Леди Элкомб ничего не сказала, даже не шевельнулась.

– Ради спасения другого вашего сына от виселицы, – настаивал Филдинг.

– Видимо, весь свет должен узнать о нашем позоре, – сказала она со смирением.

– Николас?

– Мм… что? – Я отвлекся, соображая, что же про исходит.

– Вы можете под присягой подтвердить то, что видели в саду?

– Разумеется, ваша честь. Но видел-то я совсем немного.

– Что ж, вся эта история собрана по кусочкам. Но, составленных вместе, их будет достаточно, чтобы освободить Генри Аскрея из тюрьмы. Это так же точно, как и то, что мертвый Генри виновен в смерти своего отца.

– Но как же все-таки… как же Генри оказался в озере? – спросил я, поскольку более никто, кажется, не задавался этим вопросом.

– После того как отец затих, я думаю, он, находясь в крайнем смятении, побрел прочь, – объяснил Филдинг, с небрежностью в голосе. – Должно быть, Генри запачкался кровью и решил отмыть ее в озере. Или утопился в отчаянии. Разве это имеет значение? Теперь уже все кончено.

– Да, – кивнул я.

Но разумеется, кончено еще ничего не было. Я это прекрасно понимал. Да вы и сами видите.

На следующий день мы покинули Инстед-хаус вместе с Адамом Филдингом. Поверьте, ни разу в жизни я не испытывал подобного облегчения, поворачиваясь к чему-либо спиной. Слуги лорд-камергера прибыли в поместье отпраздновать свадьбу и внести посильную лепту в торжества, сыграв на импровизированных подмостках «Сон в летнюю ночь» Шекспира. Но вместо бражничества во славу Гименея мы угодили на тройной пир смерти. Гибель Робина предшествовала убийству лорда Элкомба, а оно, в свою очередь, – смерти (случайной, или парень сам наложил на себя руки) его слабоумного сына.

Но похоже, трем богиням, плетущим наши судьбы, этого набора несчастий было недостаточно. Бедный утопленник лежал в подвальной комнате особняка – безжизненное свидетельство беспощадности его отца и мучительный позор матери. Старший сын семейства, теперь, выходит, средний, все еще находился в тюрьме по обвинению в убийстве отца, хотя судья Филдинг, кажется, твердо верил, что несколько письменных показаний в его седельной сумке являются твердой гарантией того, что Генри Аскрея выпустят. Кроме того, брак так и не был заключен, два семейства жестоко разочаровались в своих надеждах и стремлениях, и одно из них стояло на грани разорения.

Я гадал, если Генри все же отпустят, возобновят ли семьи переговоры по поводу его союза с Марианной? Мне представлялось это весьма сомнительным. Чету Морлендов, как я понял во время предсвадебного пиршества, более интересовал громкий титул, чем что-либо еще. В конце концов, деньги у них уже были. У Элкомбов же ситуация была прямо противоположная: обладая титулом, они не могли похвастаться богатой казной. Конечно, все это относительно, как я полагаю. Инстед-хаус и его обитатели выглядели вполне процветающими, на мой взгляд, – несчастными, но процветающими. И все же вряд ли купцы из Бристоля захотят породниться с аристократами, имя которых запятнано позором и грозящей одному из них виселицей. Да и сторона жениха, лишившись настойчивости Элкомба, не выказывала ни малейшего энтузиазма к возобновлению отношений. Следовательно, не было решительным образом никаких причин для заключения этого союза.

Судья Филдинг и я ехали по просторной равнине, лежащей к северо-западу от Солсбери. Пели жаворонки, синел ясный купол неба, погода вновь была к нам благосклонна. Время было послеобеденное. Запись показаний Освальда и леди Элкомб заняла какое-то время, так что мы вынуждены были задержаться в поместье. Дворецкий и вдова дали показания в приватной обстановке. Вряд ли они согласились бы на эту процедуру, если бы Филдинг не заверял, что без их свидетельствований обвинения с Генри не снять. Я также изложил в очередной раз то, что видел с крыши особняка той ночью. Несмотря на мои неоднократные заявления о сомнительной реалистичности происходящего тогда, судья настаивал, что мои показания станут хорошим подспорьем при доказательстве невиновности Генри Аскрея.

