– Но когда он замечает Джульетту, он забывает о Розалине, – сказал я.

– Да, ей не удержать его ни «ясным взором», ни «трепетным бедром», – сказал Джек.

Я должен был бы помнить Розалину. Это мояреплика о ясном взоре. Лично мне вполне хватило бы и трепетного бедра.

– Что тебе до Розалины, Ник? – спросил Лоренс. – Ищешь, как можно улучшить сочинение Шекспира? Чтобы Ромео не убивал себя в конце концов, а возвратился бы к Розалине?

Мне вдруг представилась совсем другая трагедия – которая совсем и не была бы трагедией. Ромео выживает и женится на Розалине.

– Не думаю, чтобы публике это понравилось, – сказал Джек. – Счастливыйконец у «Ромео и Джульетты»? Да ладно.

– Так, просто любопытно, – ответил я.

Но теперь я понимал слова Сьюзен Констант и ругал себя за тупость. Она видела трагедию во дворе «Золотого креста». Строки о Ромео и Розалине, должно быть, задели ее за живое – и задели больно. Сьюзен, как в зеркале, увидела себя в персонаже, о котором говорится, но который так и не появляется на сцене.

Место Розалины в сердце Ромео занимает Джульетта. Возможно, точно так же и Сара Констант вытеснила свою кузину Сьюзен из сердца Вильяма Сэдлера, если только он был способен на что-либо столь самоотверженное, как сердечная привязанность. Если все происходило именно так. Какие доказательства у меня были? Замечание Сэдлера, брошенное мимоходом, и (что гораздо более важно) взгляд, которым только что одарила его через весь зал Сьюзен, взгляд, в котором сочетались обожание и нетерпение.

Что делает по пьесе Розалина, когда Ромео покидает ее? Ничего. Или же, если она что-то и делает, мы никогда об этом не узнаем, потому что «Ромео и Джульетта» – не ее история.

А что делает реальная Сьюзен Констант?

Выдумала ли она историю об отравлении своей родственницы, о «подарке», оставленном под дверью, с торчащей из него иголкой?

Если все это выдумка…

Сейчас она, кажется, была в этом уверена. Велела мне забыть обо всем. Фигура, замеченная ею в поле, – работник, отправлявшийся по своим делам. Глиняная статуэтка – забытая игрушка.

Может, где-то глубоко внутри Сьюзен затаила такую неприязнь – даже ненависть – к своей кузине, чтобы желать ей зла? Заявила ли она, что Сару пытаются отравить, потому что сама хотела это сделать? И, не способная замыслить такое ужасное дело, перенесла свое желание на какого-то несуществующего врага? Я не знал, справедливо ли было мое предположение. Мне было не под силу проникнуть в тайники чужой души и разума.

И что бы там Сьюзен Констант сейчас ни утверждала, в свое время она верила в эту историю. Я не мог забыть, что и я не единожды видел эти фигуры в капюшонах.

Джек Вилсон, Лоренс Сэвидж и другие уже ушли. Еще не закончив облачаться в костюм Меркуцио, я, видимо, стоял там в раздумьях (может, оттого, что вспомнил людей в капюшонах), потому что не слышал, как в уборную вошел Шекспир. На нем была сутана брата Лоренцо, и в первую секунду я не узнал его. Меланхолия, владевшая им, когда мы разговаривали в его комнате в «Таверне», рассеялась. Он вообще был веселым человеком.

– Ты как будто привидение увидел, Ник.

– Так, ничего, – ответил я.

Я чуть было не рассказал ему о том, что действительно было у меня на уме, но вместо этого произнес:

– Странно все это.

– Отчего?

– Мы должны примирить две семьи своей игрой, но я не вижу серьезных проявлений вражды, даже просто неприязни между ними. Не выдумал ли Хью Ферн все это? Вильям Сэдлер так мне и намекал.

– Так ли это важно, зачем мы играем?

– А, ну да, это все из-за денег. Важно ли вообще что-нибудь, пока монета звонка?

Мой неожиданно резкий тон, кажется, застал Шекспира врасплох. Не знаю, почему я так сказал. Может, оттого, что Сьюзен Констант обманула меня своими историями. Нет, не обманула… но…

– Когда-то между Сэдлерами и Константами существовала холодность, это верно, – сказал Шекспир, видя, что я нуждаюсь в объяснении. – Но это было давно. Думаю, мой друг Хью Ферн видел себя миротворцем там, где мир уже объявили. А может…

Я ждал.

