Как только я задумываюсь над этим, меня захлестывает чувство вины. Хочется тут же оправдать мужа. Что с того, что ему нравятся хорошие вещи, включая некоторые брэнды? Что с того, что он хочет размеренной семейной жизни в уютном доме? Это же не ради того, чтобы быть как все. Просто он самый обычный парень и у него самые обычные желания и вкусы — при этом он сам себе хозяин, как и Лео.

Да и вообще, с чего мне вдруг взбрело в голову сравнивать Лео и Энди? Ведь у них нет ничего общего. Я немного мешкаю и задаю этот вопрос Сюзанне. Наверное, она дипломатично ответит, что мне не следует сравнивать Лео и Энди, и подтвердит, что они в самом деле очень разные.

Но моя сестра вдруг высказывает противоположную точку зрения:

— В этой ситуации их нельзя не сравнивать. Ты стоишь на перепутье и обязана думать, куда ведут две дороги, из которых следует выбрать одну. Ты хочешь знать, какой была бы твоя жизнь, если…

— Пожалуй, — соглашаюсь я. — Однако Лео не мой выбор. Я попробовала жить с ним, и это закончилось для меня весьма паршиво.

Сюзанна приглаживает волосы и продолжает:

— И все же у Лео и Энди есть кое-что общее — обоих любишь, ну или когда-то любила.

Я смущенно смотрю на сестру:

— Неужели этого достаточно?

— На самом деле не имеет значения, насколько мало много общего между теми, кого любишь, и сколько прошло времени с момента вашей последней встречи — один миг или десять лет, ненавидят они друг друга или вообще незнакомы… Все равно они будут каким-то странным образом связаны. Все они — твои мужчины, так же как и ты одна из тех женщин, кого Энди когда-либо любил. Ты одна из них, а значит, ты такая же, как они, хочешь ты этого или нет.

Пока я размышляю над теорией Сюзанны, она рассказывает мне, как на днях играла в боулинг и столкнулась там с бывшей подружкой Винса, стриптизершей. И хотя они были едва знакомы и у них оказалось совсем не много общих приятелей (когда два человека живут в Питсбурге, у них не может не быть общих приятелей), все закончилось долгим разговором по душам, а сам Винс в это время выбивал свою первую в жизни трехсоточковую серию.

— И что на самом деле странно, мы почти не говорили о Винсе — разве что смеялись над его неуклюжей фигурой да дурацкими бруклинскими манерами, — но казалось эта девушка понимает меня лучше, чем кто-либо. Ведь она знает, что это такое — любить Винса, хотя у него полным-полно тараканов в голове. Ты вот, например, моя сестра, и я тебе рассказываю все о моих отношениях с Винсом — по крайней мере, гораздо больше, чем когда-либо поведала бы ей, — и, тем не менее, она уже знала гораздо больше, чем могла бы узнать ты.

— Хотя он ей и безразличен? — уточняю я.

— Ну, судя по тому, какие восхищенные взгляды она бросала на Винса, когда он прохаживался по залу и «давал пять» каждому встречному, я бы в этом усомнилась. И все же, видимо, да, даже и в этом случае.

Укладываюсь на подушку, чувствуя, что голова больше не кружится, зато теперь я очень хочу есть и спать. Спрашиваю Сюзанну, не заказать ли ужин в номер, но тут же вспоминаю, что жизнь моей сестры большей частью состоит из перелетов и отелей в аэропортах, поэтому говорю ей, что в принципе не прочь и прогуляться.

— Чушь, я здесь не для радостей ночной жизни, — отрезает Сюзанна.

— Ах да! — Я целую ее в щечку. — Ты приехала к сестре, так ведь?

— Отстань! — огрызается Сюзанна.

— Ладно уж, признайся! — Я целую ее еще раз в щечку, а потом в лоб.

Надо пользоваться удобным моментом — не так уж часто предоставляется возможность поцеловать сестру. Как и отец, Сюзанна не выносит телячьих нежностей, а я унаследовала от матери любовь к поцелуям и ласкам.

— Ты ведь любишь свою сестричку, потому и прилетела, признавайся!

— Нет, я здесь по двум причинам.

— Неужели? Первая — из-за Дрейка, а какая вторая?

— Чтобы нянчиться с тобой, глупенькая, — сознается Сюзанна и запускает в меня подушкой. — Вот какая!

Она, конечно, дурачится, но по этой самой причине я считаю, что пора переодеться в пижаму, заказать сандвич в номер и позвонить мужу.

