Когда он вошел в парикмахерскую, Руди заканчивал брить предыдущего клиента, так что Джейк стал ждать своей очереди. Когда он сел в кресло, Руди надел ему на шею бумажный воротник и накинул на плечи полотенце. Они едва перекинулись парой слов. Руди стриг его последние двадцать семь лет, и ему не нужно было объяснять, что делать. Джейк раскрыл газету, ища информацию о предстоящем уик-энде. Его не особенно интересовал фейерверк Четвертого июля, но Мэри хотела, чтобы дети развлеклись. Стив был уже слишком взрослым для таких мероприятий, хотя любил поразвлечься, но Тэннье — другое дело. Джейк подумал, что возьмет ее Четвертого июля на ежегодный парад родео в Ломпоке, где будет представление клуба верховой езды и родео Санта-Марии. Он решил смотреть фейерверк на «Элкс филд» в 20.30 в субботу или в маленьком парке в Сайлесе, который был ближе к дому. Потом он планировал устроить пикник на свежем воздухе. Готовить он не умел, но собирался купить булочек и несколько кусков мяса, чтобы поджарить их на одном из грилей на древесных углях, которых в парке было хоть отбавляй. Еще можно было купить на рынке картофельного салата и вареных бобов, а также и конфет на десерт.
В разделе светской хроники его внимание привлекло имя Ливии Креймер. Миссис Ливия Креймер, говорилось в заметке, устроила у себя дома вечеринку с вручением призов мисс Джуаните Челмерз, мисс Мириам Беркли, миссис Р.Х. Хьюдсан и миссис П.Т. Йорк. В качестве угощения были поданы пицца и торт. Джейк не понимал, почему это заслуживало упоминания в новостях, но знал, что Ливия будет очень гордиться таким вниманием. Она была чрезвычайно претенциозна. Джейк почувствовал искушение отнести заметку в госпиталь Мэри Хейрл, но если бы он попробовал подшутить над этой женщиной, то Мэри бы сразу встала на ее защиту. Ливия страстно ждала того дня, когда сбудет с рук свою толстуху дочь какому-нибудь простаку. Тогда со всей болтовней о помолвке, смотринах, свадьбе, приемах, свадебном наряде, цветах и подробностях медового месяца ее имя и фотографии заполняли бы страницы светских новостей целых полтора года. Если, конечно, кто-нибудь захочет жениться на ее дочери.
Он прочел комиксы, которые не считал смешными, но никогда не пропускал. Затем посмотрел счет в бейсболе и фермерские новости, пока Руди подравнивал ножницами волосы у него на затылке. Он унес домой запах талька. Несмотря на предосторожности Руди, его шея и спина уже чесались от попавших за воротник состриженных волос.
Придя домой, Джейк скинул ковбойские ботинки, рубашку и куртку и прошел в душ. Бросив грязную одежду в корзину и проходя мимо зеркала в ванной, он заметил следы от ногтей Виолетты Салливан, оставленные на его спине три дня назад. Он встал под душ, испытывая одновременно страх и возбуждение. Если еще кто-нибудь заметил эти следы, ему конец. Он знал теперь, на что способна эта женщина. Она была маленького роста, как девочка, но вся — словно пламень, с ее рыжими вьющимися волосами до пояса. Ему нравилось запускать в них пальцы, зажимать густую прядь и запрокидывать ей голову так сильно, что она от удивления открывала рот. Он проводил ладонью по ее груди и вниз по спине, пока она дрожала от желания. Он никогда не знал подобной женщины, такой дикой и ненасытной. Она душилась тонкими духами с запахом фиалок. Одевалась в одежду фиолетовых и лиловых оттенков, иногда отдавая предпочтение темно-зеленым, шедшим к ее зеленым жгучим глазам. Ткани она любила мягкие, и, прилипая к ее ногам, они издавали шелестящий звук, когда он задирал ей юбку.
Сам он никогда не любил фиалки. Это были, по его мнению, сорняки, вытесняющие на газоне культурные растения. Мэри Хейрл их любила, особенно белые, и защищала каждый раз, когда он собирался их выполоть. Он не мог понять, зачем позволять каким-то полевым цветам бесконтрольно расти на газоне. В ту весну, которая, как он знал, была последней весной Мэри Хейрл, он лежал на фиалках лицом вниз, позволяя их легкому, нежному аромату проникать ему в самое сердце. Он проводил рукой по темно-зеленым листьям и срывал цветы почти с тем же остервенением, с каким врывался в тело Виолетты. Ковровое покрытие в мотеле имело странный металлический запах, который теперь у него ассоциировался с занятиями сексом.
