И еще он переспросил себя:

«Неужели они останутся стоять?»

И в то же мгновение Ирэн присела на краешек стула, сплетая и расплетая на коленях пальцы и краснея:

— Что от нас… Что вам нужно от моего отца? — с мучительным смущением спросила она.

— Я хотел бы задать ему несколько вопросов.

— О?..

На этот раз заговорила Лаура Шарон, и одного простого слова, затрепетавшего, как вонзившаяся в цель стрела, было достаточно, чтобы обнаружить в ней противника.

— Ну… о его жизни, о… о его домашних…

Малез путался и сам это сознавал. Не охватят ли и его замешательство, смущение Ирэн, не будет ли и он парализован, сможет ли ясно высказать то, что хочет? Стоит посмотреть…

— Мне бы также хотелось ему показать… кое-что! Один предмет…

Что бы только ни дал Малез за возможность вынуть из кармана трубку, плотно прижать табак твердым ногтем, раскурить, сделать две-три затяжки, что сразу вернуло бы ему уверенность в себя, которой сейчас так недостает?

— Этот предмет, — неожиданно закончил он, — находится здесь… в этом свертке…

И он с такой силой, так резко хлопнул по свертку, что едва его не опрокинул; ему пришлось стремительно протянуть руку, чтобы его удержать.

Он исподтишка поглядывал на девушек, из которых одна сидела, а другая оставалась стоять, одинаково молчаливых и неподвижных. Он испытывал ощущение, что имеет дело с судьями. Эта мысль приводила его в бешенство.

— Мы слушаем вас, — выговорила наконец Лаура.

Малез бросил в ее сторону раздраженный взгляд. «Мы слушаем вас»! Неужели эта девушка, которой, наверное, нет еще и двадцати пяти лет, навяжет ему свою волю? Он снисходительно разглядывал ее, ища уязвимое место в ее броне. Кокетлива? Нет, в ее тусклом платье нет ничего, что привлекало бы взгляд, кроме, пожалуй, бегущих от бедер вниз тяжелых складок и маленького круглого воротничка монастырской воспитанницы, застегнутого золотой брошью. «Разве Лаура Шарон не сознает своей красоты или же ею пренебрегает?»

Малез принял неожиданное решение.

Поднявшись, он заявил:

— Сейчас я разверну этот сверток.

И его неловкость, на этот раз притворная, дала ему дополнительные козыри.

Он не торопился. Его ногти цеплялись за тесемки, грубые пальцы рвали бумагу. Работая, он наблюдал за реакцией Лауры и Ирэн, замечал, как они обмениваются взглядами, в которых мелькало опасение, это точно!

Точно ли? Вдруг статуя ожила, Лаура чуточку нагнулась, взяла из корзинки с шитьем ножницы и протянула Малезу.

— Ножницы… — проговорила она. — Так будет быстрее…

Быстрее… В одно мгновение серая бумага прорвана, тесемки перерезаны.

Избавленный от сшитого г-ном Деваном костюма, манекен предстал в своей жалкой наготе. Его изувеченное лицо было искажено ужасной улыбкой, улыбкой, не знающей страдания, чудесной полуулыбкой, которой незнакомо…

И Малез, хлопотавший вокруг, стал похож на иллюзиониста:

— Разве не скажешь, что это лицо — верная копия живого человеческого лица? Посмотрите на глаза… Даже при их нынешнем состоянии трудно усомниться в том, что мастер пытался передать их индивидуальное, сиюминутное выражение… Посмотрите на эти светлые усики, на нос с горбинкой, на курчавые волосы… Они заставляют думать не о типе, а об отдельной личности, конкретном человеке…

Почти незаметная пауза:

— Меня заверили, что этот манекен принадлежал вам.

Без колебаний Лаура Шарон согласилась:

— Вас не обманули.

Похоже, она побледнела. Ее рука лежала на краю стола. Может быть, она о него опиралась?

Что до Ирэн, то она опустила голову. Задумчивость? Безразличие? Подавленность?

— Это лицо ничего вам не напоминает? Никого? — тяжеловесно настаивал Малез. — Несмотря на причиненные увечья, которые нарушили его цельность, мне кажется относительно нетрудным восстановить в уме… Не узнаете ли вы в нем родственника, друга, любимого… или ненавистного человека? Не напоминает ли он вам кого-нибудь… кого-нибудь из близких?

