Эш разлила чай в три чашки, а Хелен разложила пирожные и крошечные сэндвичи по тарелочкам для каждой из нас. Белый хлеб, смазанный маслом, из которого торчали веточки крессалата. Белый хлеб с салатом из кур, обильно приправленным кэрри. Хлеб с сырным кремом и пряностями. Было что-то во внимании, которое уделялось всем мелочам, что заставляло меня поверить: им безразлично, что на мне надето, а также то, что мой социальный статус ниже, чем у хозяев этого дома.

Эш улыбнулась мне, передавая чашку с чаем.

— Мы с мамой живем ради этого всего.

И у нее на щеках заиграли ямочки.

— О да,— произнесла Хелен с улыбкой.— Еда — мой последний великий порок, и я собираюсь грешить беспрестанно, пока выдержит мой аппетит.

Мы жевали и прихлебывали чай, смеялись и вспоминали старые времена. Хелен рассказала мне, что оба они с Вудом происходили из простых семей. Его отец владел скобяной лавкой в городе в течение многих лет. Ее отец был каменщиком. Каждый из них унаследовал скромную сумму денег. Оба наследства были соединены, чтобы в сороковых годах образовать компанию «Вуд и Варен». Для них вырученные деньги были лишь забавой. Вуд очень серьезно относился к управлению делами компании, но прибыль казалась им лишь результатом счастливого стечения обстоятельств. Хелен сказала, что он застраховался на сумму около двух миллионов долларов и считал, что это очень выгодно, потому что это был единственный способ капиталовложений с гарантией возврата денег.

В пять часов Эш извинилась и оставила нас вдвоем. Манеры Хелен сразу стали резкими и повелительными.

— Теперь расскажи мне об этом деле с Лансом.

Я просветила ее по этому вопросу. Эш, видимо, ей все рассказала, но Хелен хотела услышать все еще раз от меня.

— Я хочу нанять тебя,— сказала она твердо, когда я закончила.

— Я не могу сделать этого, Хелен. Для начала потому, что мой адвокат не хочет, чтобы у меня были бы какие бы то ни были дела с Лансом, и я, конечно же, не могу принять работу, исходящую из семьи Вудов. И так все уже выглядит, словно мне кто-то платит.

— Я не хочу знать, кто за этим стоит,— сказала она.

— Я тоже. Но, предположим, выяснится, что это один из вас. Я не хочу вас обидеть, но такого варианта тоже нельзя исключить.

— Мы должны прекратить это безобразие. Терпеть не могу все эти сделки у меня за спиной, особенно когда втягиваются люди, не имеющие к компании никакого отношения. Будешь держать меня в курсе дела?

— Если будет важная информация, то конечно. Я с удовольствием поделюсь всем, что смогу выяснить. В первый раз мне не нужно охранять интересы своего клиента.

— Скажи мне, чем я могу помочь?

— Расскажите мне в подробностях детали завещания Вуда, если это не слишком личное. Как разделилось его поместье? У кого контрольный пакет акций компании?

Ее лицо исказилось гримасой гнева.

— Это было единственное, о чем мы долго спорили. Он решил оставить дело Лансу, с чем я в принципе была согласна. Из всех наших детей, казалось мне, Ланс был наиболее способен продолжать дела после смерти отца. Но я чувствовала: нужно, чтобы Вуд подтолкнул его к этому. Вуд не знал, как это сделать. И он наотрез отказался оставить ему контрольный пакет акций.

— И это значит?

— Пятьдесят один процент, вот что это значит. Я сказала: «Зачем давать ему это место, если ты не даешь ему достаточно власти? Дай мальчику развернуться, старый козел!» Но Вуд и слушать ничего не хотел. Он даже не рассматривал такую возможность. Я была в ярости, но старый дурак не уступил ни на йоту. Бог свидетель, он мог быть упрямым, когда этого хотел.

— Что же его так беспокоило в Лансе?