В больнице накануне вечером он поймал себя на том, что сравнивает двух женщин. В последнее время глаза Мэри Хейрл запали, подернулись предсмертной дымкой, под ними лежали темные тени, и Джейк чувствовал себя виноватым. Он был терпеливым, нежным и очень внимательным, но его мысли тем не менее все время возвращались к Виолетте. Протирая лицо жены влажной салфеткой, он вспоминал о том, как, когда они в последний раз лежали в постели, Виолетта кусала и страстно целовала его, прижимаясь к нему всем телом, как утопающая. Она дразнила и сдерживала его, распустив по его бедрам свои рыжие волосы, пока он, теряя над собой контроль, сжимал ее в объятиях. Виолетта делала вид, что сопротивляется, отталкивая его, смеясь, со сверкающими от желания глазами. Она лизала его член, и он знал, что не сможет подавить стон, когда она наконец возьмет его в рот.
Он взглянул на кровать. Мэри Хейрл попросила ледяной воды, и Джейк наполнил стакан. У нее была жажда, и она пила через стеклянную соломинку, которую он поднес к ее губам. Она пробормотала слова благодарности и откинулась на подушки.
Он знал, что не должен продолжать связь с Виолеттой, но не мог найти в себе достаточно сил, чтобы порвать с ней.
Он чувствовал тяжесть в груди, напоминавшую ему о его предательстве. Иногда эта тяжесть была настолько сильной, что его подташнивало. Он был благодарен Виолетте и всегда будет благодарен за то, чему она его научила. Она вернула его к жизни после многих месяцев служения боли Мэри Хейрл. Он знал, что, если Мэри Хейрл не станет, его охватит удушающее чувство отчаяния. Но в то же время, хотя он сам не хотел себе в этом признаться, Джейк мечтал, что Виолетта сможет стать постоянной частью его жизни, заполнив пустоту после смерти жены.
Он закрыл кран, вышел из душа и вытерся. Потом оделся, натянув джинсы, взятые с вешалки за дверью стенного шкафа. Достал сверток с грязным бельем Мэри Хейрл и прошел в комнату-прачечную, где стояли стиральная машина и сушилка. Открыв дверцу стиральной машины, он увидел в ней тугой узел мокрой одежды, которую забыл вынуть. Он не мог вспомнить, когда в последний раз стирал, но, достав первую попавшуюся вещь, понял, что это были вещи Мэри Хейрл, лежавшие после стирки там уже целую неделю. Белье все еще было влажным и уже пахло плесенью. Как он мог забыть? Принося жене чистое белье, он демонстрировал этим свое внимание и заботу. Она ни разу не напомнила ему о том, что он не вернул ей ночные рубашки и носки. Что она носила всю эту неделю?
С горящим от стыда лицом он снова загрузил белье, добавив новое, надеясь, что большая порция порошка устранит неприятный запах прокисшего белья. Он пошел в спальню и, открыв ящик комода, с облегчением увидел, что у Мэри Хейрл было много других ночнушек. Все было аккуратно сложено. Он достал четыре простые, белые, как у девственницы, рубашки и положил сверху три пары носков.
Выдвигая другие ящики, Джейк рассматривал разные принадлежавшие ей вещи, чего никогда раньше не делал. Он не знал, что заставило его копаться в ее вещах. Возможно, какое-то нездоровое любопытство, ведь скоро придется выбирать одежду для похорон. Что он искал? Вибратор? Свидетельства какого-то тайного порока — пьянства, клептомании? Порнографию? Он знал, даже не глядя, что платья, висевшие в ее шкафу, были выстиранными, накрахмаленными и тщательно выглаженными. Почему это теперь вызывало в нем такое раздражение? Почему его жизнь была полна грехов, в то время как ее — такой правильно-пресной и безупречной?
Во втором ящике снизу под хлопчатобумажной комбинацией Джейк увидел уголок ярко-желтой коробочки. Он отложил комбинацию в сторону. В ящике лежали нераспакованные подарочные наборы пудры и одеколона от фирмы «Джин Нате». Он всегда дарил ей эти наборы и не мог придумать ничего другого. И зачем было придумывать? Она всегда заказывала «Джин Нате». Он был уверен, что они ей нравятся. Разворачивая его подарок, который он всегда просил продавщицу упаковать в бумагу, она казалась довольной и приятно удивленной, так что он ни разу не усомнился в ее искренности. Рождество для него ничего не значило. Они делали подарки детям, но сами подарками не обменивались — это казалось им смешным. По крайней мере так считал он.
