В пятницу очередь идти в лес выпала приглянувшейся Фоллу Одри. Угощение составляли остатки фруктов и кое-какие овощи. Смелости девушке было не занимать, так что она частенько подсматривала, как дикарь забирает еду. Сегодня же она решилась на новый шаг: позвать его по имени, только тихо-тихо, чтобы не спугнуть. Ей бы этого не хотелось, к тому же Робин был безобиден, как дитя, все это знали. Ну а если что не так, то бегала Одри быстро. Зато, если все получится, будет что рассказать. Может, даже мастеру Фоллу, господину актеру, приехавшему откуда-то с востока.

Однако бедняжке Одри так и не случилось проверить, придет Робин на зов или нет. Поставив корзину на пень и сунув под мышку пустую, она, как обычно, направилась к зарослям боярышника, где пряталась. И вдруг истошно закричала. От ужаса она даже не сразу поняла, что это болтается перед ее лицом. Что-то грязное и кривое. Вокруг распространялся острый, отвратительный запах. Перепуганная Одри подняла голову и едва не потеряла сознание: то, чего она не разобрала сразу, оказалось свисающими сверху ногами Робина. Несчастный повесился на ветви вяза. Лицо его было еще чернее, чем ступни. Изо рта вывалился распухший язык.

Смерть лесного дикаря многих огорчила, но и только. Приготовления к свадьбе не были приостановлены или даже омрачены этим событием, поскольку и прежде не вызывали слишком уж большой радости в Инстед-хаусе. Разумеется, на кухне, в этом рассаднике сплетен и слухов, пошли разговоры и причитания, откуда они распространились потом на все поместье. Мы же, новоприбывшие, восприняли это известие практически безучастно (я по понятным причинам помалкивал о двух своих встречах с Робином).

Впрочем, когда случаются подобные вещи, как бы далек ты ни был от них, неприятный осадок держится день-другой. И как раз на эти дни выпадал самый разгар лета. С тех пор как мы приехали сюда, рассветы стали еще прозрачнее, теплее и ярче. Целый день небо оставалось чистым, а к вечеру закатное сияние окутывало особняк роскошными золотистыми переливами. И как резко контрастировала со всем этим великолепием июньской благодати смерть несчастного!

Я расспросил Дэви о том, что говорят насчет самоубийства Робина, – вернее, паренек сам отыскал меня, чтобы поведать свежие слухи.

– Одни считают, что он повесился, потому что сошел с ума.

Я подумал, что это вполне правдоподобная версия, если вспомнить более чем странное поведение дикаря и его небылицы. А кто не свихнется в таких условиях? Однако я напомнил себе, что самое простое объяснение чаще всего не выдерживает критики.

– Кое-кто же говорит, что его вздернули, сэр, потому как он увидел то, чего не следовало.

– И кто же мог его повесить, Дэви?

– Феи и лесные духи, конечно.

Что ж, даже если Робин и провинился перед ними, вряд ли вся эта лесная мелюзга смогла бы с ним справиться, из-за хрупкости сложения и крошечных размеров. По крайней мере сведения о габаритах эльфов, вроде Паутинки и Горчицы, сообщал нам мастер Шекспир в своей пьесе.

– Сомневаюсь, что это они, Дэви, – сказал я.

– Прошу прощения, сэр, но вы, благородные люди из Уайтхолла, вряд ли слышали что-нибудь о наших обычаях и поверьях.

Я не стал с ним спорить и спросил, что еще болтают.

– Кит, один из наших, считает, что Робин продал дьяволу душу и тот просто забрал причитающееся. Но Кита слушать – только время тратить. Угрюмый он тип. Его не любят, да и сам он людей не жалует. Только и слышишь от него: «Катитесь вы все к…» Ну в общем, к тому, чье имя нельзя упоминать. И все-таки…

– Да?… – подбодрил я Дэви.

– И все-таки, сэр, Одри с кухни говорит, что прекрасно разглядела ноги Робина. И одна из них была… была с копытом. Она так говорит.

Дэви опасливо огляделся, даже съежился, и дрожь пробежала по его щуплому телу.

Я засмеялся:

– Ну, тут я могу вас с Одри успокоить. Мне приходилось видеть ноги Робина. И поверь мне, они были вполне человеческими, хотя и грязноватыми.