– …он хотел подбодрить молодых влюбленных.

– Заставив их смотреть трагедию, где влюбленные погибают?

– Показав им подлинную страсть, быть может, – ответил Шекспир. – Я не знаю. Если ты разговаривал с Вильямом Сэдлером, ты, вероятно, заметил, что он несколько равнодушный молодой человек. Может, Хью хотел воодушевить его, показав истинную любовь.

– Кто-то недавно сказал мне, что только дурак будет пытаться свести двух людей вместе.

– Интересно кто, – сказал Шекспир. – Что ж, все мы знаем, что никто из нас не постоянен. Все меняется. Не лучше ли тебе закончить одеваться? Мы скоро начинаем.

Я слегка улыбнулся и продолжил застегивать крючки на своем костюме. Увидев, что я успокоился, Шекспир вышел, сказав, что должен приветствовать гостей.

Наша камерная постановка «Ромео и Джульетты» в зале дома Фернов имела большой успех, какой бы скромной ни была наша публика. Качество восполнило количество. Зрители смеялись, вздыхали и плакали в нужных местах, но все в некой благородной манере. Пьеса едва ли была им незнакома, поскольку некоторые из них были в «Золотом кресте» в день, когда умер Ферн, а другие, несомненно, видели ее раньше. Впрочем, эта история всегда смотрится по-новому, даже когда мы знаем конец.

На деле и зрители наши тоже были мне знакомы, кроме тех членов семей, которых я не видел раньше. Там была госпожа Рут, кричаще одетая и смеявшаяся над грубостью кормилицы Джульетты. Рядом с Сарой Констант сидел Вильям Сэдлер. Я не мог видеть выражение его лица, но надеялся, что волшебство пьесы действует на него и заставляет безумно влюбиться в свою невесту. Там была Сьюзен Констант, которая уже сказала мне, что ее следует отождествлять с Розалиной, покинутой возлюбленной Ромео.

Среди тех, кого я знал, были также доктор Ральф Бодкин и, к гораздо большему моему удивлению, Джон и Джейн Давенант из «Таверны». Что происходит в голове у них, я не имел ни малейшего представления, но заключил, что они были здесь как друзья труппы или Фернов. Это было частное представление, но также и наше последнее выступление в Оксфорде, и кто знает, когда еще актеры снова заглянут сюда?

Трагедия закончилась нашей джигой. В этот раз я смог к ней присоединиться – моя лодыжка почти зажила. Ничего плохого не произошло. Никого не нашли мертвым в кухонном шкафу после пьесы. В конце было еще больше еды и питья. Константы и Сэдлеры весело общались с остальными гостями. Из обрывков разговоров я понял, что вскоре должна состояться свадьба (если только чума не овладеет по-настоящему городом и не прекратит все приготовления). Лицо Сары Констант осветилось в улыбке – солнце на заснеженном поле. Вилл Сэдлер утопил свое лицо в стакане. Сьюзен нигде не было видно.

Мы собрали все свои вещи и приготовились к обратному путешествию в город на ночлег. Как и любое передвижение после наступления темноты, это лучше было делать вместе или, по крайней мере, достаточно большими группами, чтобы отпугнуть воров и прочих недобрых людей. Мы спустились с холма при свете луны, – впрочем, наш путь освещали и фонари. Мы вошли в город через восточные ворота и двинулись по Хай-стрит. Город спал.

По дороге некоторые из нас отделились от общей группы, включая Лоренса Сэвиджа и Джека Вилсона. Без сомнения, у них были собственные дела. Я слышал, что Джек свел близкое знакомство с женой одного торговца шерстью, который как раз уехал в Питерборо. Ее звали Мария, и ее в самое сердце поразило умение Джека драться на шпагах, когда он играл Тибальта. Это все, что я знал. Даже мягкий, со спокойными манерами Лоренс, очевидно, обзавелся такой подружкой, во всяком случае, так он мне намекал. В первый раз за несколько дней я подумал о Люси Милфорд и спросил себя, как она там справляется в Лондоне. Без меня то есть. (Но конечно же, она отлично обходилась без меня. Грустно, но верно.)

По непонятным причинам я все ждал, что что-то случится, но ничего не произошло. Мы вернулись в «Золотой крест», те из нас, у кого не было более спешных и интересных занятий, чем отправиться спать. Я подумал, что все закончилось. Через день или два мы покидали город.