— Он боялся, что Ланс все разрушит. Ланс иногда делает неправильные выводы. Я первая готова это признать. У него нет такого чувства конъюнктуры рынка, какое было у Вуда. У него нет связей с поставщиками или клиентами, не говоря уже о работающих на него людях. Ланс очень импульсивен, и у него вечно грандиозные планы, которые никогда не становятся реальностью. Сейчас он исправился, но тогда, за несколько лет до смерти Вуда, он мог все на уши поставить и носиться с какой-нибудь бестолковой идеей, которая пришла ему в голову. Когда Вуд был еще жив, он мог направить его на путь истинный, но он всегда боялся, что Ланс может совершить какую-нибудь чудовищную ошибку, которая приведет к полной катастрофе.

— Так зачем же нужно было оставлять компанию именно ему? Почему было не поставить во главе дела кого-нибудь, кому бы он доверял?

— Я предложила свою кандидатуру, но он и слышать об этом не хотел. Это должен был быть один из мальчиков, и вполне логично выбор пал на Ланса. Басс был… впрочем, ты знаешь Басса. У него не было ни малейшего желания следовать по следам отца, если эти следы не ведут его прямехонько в банк.

— А как насчет Эбони? Эш говорит, что она была очень заинтересована в этом.

— Думаю, что это так, но к тому времени, когда Вуд закончил окончательный вариант завещания, она была уже в Европе и не выказывала никаких намерений когда-нибудь вернуться.

— Как распределился пакет акции?

— Ланс получил сорок восемь процентов. У меня — девять, у нашего юриста — три. Эбони, Олив, Эш и Басс получили но десять процентов.

— Странный расклад, не правда ли?

— Все было сделано так, чтобы Ланс ничего не мог совершить в одиночку. Чтобы получить большинство, ему нужно было убедить хотя бы одного из нас, что его предложение имеет смысл с точки зрения бизнеса. В основном он сам себе хозяин, но мы всегда можем собраться вместе и, если нужно, отклонить его решение.

— Наверное, он ужасно злился по этому поводу.

— О, его это страшно бесит, но должна сказать, я начинаю понимать, что хотел сделать Вуд. Ланс пока что молод и недостаточно опытен. Подождем несколько лет, а там посмотрим.

— Ситуация может измениться?

— Да, все будет зависеть от того, что станется с моей долей, когда я умру. Вуд предоставил мне самой решать этот вопрос. Мне всего лишь нужно оставить три процента акции Лансу. И у него будет контрольный пакет. Никто не посмеет его тронуть.

— Похоже на мыльную оперу.

— Если нужно, я могу проявить и властность. Кроме еды мне это нравится больше всего на свете.— Она взглянула на часы, приколотые к ее платью, протянула руку и нажала кнопку на стене. Очевидно, это был сигнал горничной, которая находилась где-то в доме.— Время плавать. Не хочешь присоединиться? У нас есть запасные купальники, и я буду рада, если ты составишь мне компанию. Я все еще могу проплыть милю, но это ужасно скучно.

— Может быть, как-нибудь в другой раз. Я вообще-то сухопутное животное, если дело доходит до выбора.— Я встала и пожала ей руку.— Чай был чудесный. Благодарю за то, что пригласили меня.

— Приходи еще, когда захочешь. А я тем временем прослежу, чтобы ты получила от Олив и Эбони всю информацию, какая тебе потребуется

— Это было бы замечательно. Я, пожалуй, пойду.

По дороге к выходу я встретила горничную, возвращавшуюся с портативным креслом на колесиках. За ее спиной открылась входная дверь и появилась Эбони.

Последний раз я видела ее, когда мне было семнадцать лет. Ей тогда, должно быть, было лет двадцать пять и она казалась мне взрослой и умной. Она все еще была в состоянии произвести устрашающее впечатление. Она была высокого роста, худая как щепка, высокие скулы, темно-красная помада. Волосы у нее были черные как смоль, зачесаны гладко назад и схвачены бантиком на уровне шеи. В Европу она уехала работать манекенщицей и до сих пор сохранила такой вид, будто она двигается по подиуму. В течение двух лет она училась в университете, затем бросила, пробовала заниматься фотографией, танцем, дизайном, была внештатным журналистом, пока наконец не решила стать манекенщицей. В течение шести лет она была замужем за человеком, чье имя совсем еще недавно произносили рядом с именем принцессы Монако Каролины. Насколько мне было известно, детей у Эбони не было, и, так как ей было уже сорок, перспектив в плане материнства у нее не наблюдалось.