Адам Филдинг замолчал и остановился посреди комнаты. Голос его сделался хриплым. Похоже, его уже мало беспокоило то, что он сейчас просто рассказывает «историю», поскольку, по существу, он уже добрался до самой сути дела. Я опустил взгляд и с изумлением заметил, что мои руки сжаты в кулаки. Снаружи в окна глядела гнетущая темнота, и мне захотелось, чтобы поскорее наступил рассвет.

– Но все же эта трагическая повесть здесь не оканчивается. Я вновь не могу быть абсолютно уверен в том, что происходило далее, и никто не может. Но мне кажется… лорд Элкомб и его несчастный отпрыск, вернувшийся за причитающимся наследством, случайно встретились. Мастер Николас Ревилл был тому свидетелем, так что он может нам поведать, что именно он увидел той лунной ночью.

Услышав свое имя, я понял, что должен описать то походившее на сон видение, где были сад, напоминающий шахматную доску, и белая с черной фигуры. С запинками (куда уж мне до беглости и уверенности речи Филдинга!), я подробно рассказал о том, что видел, или думал, что видел, то и дело сожалея, что меня вообще понесло в ту ночь к окну.

Затем судья вновь взял на себя роль рассказчика. Он говорил мягко, теперь с заметным трудом, ибо последовавшее описание той страшной ночи было, несомненно, самым ужасным во всей этой истории.

– Итак, моя госпожа, похоже на то, что произошла встреча этих двух людей, отца и отвергнутого сына. Вряд ли между ними состоялся какой-нибудь бурный спор, поскольку Генри – я имею в виду Генри-сына – был не способен вести подобного рода разговоры. Были ли вообще произнесены какие-либо слова, никто никогда не узнает. Посреди ночи белая фигура позабытого отпрыска возникла перед его отцом, и тот, скованный ужасом, столкнулся лицом к лицу с ребенком, от которого избавился много лет назад. Дал ли Генри каким-либо образом понять, кто он такой? Узнал ли его родитель, интуитивно или как-то еще? Я не смею осуждать несчастного слабоумного за злой умысел. Он не ведал, что творит, не думал о последствиях. Каким-то образом отец отпрянул… споткнулся… и упал на диск солнечных часов, стоящих посреди сада. Гномон пронзил его сердце, и лорд Элкомб быстро умер.

Филдинг вновь замолчал и тяжело вздохнул.

– Все это, конечно, очень интересно. – Голос, на удивление ровный, принадлежал Кутберту Аскрею. Он покинул свое место рядом с матерью и вышел на пятачок слабого света, посылаемого единственным канделябром в комнате. – Очень интересно, – повторил он, – но какие у вас есть доказательства, ваша честь?

В этом вопросе мне почудилась легкая насмешка. Адам Филдинг молчал какое-то время, пощипывая по привычке бородку.

– Как я сказал, многое в этой истории мы должны оставить на усмотрение нашей собственной логики и воображения. Но, несомненно, доказательства имеются. Я прав, моя госпожа? – спросил он мягко.

Впервые леди Элкомб посмотрела судье прямо в глаза и убрала с лица вуаль. Она заговорила голосом, столь же удивительно спокойным, что и у ее сына:

– Вы правы, судья Филдинг. Такой ребенок действительно был… Его отдали на воспитание кормилице при тех самых обстоятельствах, которые вы описали. Но перед престолом Господним я буду отрицать, что это было сделано в надежде, что он умрет. По крайней мере, я такого никогда не хотела.

Адам Филдинг кивнул в благодарность за то, что она сказала.

– Когда та женщина уехала, я действительно решила, что ребенок умер. Потом родились другие дети и заняли место того… которого больше не было на свете.

– Пенелопа, – произнес Филдинг все тем же мягким тоном, – вы знали, что Генри, ваш первенец, вернулся домой?

– У меня были подозрения.

– И более ничего?

– Застать нас в такое время! – внезапно воскликнула леди Элкомб с негодованием. – Поставить все под угрозу!

