– Как здесь, – Судья помолчал, потом продолжил: – В этой пьесе вы играете одного из влюбленных молодых людей.

– Вы ее уже видели?

– Да, дайте-ка вспомню, в девяносто пятом… А вот как называлось место…

– Театр, рядом с Финсбери-филдс.

– Да, как раз там. Моя родственница живет в северной части города, – добавил судья.

Я вспомнил, как Кэйт упоминала свою тетушку, когда я пытался поразить ее рассказом о злачной жизни Лондона.

– Теперь труппа лорд-камергера размещена в «Глобусе», с куда большим комфортом, – сказал я, – хотя иные скажут, что мы переехали в менее респектабельное место.

– Опять вы о респектабельности, Николас. Можно подумать, что вам лет столько же, сколько и мне. День, когда актер становится слишком респектабельным, – это день его смерти, по крайней мере смерти его таланта.

Вы правы, сэр, – согласился я, хотя было довольно неожиданно слышать подобные рассуждения из уст мирового судьи. – И, отвечая на ваш вопрос, я действительно играю одного из влюбленных, Лизандра. А роль моего соперника исполняет Кутберт, младший сын лорда Элкомба.

– Выходит, он играет в пьесе.

– И мне кажется, с большим рвением и серьезностью относится к делу. Стойте!

Я замер, поскольку мы оказались как раз в том месте, где находилось убежище Робина. Теперь я был совершенно уверен в этом. Да, справа – несколько старых раскидистых деревьев, а под ними – укрытая пожухлыми листьями насыпь. Я наклонился и увидел нору, ведущую в логово дикаря.

– Это здесь.

Филдинг наклонился рядом со мной.

– Я нашел жилище Робина, когда не искал его.

– Бывает. Что ж, я подожду здесь. Вам лучше известно, что вы ищете.

Пока я полз по смердящему лазу, меня не покидало чувство, что Робин поджидает меня на другом конце, одетый в лохмотья из звериных шкур, измазанный грязью. Рука, которая не может хватать. Разговор, который не имеет смысла.

Вскоре я оказался в яме, служившей Робину жильем. Некоторое время мои глаза привыкали к мраку. Свет еле пробивался сквозь законопаченные листьями щели. В сторону от меня шмыгнуло какое-то мелкое животное. Тонкие корни щекотали мне лицо. Растревоженное сознание уже рисовало мне образ того, кто сидит в углу и тихо вздыхает. Белая фигура, что опять мне почудилась совсем недавно. Или призрак Робина. Все знают, что жестокая смерть не дает душе успокоиться.

Только найди поскорее то, что ты ищешь, Ревилл, и убирайся отсюда, пока лесная нежить не прибрала тебя и не вздернула на ближайшем дереве!

А что я ищу? Ах да, обтянутую кожей шкатулку, которую мне показывал Робин. Точнее, не столько шкатулку, сколько хранящиеся в ней бумаги. Бумаги, которые хозяин этого жилища, человек, балансирующий на грани безумия, если не окончательно безумный, считал крайне важными. Я опустился на колени, осторожно нащупывая руками путь перед собой. Почти сразу, в ближайшем углу, я на что-то наткнулся. Это была шкатулка с защелкой. Я сгреб находку и поскорее полез обратно, да так быстро, что земля осыпалась комьями.

Каким приветливым показалось мне солнце после погружения во тьму! Адам Филдинг стоял тут же, у входа. Похоже, он был рад меня видеть. Я протянул ему шкатулку.

– Нет, Николас. Это ваша находка. Доведите поиски до конца.

Я осмотрел шкатулку. Меньше фута длиной, полфута шириной, и глубиной всего несколько дюймов. На вес она была легкой, но внутри что-то лежало. Это стало ясно, когда я потряс ее. Там, где кожа не была ободрана, она позеленела от сырости и плесени. Защелка была тугой и ржавой, но замка на ней не было. Я открыл крышку и обнаружил стопку потемневших листков бумаги. К моему ужасу, едва солнечные лучи коснулись их, они зашевелились, словно живые существа. Они дрожали, вздымались и опадали, словно шкатулка хотела изрыгнуть свое содержимое.

– Господи!..