– Вы уверены, сэр? Тот… тип, про которого нельзя говорить… Он очень хитер!

– Робин был человеком, как мы с тобой. К тому же ты сам говорил, что он и мухи не обидит и даже приносит удачу.

Кажется, можно было и не повторяться для пущей убедительности: Дэви склонен был верить мне без оглядки.

– Не знаю, что и думать, сэр. Пожалуй, вам в Уайтхолле виднее.

– Вот и прекрасно, – подвел я итог.

Хотя на самом деле ничего прекрасного тут не было. Что-то не вязалось, что-то с самоубийством Робина было не так. Разумеется, в чепуху про дьявола я не верил. Однако мне потребовалось время, чтобы понять, что же именно меня беспокоит.

Его похоронили очень быстро, я бы сказал, поспешно, несколько часов спустя после снятия с дерева. И не на кладбище, прилегавшем к ближайшей церкви (как раз в Сбруйном Звоне), а в дальней стороне леса, на дикой земле, где он вел свою странную жизнь. В двух вещах Робину все-таки повезло – если можно так выражаться в отношении мертвых – он избежал многолюдной похоронной процессии и сердце ему не пронзили, как это практикуется с теми, кто наложил на себя руки.

Несколько рабочих, под руководством управляющего, сняли труп, завернули в саван и закопали его в наспех вырытой, неглубокой яме. Священника все же пригласили произнести несколько слов над импровизированной могилой. Вряд ли можно говорить о настоящей заупокойной службе, ведь самоубийцы обрекались на вечные адские муки, – но облегчение та речь душе Робина, наверное, все-таки принесла, так же как и самому пастору, выполнившему свой христианский долг.

Помню, мой отец однажды хоронил человека, труп которого выловили в реке. Люди в Мичинге говорили, что он утопился, но отец был уверен, что юноша просто оступился, и его унесло течением. Хотя на дворе тогда было лето, и река стояла низко, а течение было слабым.

– Тем не менее, – говорил отец, – раз никто не видел, как молодой человек совершает самоубийство, и раз никто не располагает достоверной информацией о том, что он собирался это сделать, значит, он заслуживает погребения по христианскому обычаю. И пока я священник, никто не переубедит меня.

Наверное, здешний пастор был чем-то похож на моего отца.

По крайней мере Робин был похоронен надлежащим образом.

Но не забыт. Наоборот, появилось странное ощущение, что он где-то поблизости.

Слухи множились, а их разнообразие росло как на дрожжах. Особенно популярны были истории вроде той, что рассказал мне Дэви: будто бы это все происки дьявола или лесных эльфов, что Старый Ник пришел за душой Робина, и так далее. Мучивший же меня вопрос основывался на более практичных и земных соображениях. Он бы и не возник, не узнай я случайно, что веревка, на которой повесился Робин, была сохранена. Управляющий крестьянами, скользкий тип по имени Сэм, решил, видимо, что ее неплохо оставить «на память».

Я слышал, что веревки, на которых вешали в Тайберне, [10]палачи после казни разрезали на небольшие части и продавали по нескольку шиллингов за штуку, потому что считалось, что пот и жир висельника обладают целебными свойствами. Также я слышал, что безнадежно больные выкладывали большие деньги, чтобы им позволили приложить к больным частям тела свежеотрубленную голову. Как я и говорю, до сих пор я только слышал о подобных вещах, но, похоже, тут я столкнулся с ними впрямую.

Однако оказалось, что Сэм просвещен в данном деле меньше, чем лондонские жители. Он действительно сохранил веревку, но не для того, чтобы заработать на чьем-либо несчастье, во всяком случае не тем способом, что предполагалось. Простаков на ферме и по поместью достаточно, так что он решил брать полпенни за демонстрацию веревки и пенни – за позволение ее потрогать. Чем он собирался заманивать посетителей, я не знаю. Возможно, обещаниями, что веревка исцеляет слепоту и хромоту. Или просто хотел сыграть ни благоговейном страхе, свойственном человеку, когда он видит (или трогает) что-то связанное со смертью Да, скользким типом был этот Сэм. Так поведала Одри, разумеется, через своего ухажера Фолла.