– По-моему, этого следовало ожидать. Весьма типично, – сказала она.

– Вы уже знакомы с его творчеством? Но эта книга только выходит.

– Типично для поэтов с нетерпением ждать конца света… поскольку это благоприятная обстановка для рождения образа одинокого светоча посреди вселенской темноты.

– Согласен, поэты говорят о любви весьма причудливым образом. – Я почувствовал себя слегка уязвленным, будто это я был автором сонета. – Это у них в крови с рождения. И не следует воспринимать все, что они говорят, так близко к сердцу.

– Похоже, воспринимается именно так.

– Неужели?

– Та глубина чувств, которую он якобы посвящает своей возлюбленной, на самом деле направлена на него самого.

Я засомневался, что правильно сделал, согласившись декламировать Милфорда. Ведь я лишь хотел создать настроение, трогательное и мягкое, а не затевать дискуссию о принципах любовной поэзии. Но Кэйт продолжала с упорством:

– В конце, помните? Он говорит, как это… И кто мое сие услышит слово, Искать не станет светоча иного.Но как, скажите, пожалуйста, если в мире не останется ни одного источника света, как кто-нибудь сможет прочитать написанное им, какими бы прелестными ни были эти строки? Что бы он ни воспевал, это не красота возлюбленной, а его собственный сонет. Разве я не права, Николас?

– Э-э… да, полагаю, что так, – кивнул я, пораженный тем, что она запомнила строки всего лишь после одного прослушивания и несколько мужским взглядом на хрупкий мир любовной лирики.

– Вот именно, – самоуверенно заметила Кэйт. – И не думаю, что он вообще вдохновлялся какой-либо женщиной. Свое стихотворение он писал в пустой воздух.

– Но это не значит, что он не подразумевал наличия возлюбленной, – возразил я.

– Но это также не подразумевает, что она была, – отозвалась Кэйт.

– Если вы хотите так думать… – Я забарабанил пальцами по переплету книги, понимая, что наш спор ведет в никуда. – Я знаю этого джентльмена, но недостаточно хорошо, чтобы рассуждать за него о подобных вещах.

– Ага! – Легкая, но победная улыбка девушки напомнила мне то, как Нэлл обычно радовалась, если одерживала верх в споре.

– Но я уяснил для себя одну вещь, Кэйт.

– Какую же?

– Я никогда не напишу вам любовного стихотворения.

К моему удивлению, она ничего не ответила, хотя моя фраза была лишь добродушной, хоть и подзадоривающей, шуткой. Я поспешно перевел разговор на другую тему:

– Вы здесь из-за свадьбы?

– Я здесь с отцом, он приехал по делу. Несколько дней назад здесь умер человек.

– Да, в прошлую пятницу. Он повесился на дереве.

– Я слышала, ходит множество слухов о том, как именно он умер.

– Да, простые люди здесь всякое рассказывают.

– Поэтому лорд Элкомб, желая окончательно прояснить ситуацию, пригласил моего отца проверить, действительно ли человек покончил с собой, и принародно объявить об этом, чтобы положить конец перетолкам.

– Его голос, как мирового судьи, разумеется, имеет вес.

– Моего отца все знают, его уважают во всем графстве.

Выражение лица Кэйт смягчилось. Я вспомнил, как она разговаривала с Филдингом, мягко журя и очень нежно. Вероятно, в ее жизни не было иной любви.

– Разве эта работа не для следователя? – спросил я, искренне удивленный.

– Лучше спросите об этом отца. Но, насколько мне известно, такой случай недостоин внимания следователей. Самоубийство – дело неприбыльное.

– Да, у того человека совсем ничего не было, совсем ничего. Он жил в лесу, и прислуга с кухни кормила его. Здесь верили, что, пока он живет поблизости, он приносит дому удачу.

Кэйт обернулась через плечо на роскошный особняк, возвышавшийся на холме.

– Похоже, она его не покинула.

– Я встречал этого лесного обитателя дважды, он был странным созданием, носил звериные шкуры и обходился без обуви, – спешно добавил я.

– Он предоставил вам аудиенцию?

– Да, именно так. Он считал себя хозяином леса, как Элкомб является хозяином поместья. Его звали Робин.

– В честь Робина Гуда.

– Вид у него был такой же истерзанный, как у малиновки в суровую зиму. Могу ли я поговорить с вашим отцом о нем? У меня есть кое-какие соображения по поводу его смерти.