– Это часть картины, – сказал он. – Завиток в узоре.

Поскольку из-за всех этих дел выехать в Солсбери одновременно с моими коллегами никак не удавалось, мы с судьей договорились, что составим друг другу компанию. Труппа же, как и предполагалось, выехала рано утром; похороны лорда Элкомба состоялись, и дань уважения нашему влиятельному патрону была отдана (разумеется, никто, кроме меня, не знал истинной истории злоключений этой семьи). Слуги лорд-камергера, как всегда, двигались пешком, но, поскольку к тому времени, когда мы с Филдингом тронулись в путь, было уже далеко за полдень, мы не рассчитывали нагнать их. По сути, они уже должны были достичь Солсбери и остановиться в «Ангеле».

Кэйт Филдинг также отправилась домой на рассвете, чтобы приготовить дом к возвращению отца Она напомнила мне, что приглашение переночевать у них остается в силе. Для большей безопасности и ради доброй компании она присоединилась к труппе и удостоилась чести занять место рядом с Уиллом Фоллом, которое господа Синкло и Поуп любезно уступили для леди. Наблюдая, как ей помогают взобраться на повозку, я подумал, что хоть это и не была карета, но галантной обходительности моим коллегам по отношению к Кэйт было не занимать.

Разумеется, Уилл позаботится о том, чтобы барышне в дороге не было скучно. Сердце мое уколола ревность, но я напомнил себе, что девушка вряд ли отвечает на мои чувства взаимностью. В любом случае самого Уилла более привлекали служанки и девицы легкого нрава, вроде Одри с кухни. Покидаемая пассия продекламировала целую речь, бурную и крепкую на слово, прежде чем позволить своему полюбовнику усесться на место возничего рядом с леди из Солсбери. Наверное, она тоже ревновала. Даже у таких, как она, есть чувства. Интересно, какими заверениями отделался Уилл от своей деревенской подружки. Он не вернется в Инстед-хаус. Удобно устроившись подле Кэйт и привычно усмехаясь, он делает знак старому Фламу. За тяжеловозом, похоже, хорошо смотрели в местной конюшне, так что, когда кляча трогается с места, не слышно ни кашля, ни сипа.

Да, Уильям Фолл не вернется. И я глубоко надеюсь, никто из нас тоже. Немногие пришли проводить труппу в дорогу и теперь глядели вслед удаляющейся повозке. К моему удивлению, среди провожавших был Кутберт Аскрей, он пришел пожать в последний раз руки Синкло и Поупу и еще раз услышать, что он бы вполне мог стать актером… да, хорошим актером. Гнев и растерянность, охватившие его прошлым вечером, похоже, теперь угасли, и он пребывал в своем обычном благодушном настроении. Освальда поблизости не было. Как и леди Элкомб. Не то чтобы я ожидал их присутствия, но люди попроще, вроде управляющего Сэма и моего приятеля из прислуги Дэви, пришли и, похоже, искренне сожалели об отъезде актеров. Отчасти это объяснялось тем, что Инстед-хаус вновь должно было охватить уныние. Но что мы, лицедеи, можем с этим поделать, – это плата за блеск и шумное веселье, которые сулит наше появление, куда бы труппа ни следовала. И должно быть, жизнь без нас кажется ужасно скучной.

Итак, как я уже сказал, я был занят тем, что помогал Адаму Филдингу собирать доказательства невиновности Генри Аскрея, и теперь, наслаждаясь погожим летним днем, мы не спеша ехали по равнине, как раз по тому самому пути, по которому я и мои коллеги шагали не так уж много дней назад. Можно было спокойно вздохнуть, оставив позади мрачный дом и размышления о случайных смертях, о самоубийствах и просто убийствах. Можно было, но я этого не делал. Хотя необходимость то и дело следить за лошадью отвлекала меня от мрачных раздумий. Это норовистое создание одолжил мне по просьбе судьи один из конюхов. Сам Филдинг ехал на собственном жеребце, как того требовало его положение, тогда как Николас Ревилл был вынужден править лошаденкой-коротышкой с белыми ногами и неопределенного окраса крупом, которая проявляла чрезмерный интерес к породистому жеребцу Филдинга.