Словно после напряженного усилия, Малез глубоко вздохнул. Его тяжелый, вопрошающий взгляд переходил от Лауры к Ирэн, от Ирэн к Лауре. Кто из двоих ему ответит?

Это Ирэн.

— Да, — внешне спокойно сказала она. — Он был вылеплен по образу моего брата Жильбера. Завтра исполняется год, как он умер.

При этих словах комиссар впервые с момента находки манекена на железнодорожном полотне почувствовал, что наконец-то дождался своего самого прекрасного приключения, своего самого удивительного дела, своего «самого значительного преступления в мире». Ему пришлось взять себя в руки, чтобы не обнаружить своего ликования.

Обращаясь к Ирэн, он сказал:

— Извините меня, мадемуазель, что я вызываю в вашей памяти мучительные воспоминания… Не скажете ли вы мне, как случилось, что у этого манекена лицо брата, которого вы потеряли?

Снова вмешалась Лаура:

— Может, лучше, если я отвечу вместо кузины? Жильбер и я должны были пожениться в момент, когда…

Она не закончила фразы.

— Пусть так! — сказал Малез. — Слушаю вас.

— Избрать Жильбера моделью мне предложил однажды отец, умерший два года назад. Он был талантливым скульптором, всегда искал новые технические приемы и любил работать с воском. А мой брат Эмиль как-то раз, собираясь нас разыграть, купил на публичной распродаже манекен без головы. Когда голова была наконец готова, мы прикрепили ее к манекену, и с той поры второй Жильбер постоянно участвовал в наших играх…

— В ваших играх? — переспросил невольно взволнованный Малез.

В этой обстановке, в этих устах слово прозвучало фальшиво.

— Да. Ирэн, мой двоюродный брат Арман, Жильбер, мой брат Эмиль, сын нашей старой няни Леопольд, я сама долго оставались детьми… Зрелость пришла к нам внезапно, словно болезнь…

Лаура перестала вглядываться в некую точку на стене, а посмотрела на комиссара:

— После смерти жениха я отнесла на чердак манекен и восковую голову, вид которых для меня стал непереносим. Через шесть месяцев старая Ирма, занявшись уж не знаю какой уборкой, снова спустила голову вниз и положила в моей комнате. Мне она казалась более похожей, более живой, чем любой портрет, и какое-то время я сохраняла ее у себя. Но уж слишком много тяжелых воспоминаний пробуждала она у меня: утрату отца, смерть Жильбера, за которой последовала кончина тетушки, другие мучительные минуты. И я вернула ее на чердак…

— Вы установили ее на манекен?

— Нет. А в чем дело?

— Сейчас узнаете. Оба предмета находились в одном углу чердака?

— Да, вроде бы.

— У двери справа?

Лаура припоминала:

— Напротив. В глубине слева.

Комиссар повернулся к Ирэн:

— И вы их видели именно там в последний раз?

Щеки девушки слегка порозовели:

— Мне кажется… Да…

Малез собирался задать еще один вопрос. Лаура его опередила:

— Может быть, вы теперь согласитесь нам сказать, как у вас оказались эти… вещи и почему они в таком ужасном состоянии?

— Сам этого не знаю. Одно могу вам сообщить: похищенный этой ночью из витрины торговца-портного г-на Девана, манекен был найден сегодня утром положенным поперек железнодорожного полотна с ножом в груди. Если бы обходчик своевременно там не оказался, его, несомненно, переехал бы отправляющийся в восемь сорок пять поезд…

Девушки с сомнением посмотрели друг на друга.

— Но… — заговорила Ирэн.

Малез ее прервал:

— Не продали ли вы две недели назад старьевщику Жакобу разные вещи, сваленные у вас на чердаке?

— Да.

— Так вот, если верить г-ну Эберстейну, среди них находился и манекен, позже перепроданный им г-ну Девану.

Комиссар постарался передать своим собеседницам содержание заявлений старьевщика.

— Сомневаюсь, — закончил он, — что старик Жакоб действительно намеревался в конце концов прибегнуть к вашему посредничеству. Мне кажется, что его честность слишком зависит от его корысти. К тому же он, скорее всего, обратил внимание на манекен и голову, когда завертывал свои приобретения на чердаке, а не так, как он утверждает сейчас, по возвращении в лавку. Болевая точка, впрочем, не эта…