— Думаю, именно женщины поддерживают земной шар в равновесии, иначе он бы просто развалился, в то время как мужчины стремятся делать историю. И кто знает, какая из этих двух позиций более безрассудна.

— Женщины, похоже, не только продолжают род человеческий, по и являются основой продолжения действия в романе. Возможно, этим и объясняется чрезвычайное долголетие Урсулы Игуаран?

— Да, по первоначальному замыслу она должна была умереть перед гражданской войной, когда ей было около ста лет. Однако я понял: не будет ее, не будет и книги. К моменту ее смерти роман набирает столько «пара», что дальнейшее уже не так важно.

— Наиболее трудный момент в работе над романом?

— Начать его. Хорошо помню тот день, когда я с великим трудом закончил первую фразу и с испугом спросил себя: карахо, а что же писать дальше? И до тех пор пока я не нашел галеон среди сельвы, я не верил, что эта книга будет окончена. Но начиная с того момента писал в каком-то исступлении — даже самому было удивительно.

— Есть ли в книге нечто такое, что критики, к которым ты испытываешь столько неприязни, проглядели? Можешь назвать?

— Они проглядели самую главную ее ценность — огромное сострадание автора к своим бедным созданиям.

— Кто явился лучшим читателем твоей книги?

— Одна моя советская подруга встретила женщину, уже пожилую, которая переписывала мою книгу от руки, с начала до конца Моя подруга спросила эту женщину, зачем она это делает, и та ответила: «Потому что хочу знать, кто из нас сумасшедший — автор или я, и думаю, единственный способ это понять — переписать книгу заново». Мне трудно себе представить лучшего читателя, чем эта сеньора.

— На сколько языков была переведена эта книга?

— На шестнадцать.

— Тебя не озадачивал успех «Ста лет одиночества»?

— Да, и очень сильно.

— И тебе не хотелось открыть секрет этого Успеха?

— Нет, я не хотел его знать. Мне кажется, это опасно — пытаться понять, почему книга, которую я написал лишь для своих друзей, продается повсюду, как горячие пирожки.

Конечно, Карлос Фуэнтес прав, утверждая, что роман «Сто лет одиночества», «без сомнения, одна из наиболее занимательных книг, когда-либо написанных в Латинской Америке» (11, 58). Он рекомендует читать ее много раз. О том, что автор раскрылся в ней во всю мощь своего таланта, говорит бразильский писатель Жоржи Амаду: «Если писатель рождается без литературного дарования, его усилия ни к чему не приведут. Жаждущий стать писателем не добьется ничего, он так и умрет, утонув в водах своих поползновений. Величие литературного произведения зависит от формы его воплощения, благодаря которой писатель достигает высот своего призвания. Это требует кропотливого и серьезного труда, ответственности и, прежде всего, глубокого знания жизни, близости и любви к своей земле и ее людям, своему народу. Все это присуще Габриелю Гарсия Маркесу».

Обращает на себя внимание тот факт, что в романе нет ни одного положительного героя. Разве что цыган Мелькиадес да проститутка негритянка Нигроманте. Вместе с тем и Карлос Фуэнтес, и Хулио Кортасар, и Марио Варгас Льоса, да и другие писатели и критики Латинской Америки считают «Сто лет одиночества» романом-зеркалом. Вот что говорил по этому поводу Томас Элой Мартинес: «Роман есть детально выписанная метафора всей латиноамериканской жизни, с ее войнами, безумными видениями и напрасными надеждами». Вспомним финал романа: «…ибо ветвям рода, приговоренным к ста годам одиночества, не дано повториться на земле».

Если это так, то сам собой напрашивается вывод — странам Латинской Америки предстоит долгий путь, прежде чем они смогут занять достойное место среди высокоразвитых государств мира.

— Мамочка, расскажи мне, как вы встретились с отцом, как поженились. Вам ведь пришлось много чего преодолеть, — попросила Лихия Гарсия Маркес. Она была пятым ребенком в семье родителей писателя.

Разговор происходил в Картахене, на террасе дома Габриеля Элихио Гарсия Мартинеса и Луисы Сантьяги Маркес Игуаран. Дом утопал в зарослях плюща и кустах орхидей.