— Привет, крошка, — раздается в трубке голос Энди. — Как вы там, девочки?

— Прекрасно! — отвечаю я, и думаю, как мил и нежен его голос.

Энди спрашивает, что я делаю, и я отвечаю: мы только что вернулись в номер и теперь болтаем.

— Вы что же, не пригласили никого из мальчиков?

— Да ну их! — говорю я и тут же чувствую угрызения совести, вспоминаю запах виски, Лео и его пристальный взгляд. А вот сейчас он наверняка пьет «Маргариту» в каком-нибудь ресторане неподалеку.

— Молодец, девочка моя, — зевает Энди. — Я люблю тебя.

Я улыбаюсь и отвечаю, что тоже люблю его.

— Так любишь, что привезешь мне автограф?

— Ну не настолько сильно, — воркую я, а сама думаю: «И все-таки достаточно сильно, чтобы отказаться от гуакамоле и встречи с жильцом номера шестьсот двенадцать».

Посреди ночи меня будит звук моего собственного голоса и сон о Лео, такой яркий, что я поневоле чувствую себя взволнованной и смущенной, — нелегко справиться, когда лежишь в темноте одна. Сюзанна тихонько похрапывает в своей кровати, а я, затаив дыхание, прокручиваю в голове все подробности сна: широкие плечи Лео надо мной, его руки скользят вдоль моих бедер, его губы касаются моей шеи, он медленно входит в меня…

Я закусываю губу. Внутри все холодеет при мысли о том, что сейчас он совсем рядом, в такой же кровати, в номере этажом выше. Возможно, ему снится то же, что и мне. Возможно, он еще не спит, мечтая о том, чтобы это произошло. Так же как и я.

Это было бы так легко, думаю я. Все, что нужно сделать, — это поднять трубку, позвонить в номер шестьсот двенадцать и прошептать:

— Можно, я к тебе зайду?

И он скажет:

— Да, малышка. Приходи скорее.

Я знаю, он позовет меня. Об этом говорит наша поездка и сам факт, что мы оба здесь, в Лос-Анджелесе, в одном отеле. Об этом говорил его взгляд в баре. Взгляд, который с чем не спутаешь, и который поняла даже Сюзанна. Но мне главное — об этом говорит моя память: я отлично помню, как хорошо нам было вместе. Не важно, что я упорно стараюсь игнорировать этот факт или напоминаю себе о бесславном конце нашего романа, — нам было хорошо вместе. Он тоже помнит об этом.

Я закрываю глаза, сердце бьется от чувства, похожего на страх, когда я представляю, как выбираюсь из постели, тихо крадусь по коридорам, нахожу дверь номера Лео и стучу один раз, совсем как он постучал в мою дверь тогда, когда мы были присяжными. Ясно вижу, как Лео ждет меня по ту сторону двери. Небритый, сонный, он ведет меня к постели, медленно раздевая.

Мы не будем говорить о том, почему расстались и как провели эти восемь лет. Не будем говорить ни о чем и ни о ком. Слов не будет. Будет слышно только наше дыхание, поцелуи — звуки нашей любви.

Я говорю себе, что все это ровным счетом ничего не значит. Говорю себе, что это было бы лишь туманное продолжение сна, слишком манящего и слишком реального, перед которым не устоять.

Я просыпаюсь, когда солнце заливает светом номер. Сюзанна уже не спит — тихонько ходит по комнате, разбирая свои и мои вещи под приглушенный звук телевизора.

— Да что ж тут у них так солнечно! — ворчу я и жмурюсь от яркого света.

— Мы сами виноваты, — говорит Сюзанна. — Забыли задернуть шторы.

— А еще мы забыли взять таблетки от головной боли, — вспоминаю я, морщась от покалывания в левом виске и от чувства вины и сожаления. Здорово похоже на утро в колледже, после того как, поддавшись воздействию алкоголя и громкой музыки, под покровом ночи целуешься с кем-нибудь уж совсем сомнительным. Я убеждаю себя, что сейчас все по-другому. Прошлой ночью ничего не произошло, приснился сон, вот и все. Сны обычно абсолютно ничего не значат. Однажды, в юности, когда я переживала мучительный период ношения скоб на зубах, мне приснился чрезвычайно откровенный сон с участием моего стомалога, лысеющего любителя футбола, отца одного из одноклассников. И я могу поклясться, что не испытывала к доктору Поповичу симпатии и влечения ни на каком, даже подсознательном, уровне.