На коврике перед дверью валялась газета. Я подняла ее и позвонила. Я ожидала, что дверь мне откроет горничная, но Олив сама появилась на пороге, в сером сатиновом платье и сабо на невысоком каблуке. Я много таких видела в фильмах с Джоан Кроуфорд, и мне всегда казалось, что носить их не такая уж простая штука. Временами я представляла себя прыгающем по своей квартирке в таких вот тапочках без задника. Мундштук. Горячая завивка. Я могла бы даже выщипать брови тоненькой ниточкой.

— Здравствуй, Кинзи. Заходи. Терри сейчас придет. Я совсем забыла, сегодня мы приглашены на коктейль в шесть часов.— Она отошла от двери, и я последовала за ней внутрь.

— Мы можем поговорить в любое другое время,— сказала я и протянула ей газету.

— Спасибо. Нет-нет. Ничего страшного. Все равно это продлится не один час, и живут эти люди совсем недалеко от нас. Мне только нужно одеваться, но мы может при этом побеседовать.— Она посмотрела на газету и бросила ее на журнальный столик, рядом с пачкой писем.

Постукивая сабо, она проследовала через темный холл с облицованными каменной плиткой стенами в свою туалетную комнату, Олив была стройной блондинкой. У нее были густые, ровно подрезанные волосы до плеч. Я подумала, что, наверное, только Эш из всех трех сестер удалось сохранить естественный цвет волос. Глаза у Олив были ярко-голубого цвета, ресницы — черные, кожа — золотистого оттенка, ей было что-то около тридцати трех. Она была не такая нервная, как Эбони, но и теплоты Эш в ней не было тоже. Она разговаривала со мной на ходу через плечо.

— Уже десять лет тебя не видела. Чем ты занималась все это время?

— Основала свое собственное агентство,— сказала я.

— Ты замужем? Дети есть?

— Нет, по обеим статьям. У тебя есть дети?

Она рассмеялась.

— Боже упаси.

Спальня, в которую мы вошли, была не очень просторной. Высокий потолок, большой камин. Большая французская дверь открывалась прямо во внутренний дворик с небольшим навесом. Там виднелся круглый небольшой бассейн с подогреваемой водой, окруженный папоротниками. На стуле, свернувшись в комочек, спрятав мордочку за огромным пушистым хвостом, возлежала персидская кошка.

Пол в спальне был тикового дерева и местами прикрыт ковриками, белыми и пушистыми, похоже, из шкуры яков. Вся стена за кроватью была зеркальной, и мне мгновенно представилось, какие штуки вытворяет здесь Терри Коулер со своей женой. Интересно, а куда смотрит Олив, пока он разглядывает себя в зеркале. Я взглянула на потолок, думая, что, может быть, там наклеены комиксы, вроде как у моего гинеколога в смотровом кабинете: «Улыбайтесь, и ваше лицо будет чем-то занято!» — это, кстати, совсем не смешно.

Я опустилась на легкий плетеный стульчик, наблюдая за Олив, которая углубилась во встроенный гардероб, размером, наверное, с двойной гараж. Она быстро произвела смотр батальону вечерних туалетов, отбрасывая в сторону костюмы, украшенные блестками, полупрозрачные платья до полу, жакеты, расшитые бисером, с длинными юбками. На верхних полках располагались коллекции туфель в чистых пластиковых коробках; в другом конце гардероба висели шубы разной длины. Она выбрала вечернее платье средней длины на тоненьких бретельках и вернулась в спальню, чтобы тщательно изучить свое отражение. Платье было цвета авокадо и слегка изменило оттенок ее кожи.

— Ну, как? — спросила она, не отрывая глаз от зеркала.

— Ты в нем выглядишь зеленой.

Она бросила на свое отражение критическим взгляд.

— Верно. На. Возьми его. Мне оно все равно никогда не нравилось.

— Она бросила платье на кровать.

— Я не ношу таких платьев,— сказала я, чувствуя себя в высшей степени неловко.

— Возьми-возьми. У нас в доме будет вечеринка на Новый год, ты можешь в нем придти.