Сначала я решил, что вдова имеет в виду свадьбу, но потом понял, что следом за мужем она встревожилась, что сын вернулся, чтобы мстить и мучить их. И поэтому, вместо того чтобы по-матерински радоваться возвращению того, кто давно был забыт, она восприняла Генри как угрозу. В конце концов, в особняке жил уже другой Генри, свадьба которого должна была состояться со дня на день. Появление в поместье слабоумного несчастного моментально ставило все под сомнение. По закону титул и земли Элкомба должен был наследовать именно он. Так что своим присутствием Генри-первенец мог перевернуть жизнь Элкомбов вверх дном. Понятно, что мать это совсем не радовало.

Судя по всему, помимо хладнокровия, ее натуре была присуща и безжалостность.

– Что ж, более он никому не сможет причинить вреда, – произнес Филдинг тоном, в котором чувствовалась борьба глубокого сожаления и ярости. – Он покоится на дне озера. Точнее, его обряжают в саван в одной из подвальных комнат вашего дома, миледи. Вероятно, не в подвале следовало бы ему лежать, учитывая его происхождение. Тем не менее вскоре он присоединится к отцу.

– Чепуха, – сказал Кутберт. – Откуда нам знать, что этот тип тот, за кого вы его выдаете? Говорю вам, судья Филдинг, вы клевещете на меня и мою мать, в то время как это тело, поднятое из озера, к нам не имеет никакого отношения. Обычный бродяга, утопленник, какой-нибудь Том Простачок. И даже если слова моей матери правда, это еще не доказывает, что тело в подвале – мой брат.

Там, где боль леди Элкомб укрывалась за молчанием или сдержанным комментарием, муки Кутберта обращались в гнев. И я прекрасно его понимаю. Услышать вдруг, что у него есть еще один брат, да к тому же слабоумный калека. Потом узнать, что именно этот брат убил его отца, а не тот Генри, что томится в солсберийской тюрьме… Да это самого дьявола приведет в ярость.

– Это действительно твой брат, – сказала леди Элкомб своему третьему сыну.

Последовавшее молчание нарушил лишь тихий возглас Кэйт Филдинг.

– Откуда вам знать? – не унимался Кутберт. – Вы не можете быть уверенной после стольких лет.

– Это «тело», как ты его назвал, я видела. Мать способна узнать свое дитя при любых обстоятельствах, сердцем. Но у Генри была особая отметина. У него всего три пальца на левой руке. – Теперь леди Пенелопа заметно дрожала. – Это уродство у него с рождения. И теперь он лежит там внизу, недвижный и бледный. Это Генри.

– Вы ничего нам не говорили, сударыня, – сказал Кутберт.

Он имел в виду не трехпалую руку, а всю эту ужасную историю с первенцем в целом.

– Я надеялась унести эту тайну в могилу, но Господь не позволил.

При тусклом свете мне показалось, что единственная слезинка медленно стекает по ее щеке. Даже если и так, леди Элкомб не утерла ее.

И вновь вмешался Кутберт, то ли пытаясь защитить мать от дальнейших унижений на публике, то ли давая волю собственному гневу и замешательству.

– Очень хорошо. – Он громко сглотнул. – Очень хорошо. Но откуда нам знать, действительно ли он встречался с моим отцом.

– Я могу прояснить здесь ситуацию.

Теперь на свет выступил дворецкий Освальд. Его вытянутое, морщинистое лицо вполне дополнял голос – трескучий, как старый пергамент.

– Сам я не видел, как хозяин встречался со своим сыном, но судья Филдинг, думаю, все рассказал верно. Поскольку встреча лорда Элкомба и этого человека была назначена. Мой хозяин был очень великодушен, проявив ко мне некоторое доверие в столь деликатном деле. Исход той встречи, думаю, был как раз таким, как описал судья.

Я ждал, что Филдинг надавит на дворецкого. Кто назначил встречу? Как вообще можно устроить свидание с идиотом, который не в состоянии определить, который час и день? И вообще для чего его устраивать? По-моему, это не имело смысла или оставалось не совсем ясным.

Судья не задал ни один из этих вопросов, чем меня удивил. Вместо этого он сказал:

– Благодарю вас, Освальд. Вы сможете подтвердить под присягой, что намерения вашего хозяина по этому делу были вам ясны в полной мере?

Освальд промолчал, едва одарив Филдинга кивком.

– Миледи, не будете ли вы столь же любезны в письменном виде составить отчет об этой истории вашей семьи? Для доподлинного подтверждения существования вашего старшего сына, который теперь мертв.