С отвращением я инстинктивно отбросил ее. Крышка отлетела от удара, и листы рассыпались по земле. Из-под бумаг выползли несколько самых больших жуков, каких я только видел в жизни. Их спинки, переливающиеся на солнце, отливали зеленым глянцем. Через мгновение они уже спрятались среди листьев и травы. Чувствуя себя ужасно глупо, я наклонился и собрал бумаги. Они были мятыми и заплесневелыми, и то, что было на них написано, если оно было написано, стало совсем неразборчивым.

Я протянул грязные листы Филдингу, будто говоря: видите, в конце концов, что-то там было, в этой яме, шкатулка и ее замаранное содержимое. Судья взял бумаги с гораздо меньшей деликатностью, чем я, поднес к носу, потом поскреб жирный налет на верхнем листе.

– Это все содержимое шкатулки? – спросил он.

– Я не знаю, Робин показал мне пару листов, да и их я толком разглядеть не мог.

– Как вы думаете, что на них было написано?

– Понятия не имею, – совсем сник я. – Похоже, он считал эти бумаги очень ценными, такие положено хранить в шкатулках.

– Бумаги вроде правовых документов или те, что подтверждают титул, это вы имеете в виду?

– Да… Наверно. – Я был растерян. – Робин говорил, что раньше владел большим поместьем и требовался день верховой езды, чтобы пересечь его. Я не думаю, что он всегда здесь жил. – Я указал на нору.

– И вы полагаете, что за этим скрывается какая-то тайна, Николас. Что Робин на самом деле был известным и знатным человеком.

– Необязательно, – ответил я, хотя, возможно, именно это я и подразумевал. – Но похоже, он не всегда был лесным дикарем.

– Это тонкая дешевая бумага, – сказал судья, – не предназначенная для долгого хранения. Ни один юрист не согласится иметь с такой дело. Здесь могли быть какие-то записи, но чернила размазаны или размыты так, что не осталось и следов.

Он отдал листы мне обратно. Должно быть, я выглядел крайне разочарованным, потому что Филдинг добавил:

– Вы хорошо потрудились, Николас, вытащив это из мрака на свет божий. И если вы окажетесь так добры и вернете шкатулку и ее содержимое назад, я смогу вас заверить, что ваша находка будет в полной сохранности.

– Но это не имеет смысла.

– Имеет. Ценность этих вещей сейчас неясна, только и всего. – Таков был таинственный ответ Филдинга.

Я подобрал отломанную крышку и шкатулку и положил внутрь бумаги. Но тут кое-что бросилось мне в глаза. Филдинг уже отошел немного в сторону, изучая окрестности жилища Робина.

– Сэр, – позвал я, – ваша честь.

– Зовите меня Адам, – отозвался судья рассеянно.

Мне стало приятно от такого знака дружеского отношения.

– Адам, здесь все-таки кое-что есть.

Я ткнул пальцем в слово, которое можно было различить в самом низу замусоленного до черноты обрывка бумаги. Слово, небрежно написанное толстыми, некрасивыми буквами.

Это было судебное постановление.

Слово было: ПОМИЛОВАН.

Деметрий обзывал меня трусом за то, что я прячусь в зарослях. На это Пак ему отвечал моим голосом:

Томас Поуп, наш «предводитель», исполнял роль Пака, древнего духа, который злораден только самую чуточку. Я слушал, как он говорит «моим» голосом, и думал, действительно ли я звучу вот так, действительно ли он меня так удачно копирует. Мы ведь сами себя слышать не можем; на худой конец, нас кто-то передразнивает. Это то же самое, что пытаться увидеть свой затылок в зеркале.

Наконец я, Лизандр, валюсь на землю, сраженный усталостью. Моему примеру следуют Деметрий, Елена и Гермия. Всех нас привел на эту поляну Пак, чтобы излечить от нашей «любовной болезни», точнее, от любовной путаницы. Теплый воздух высушил землю. Подразумевалось, что наши тела укрывает туман, но этой подробности суждено было существовать только в умах зрителей и наших собственных. Никакого тумана не было и в помине. В этот прекрасный июньский вечер любой бы мог завалиться спать прямо на земле.