Кэйт согласилась отвести меня к Филдингу. Когда я выразил удивление ее хорошему знакомству с поместьем, она ответила, что приезжает в Инстед-хаус с тех пор, как себя помнит.

Адам Филдинг и его дочь были размещены куда лучше, чем слуги лорд-камергера. Судя по апартаментам, Элкомб с большим вниманием относился к этим гостям и был серьезен в своем желании пресечь слухи о смерти Робина с помощью мирового судьи. Я остался подождать в передней, а Кэйт прошла в комнаты, чтобы сообщить о моем приходе отцу. Через несколько минут она вновь появилась и предложила пройти, сказав, что Филдинг уже видел нас. Окна гостиной выходили на восток, как раз на пруд, около которого мы совсем недавно сидели на скамье. Что ж, тот факт, что судья уже был готов к нашему приходу, только подтверждало известное впечатление о нем, как о человеке, который знает все. Окна были распахнуты, и комнату наполнял пряный запах лета. Сам Филдинг сидел за небольшим столом и что-то писал. Когда я вошел, он поднял голову.

– Ваша честь, – поклонился я.

– Мастер Ревилл… Николас. А я все думал, когда же мы с вами вновь встретимся.

– Для меня это большая честь, сэр.

– Вы ведь не откажете мне в удовольствии возобновить наше знакомство, я уверен. Пожалуйста, садитесь. Я не хозяин в этом доме, но слугами я могу повелевать. Вы чего-нибудь желаете?

– Нет, благодарю вас.

Надеюсь, о вас здесь как следует заботятся.

– Некоторые считают, что более, чем мы заслуживаем.

Некоторые, вроде Освальда Элдена, добавил я про себя.

– Думаю, если бы все мы получали то, что заслуживаем, это были бы очень разные судьбы. Кэйт сказала мне, у вас есть чем поделиться со мной.

– Да, сэр. Но сначала, не могли бы вы… объяснить мне, хм… почему вы здесь? Простите, если это звучит бестактно. Я вовсе не хотел вас обидеть.

Филдинг немного помолчал, словно собирался с мыслями. Потом заговорил:

– Выясняется, что в поместье человек наложил на себя руки. Тем не менее ходят разнообразные слухи о его смерти, в частности нелепые басни про дьявола и лесных духов. Такой поворот событий нежелателен в любое время, особенно сейчас, когда людям не стоит отвлекаться на глупости, в самый разгар приготовлений к свадьбе наследника поместья. Так что лорд Элкомб обратился ко мне с просьбой сделать все, что в моих силах, чтобы успокоить умы. В любом случае это одна из тех ситуаций, когда закону стоит сказать свое слово и когда он должен это сделать. Если человек умирает, этого нельзя оставлять без внимания. Кем бы он ни был. Ответил ли я на ваш вопрос?

– Да, спасибо.

– Но вам это должно быть уже известно? Кэйт наверняка рассказала вам.

– Мне необходимо было услышать это от вас, сэр, ведь я не знаю, какой эффект произведут мои слова. То, что я хочу рассказать, мало касается дьявольщины и лесных фей, но уж точно не будет способствовать успокоению умов.

– Что ж, Николас, вы будете моим первым свидетелем. Говорите.

И я рассказал.

Судья слушал очень внимательно. Я вел рассказ четко, со всеми подробностями. Все в моем слушателе, от его манер до ровно подстриженной бородки, от занимаемого им поста мирового судьи до его спокойных серых глаз, внушало ощущение ясности и порядка. После того как я закончил, а много времени мое повествование не заняло, Филдинг сцепил пальцы замком.

– Почему вы уверены, что, кроме вас, никто этого не заметил? – спросил он наконец.

– Я не обладаю какой-то особенной проницательностью, ваша честь. Возможно, другие и заметили, но только ничего не сказали, потому что на Робина и без того внимания не обращали. Боюсь, что человеком в привычном смысле этого слова он не был.

– Что именно вам показалось странным в его руках?

– Я не могу сказать точно. Возможно, долгое пребывание в лесной стихии вызвало такую их искривленность, а может быть, это врожденное. Но больше они походили на лапы животного, чем на человеческие руки. Он мог хватать предметы, но не держать их правильно. Определенно он не был способен завязать тот узел на веревке, на которой он якобы повесился.