрезки, жестянки, ну?

Передние ряды в страхе шарахнулись, кое-кто захныкал, началась паника. Но тут вмешалась ясноглазая воспитательница, и все пошло на лад.

Когда на другой день мы опять пришли к человечкам, то увидели на столе живописную горку добра. Тут были разноцветные склянки, бусы и камешки, консервные коробки, винтики, гвозди, тюбики с краской, золотая и серебряная бумага, лоскутки шелковой материк, вата, бумажные цветы!.. Да просто невозможно перечислить все, что притащили ребята! Кто-то даже принес свою старенькую калошу и положил ее на самый верх горки.

Мы сгребли все это добро в корзину и потащили на Красивую улицу.

Почти месяц мы строили этот город. Мы научились сверлить и резать железо, обтачивать стекло и камни, шлифовать, ковать, лудить. Многие инструменты из зеленого сундучка побывали тогда в наших руках, и, наверно, на всю жизнь останется в моей памяти то ощущение, с каким я впервые прикасался к ним.

Здесь были плоские и трехгранные напильники, остроконечные циркули, разной формы зубила, цепкие плоскогубцы, спиральные буравы, миниатюрные щипчики, ножницы для резки жести, блестящие стамески — здесь был целый мир металлических существ, которые нестерпимо разжигали наше любопытство. Конечно, в руках у нас они вели себя сперва очень непослушно: ножницы долго отказывались резать жесть, потом вдруг стали рассекать ее решительно и быстро, но совсем не там, где надо; паяльник упрямо соскальзывал с железа; напильник отчаянно визжал, но не спиливал, а только царапал.

Зато какими послушными они были в пальцах Байрама! Вертелись, кололи, резали, точили и делали все это так легко и весело, точно не работали, а танцевали. Вот Байрам взял металлический кружочек, уперся в его середину большим пальцем, стукнул раз-два молотком — и купол дворца готов. Мы с Сауром смотрели на эти волшебные руки почти со страхом: нам казалось, что в них, как в руках фокусника, картон может превратиться в живого голубя, а кусочек жести — в летучую мышь.

Город рос и украшался все новыми и новыми выдумками Байрама. Дома он ставил на колеса. И эти дома ездили со всеми жильцами кататься за город; по улицам летали воздушные трамваи, на крышах дворцов крутились сверкающие карусели. Дворниками в городе были медведи, уличное движение регулировали вздыбленные кони.

Но Байрам не все выдумывал. Чаще всего он говорил: «Сделаем, как в Челябинске» или: «Выведем по кругу, как в Киеве на Владимирской горке». Он побывал почти во всех республиках Союза, знал все наши новые города, а архитекторов, которые их строили, называл по имени и отчеству и гордился ими так, будто они были его знакомыми или родственниками.

Иногда мы отправлялись с ним в Долинск, в район санаториев или на улицу правительственных зданий.

Стоя перед новыми домами, он покачивал головой и тихонько шептал:

— Какими цветами покрылась земля!

Наконец мы спустили на реку последний корабль.

Байрам сказал:

— Всё. Зовите человечков. Пусть забирают.

Мы думали — действительно всё, но когда вернулись, со всеми ста двадцатью малышами обратно, то увидели: над хрустальными дворцами и зеленокудрыми парками, над серебряной рекой с разноцветными парусами кораблей, над площадями с толпами нарядных людей — над всем этим городом-сказкой парила, расправив острые крылья, голубая птица.

Мы с Сауром многозначительно переглянулись.

Мы строили для малышей нарядный город, слушали каждый день увлекательные рассказы Байрама о новых городах, реках и даже морях, покрывших Советскую землю, и так увлеклись этим, что не замечали, какая туча наползала с севера. Опомнились, когда фашистская бомба упала на Минеральные Воды и в щепки разнесла вагон для матери и ребенка.

— Минеральные Воды, — сказал, хмурясь, Саур. — Совсем-совсем близко…

Я слабо возразил:

— Не так уж совсем.

— Как не совсем? — сердито воскликнул он. — Я был, я знаю! Вот Минеральные Воды, а вот Пятигорск. Совсем рядом.

— Ты вот о чем, — грустно ответил я и с большим сожалением добавил: — Какие мы дураки, что не дали ей свой адрес! Может быть, она написала бы нам.

— Она написала бы нам, — уверенно сказал Саур.

Об Этери мы говорили редко, но каждый из нас не переставал думать о ней, и всегда стояли перед нами ее грустные, кроткие глаза.

Прошла еще неделя смутного, тягостного ожидания, а потом замелькали дни, полные стремительного движения. Город, в котором от многолюдья трудно было вечером пройти по главной улице, начал быстро пустеть. Асфальтовые мостовые покрылись сенной трухой, учреждения и магазины стояли с распахнутыми дверями — в них было пусто и гулко. А по Баксанскому шоссе все шли и шли грузовики с хмурыми, запыленными бойцами.