Она извлекла на свет божий черное платье прямого покроя. Она влезла в него и застегнула «молнию» на спине движением, которое сразу все в ее костюме расставило по местам. Она была такая худая, что было странно предположить, как такая большая грудь тоже может быть ее. Было такое ощущение, что ей на грудную клетку хирургическим путем добавили два этих мягких шарика. Попробуй-ка обнять такую женщину, и в вас неминуемо останутся две большие вмятины.

Она присела на туалетный столик и натянула черные шелковые чулки, затем ее ножки скользнули в черные туфли на каблуке никак не меньше восьми сантиметров. Она выглядела просто роскошно, вся состоящая из плавных линий и безупречной кожи, со светло-русыми волосами, ниспадающими на обнаженные плечи. Она порылась в шкатулке с ювелирными украшениями и выбрала бриллиантовые клипсы, сделанные в форме нежных серебряных веточек со сверкающими на них миниатюрными фруктами.

Она вернулась к гардеробу и появилась обратно в мягкой белой шубке такой же длины, что и платье. Когда она повернулась вокруг своей оси, взмахнув фалдами шубки, она была похожа на небольшой маячок, решивший принарядиться, облачившись в белую лису.

Она слегка улыбнулась, заметив мой взгляд.

— Я знаю, что ты думаешь, милочка, но они были уже мертвые, когда попали к скорняку. Купила ли я эту шубу, или нет, это не повлияло бы на их судьбу.

— Если бы женщины не носили меха, их не убивали бы,— сказала я.

— Ерунда. Не прикидывайся дурочкой. В природе этих животных каждый день рвут на части. Так отчего же не сохранить эту красоту в виде произведения искусства. Мир жесток. И я не притворяюсь, будто я к нему не принадлежу. И не надо со мной спорить,— жестко сказала она и указала на меня пальцем.— Ты пришла поговорить, так говори.

Она скинула шубку и швырнула ее на кровать, затем села за туалетный столик и положила ногу на ногу.

— Что ты знаешь о ситуации в «Вуд и Варен»?

Она сделала нетерпеливое движение.

— Бизнес и тоска. Те страницы в газете, где пишут о деловой жизни, я обычно стелю в кошачий ящик.

— И тебя не интересует раскол в семье?

— Какой раскол? Ты имеешь в виду Ланса? У меня туда ничего не вложено. У них разногласия с Эбони. Она хочет, чтобы мои акции были на ее стороне. Как она объясняет, это принесет мне выгоду. Ланс, конечно, будет вне себя, но какое мне дело? У него был однажды шанс.

— Итак, ты на ее стороне?

— Кто знает? Возможно. Она умнее его, и пришло время сделать вливание свежей крови. Большую часть времени Ланс занимался черт знает чем.

— В каком смысле?

— Дай-ка я оболью своего братца грязью, дорогуша. В душе он торговец. Когда его это устраивает, он может прекрасно запудрить вам мозги. Он полон энтузиазма, когда дело интересует его, но таких дел немного. Он абсолютно ничего не соображает в расчетах. Абсолютно ничего. Он терпеть не может торчать в офисе и ненавидит рутинную работу. Он может великолепно начать бизнес, но довести до конца это ему не по плечу. Конец связи.

— Ты сама это все придумала или так говорит Эбони?

— Я каждый день узнаю о том, что происходит на заводе. Терри помешан на работе и в основном говорит только об этом.

— Они с Лансом ладят?

— Иногда у них бывают стычки. У Терри очень развито чувство ответственности. Он просто бесится, когда кто-нибудь смешивает то, что он делает, со всяким дерьмом. Прошу прощения за медицинский термин. Ланс никогда не может верно оценить ситуацию. Это всем известно. Если не веришь, посмотри на его жену.

— А как остальные члены семьи? Они могут проголосовать за то, чтобы Ланс оказался не у дел?

— Не-а. У нас только сорок девять процентов акции. Эбони хочет хорошенько его прижать, но она не может вышвырнуть его из дела. Она может подчинить его себе, и этого-то, как я подозреваю, она и добивается.

— Как я понимаю, Басс во всем этом не участвует, живя в Нью-Йорке.

— Иногда он приезжает, чтобы принять участие в заседании совета директоров. Ему нравится изображать из себя важную персону, но он абсолютно не опасен. Обычно у них с Лансом были хорошие отношения.

— А с кем будет Эш?

— Может быть, с нами, а может быть, и нет. Совершенно очевидно: Эбони надеется поднять нас на восстание.