— Да это, милая, давно быльем поросло. — Видно было, что матери не хотелось вспоминать старое.

— Ну пожалуйста, мамочка. Теперь, когда Габо стал таким знаменитым, я чувствую, что обязана собрать все, что касается его и нашей жизни.

— Почему обязана? — поинтересовалась мать.

— Падре[13] говорит, что мы, мормоны, призваны, более чем кто-либо другой, творить добро. Он похвалил меня, когда узнал, что я хочу собрать материал о брате. Его читателям это наверняка будет интересно.

Луиса Сантьяга поудобнее устроилась в кресле-качалке. Она была матерью одиннадцати детей, последний из которых родился, когда ей было уже сорок два года, но она все еще не утратила былой красоты.

— Мы жили тогда в Аракатаке. Было лето двадцать четвертого года. Мы тогда всей семьей, кроме твоего деда, отдыхали в Сайта-Марте. В это время в Аракатаку прибыл на работу новый телеграфист. Он привез рекомендательное письмо от знакомого моему отцу священника. И молодой Габриель Элихио так понравился полковнику, что тот взял да и пригласил твоего будущего отца поехать вместе с ним к нам, в Санта-Марту.

— Это верно, что дед, когда они приехали, купил на вокзале моему будущему отцу клетку с жаворонком, чтобы тот преподнес тебе ее в подарок?

— Да. Твой отец тогда был видным молодым человеком, умел красиво говорить, сочинял стихи, хорошо играл на скрипке, даже лучше деда. Мне тоже сразу понравился Габриель. Но потом, в Аракатаке, оказалось, что он волочится за каждой юбкой и завел себе невесту. Звали ее Роса Элена. Позднее эта Роса Элена стала первой учительницей нашего Габито.

— Ты очень переживала? Ведь ты была самой красивой девушкой в селении. Из уважаемой семьи. Тебя называли «цветок Аракатаки».

— Да. Но как раз в те дни я чем-то отравилась, и врачи отправили меня в горы. Когда через месяц я вернулась, на вокзале, среди родственников и знакомых, меня встречал и твой будущий отец. Он был одет в лучшее, что у него было, а в руке держал букетик фиалок. В воскресенье, во время утренней мессы, мы всю службу с ним переглядывались, и он понял, что я к нему неравнодушна. И вот жарким мартовским днем двадцать пятого года я возвращалась домой от подруги, а он поджидал меня у дороги. Он проводил меня домой, мы вышли в сад, и под сенью самого большого миндального дерева твой будущий отец объяснился мне в любви и сделал предложение.

— Интересно, а что он говорил? — Щеки Лихии раскраснелись.

— Говорил, что любит, что в его сердце нет другой женщины, что оно целиком принадлежит мне, что я лишила его сна и что из-за меня он принимает и отправляет телеграммы с ошибками. «Давай поженимся как можно скорее!» — сказал он, дав мне на раздумья двадцать четыре часа и ни минутой больше. Но тут нам помешала тетя Франсиска. Кажется, она слышала конец нашего разговора. Она выпроводила жениха и заявила мне, что он пустой человек, болтун и авантюрист, да к тому же еще пишет стихи и играет на скрипке.

Отец писателя, Габриель Элихио Гарсия Мартинес, родился 1 декабря 1901 года в Синселехо, столице департамента Сукре, Колумбия. Он был внебрачным сыном мелкого служащего Габриеля Мартинеса Гарридо и четырнадцатилетней Аргемиры Гарсия Патернины. Родители обоих были родом из Мадрида. Детство и юность Габриеля Элихио, никогда не видевшего своего отца, прошло в семье, которой хорошо была знакома нужда. Несмотря на это, юноша получил звание бакалавра и несколько лет учился на зубного врача в университете Картахены, столицы департамента Боливар. Однако Лихия в своих воспоминаниях замечает, что ее отцу просто разрешили посещать занятия и что с января 1923 года он вынужден был зарабатывать на жизнь, работая телеграфистом в маленьких городках, хотя он и не оставлял при этом своего любимого занятия — гомеопатии.