— Скажи мне, что у нас все будет хорошо, — прошу я, утирая слезы, которые все катятся и катятся по щекам.

— У нас все будет гораздо лучше, вот увидишь, — уверяет Энди с дрожью в голосе.

Я буквально валюсь в его объятия и вспоминаю, как мы мыли посуду в День благодарения. Тогда я тоже задавалась вопросом — возможно ли, чтоб я влюбилась в брата Марго. Я решила, что возможно, — и это случилось. И теперь, под темным осенним небом, я понимаю, почему так случилось — если любви вообще свойственна причинность.

— Поехали домой, — бормочу я, уткнувшись в шею Энди. — Может, успеем на самолет до Атланты.

— Ты уверена? — спрашивает он с такими знакомыми игривыми нотками.

— Да, уверена.

Пожалуй, это правда. Первый раз с того момента, когда мы с Лео столкнулись на перекрестке — а может, и вообще за все время, — я следую голосу и чувства, и разума. Ибо только благодаря этому я оказалась здесь, в этой точке времени и пространства, рядом с Энди. Здесь мое настоящее место.

Сегодня первый день рождения Луизы. Я сажусь в самолет до Атланты, чтобы принять участие в шикарном празднестве, которое устраивает Марго в честь своей дочери. Для меня это путешествие не в новинку — я то и дело летаю туда и обратно из нашего дома в Атланте до двухкомнатной квартирки в Нью-Йорке. Иногда одна, иногда с Энди. Такой образ жизни многих удивляет. Например, Стелла позавчера спросила, как я при такой неразберихе ухитряюсь распорядиться обувью — надо же продумывать, какую пару, в каком городе хранить. А может, я просто всякий раз покупаю по две одинаковые пары? Я только улыбнулась. Мне, наверное, никогда не понять ее одержимости туфлями, так же как и ей не понять, как можно жить в таком беспорядке. Наш образ жизни, что уж скрывать, имеет массу недостатков, но нас он устраивает — по крайней мере, пока.

Нью-Йорк мне все еще нравится больше, чем Атланта; здесь я себя как-то лучше чувствую. Я обожаю свою работу — все там же, в старой, продуваемой сквозняками мастерской, бок о бок с Сабиной, Оскаром и Джулианом. По выходным ко мне прилетает Энди, и мы видимся с Сюзанной. Вместе с тем я стала замечать больше положительных сторон в Атланте. Теперь я без особого раздражения вижусь с друзьями Грэмов, а, кроме того, завожу своих собственных. Еще я с удивлением обнаружила, что в родном городе Энди имеется спрос на мои профессиональные услуги — фотопортреты детей. Начала я, конечно, с Луизы, а потом недостатка в моделях не было. Фотографировать детей, конечно, не то, что звезд, но мне нравится — все так уютно, по-домашнему. Так что не удивлюсь, если в один прекрасный момент это станет моим основным занятием.

А может, этого никогда не случится. Может быть, нам с Энди так и суждено постоянно балансировать — искать и находить компромиссы между работой, любовью, семьей. Да, я жена Энди. Я Грэм. Но помимо этого я сестра Сюзанны, дочь своей матери и сама по себе. Эллен.

Отношения же между мной и Марго долгое время оставались прохладными. Мы обе делали вид, что ничего не произошло, и чем старательнее изображали, будто все в порядке, тем больше отдалялись друг от друга. Конец этому положила Марго — однажды днем она пришла ко мне и сказала, что хочет поговорить.

Она сидела с хныкающей Луизой на руках и мучительно искала подходящие слова.

— Наверное, мне не надо было так решительно вмешиваться, — взволнованно начала Марго. — Но я испугалась, Эллен… Меня поразило… предательство.

Меня охватывает давняя вина — я действительно совершила предательство. Но я без страха встретила ее взгляд.

— Мне кажется, я понимаю, что ты чувствовала, — сказала я, припоминая, как готова броситься на каждого, кто обижает Сюзанну, хоть на того же Винса. — Ведь Энди — твой брат. Но как быть с нашей дружбой? Разве можно предавать наши отношения?

Она потупилась, кончиком пальца гладя пухлую щечку дочери. Я собралась с духом и сказала ей простую правду:

— Я не могла не лететь в Нью-Йорк. Мне это было нужно.

Марго взглянула на меня, и по выражению ее глаз мне стало ясно, что она наконец-то поняла: мои отношения с Лео — только мое, и они никак не сказываются ни на любви к Энди, ни на нашей дружбе.

Она нежно покачала дочь и сказала:

— Прости меня, Эллен.

Я кивнула.

— Прости, что не рассказала тебе о Лео… Прости, что не поддержала.

— И ты меня тоже прости. Пожалуйста…

Мы поплакали все втроем, вместе с Луизой, а потом засмеялись. Такие чувства бывают только у самых близких подруг и сестер.

Закрываю глаза. Самолет набирает скорость и взмывает в небо. Я больше не боюсь летать на самолете — по крайней мере, не так боюсь, как когда-то, — но в момент взлета всегда чувствую давние отголоски беспокойства, которые смешиваются с воспоминаниями. Только в воздухе я вспоминаю Лео. Может, из-за того, что мы когда-то летели рядом, а может, потому, что отсюда виден его дом. Ровно год и один день назад я стояла перед этим домом.

С того времени я ни разу с ним не говорила: не ответила на два его звонка; не написала письма, даже когда отправляла ему снимки с Кони-Айленда вместе с его фотографией, снятой на пляже. Мелькнула мысль вложить в конверт записку со словами, которые я долго прокручивала в голове: «Спасибо за все… Прости… Я всегда буду любить тебя…»

Все они, до единого, — чистая правда. Но лучше оставить их невысказанными, эти слова. Так я решила. И еще я решила никогда не говорить Энди, как близка была к тому, чтобы все потерять. Лучше я буду держать этот день в памяти, глубоко в душе, чтобы он напоминал мне простую истину: любовь — наш собственный выбор, наша собственная верность, крепость уз, что нас связывают.