Вскоре народ постигло горькое разочарование: «все надежды развеялись, когда принц стал королем».{70} Первое, что сделал Эдуард II как король — призвал назад Пирса Гавестона.{71} «Он вернул домой свою любовь», — заметил один хронист. Еще до того, как 6 августа фаворит вернулся, сюзерен одарил его графством Корнуолл.[12] Прежде оно доставалось только членам королевской семьи и давало огромный доход — около 4000 фунтов в год, что почти равнялось сумме содержания королевы.
Никогда еще ни один человек простого звания не возносился так высоко одним махом. Однако это произошло «не без одобрения кое-каких вельмож» — прежде всего Генри де Ласи, графа Линкольна, одного из наиболее верных, честных и способных приближенных Эдуарда I,{72} более того, его личного друга. На протяжении своей долгой карьеры граф Линкольн, которому тогда было пятьдесят семь лет, верно служил короне и как военачальник, и как дипломат; именно он способствовал осуществлению брака нового короля с Изабеллой Французской. Очевидно, в тот период Линкольн относился к Гавестону положительно, и когда кое-кто высказывал сомнения насчет того, имеет ли король законное право отчуждать графство Корнуолл, «доставшееся вместе с короной», граф Генри говорил, что закон не нарушается, «поскольку бывали и ранее подобные случаи». Но большинство баронов не согласилось с ним — «и потому, что Пирс был чужестранцем, рожденным в Гаскони, и потому, что завидовали».{73}
Гавестон прибыл в Англию около 13 августа и вскоре надежно укоренился при дворе. Король «выказывал ему великое почтение, по сути, преклонялся перед ним», как перед богом. Теперь Гавестон, несомненно, стал вторым после монарха лицом в государстве. Само собой, «вельможи и знать возненавидели его, ибо только он один пользовался благосклонностью государя и вел себя с прочими, словно сам — король, которому все подчиняются, не знающий равных себе». Народ повсеместно также возненавидел фаворита, предчувствуя всяческие беды, и повсюду осыпал проклятиями его имя. И все же устранить узы, привязывающие к нему короля, не удавалось: «чем больше уговаривали Эдуарда, пытаясь умерить его пыл, тем сильнее разгоралась его любовь и нежность к Пирсу»{74}
Король не замедлил сместить кое-кого из советников отца и судей. Подстегиваемый Гавестоном{75}, он начал с того, что уволил его старого недруга, епископа Лэнгтона, и поставил на должность казначея Уолтера Рейнольдса, получившего должность епископа Вустерского. Рейнольде, сын виндзорского пекаря, прежде служил смотрителем гардероба принца; выбор на него пал, очевидно, потому, что он дружил с Гавестоном и успешно устраивал театральные представления, весьма ценимые Эдуардом.{76} Лэнгтона же заключили в лондонский Тауэр и обвинили в финансовых злоупотреблениях. Было предпринято расследование всей его деятельности, а имущество передано Гавестону.{77} Король также убедил папу римского восстановить в должности архиепископа Кентерберийского злейшего врага своего отца, Роберта Уинчелси, пребывавшего тогда в ссылке.{78}
Перед смертью Эдуард I просил сына распорядиться, чтобы тело его выварили, кости собрали и, когда англичане войдут с победой в Шотландию, несли их впереди войска.{79} Однако Эдуард II этой просьбы не исполнил, поскольку очень скоро позабыл о войне в Шотландии, и 27 октября тело его отца было погребено в Вестминстерском аббатстве, где впоследствии на гробнице выбили надпись: «Malleus Scotorum» («Молот скоттов»).
Двумя днями позже, стремясь «укрепить положение Пирса и окружить его друзьями», король свершил обручение Гавестона со своей племянницей Маргарет де Клер, дочерью Джоан д'Акр от брака с покойным графом Глостерским. Откладывать свадьбу не стали, и бракосочетание произошло 1 ноября в замке Беркхемстед. Король присутствовал там в качестве почетного гостя.{80} Этот союз не только ввел Гавестона в круг королевской семьи, но и действительно «немало способствовал укреплению его позиций, весьма усилив доброжелательность друзей и заставив дворянство придержать свою ненависть».{81} Так сложилось частично потому, что брат невесты Гилберт де Клер, шестнадцатилетний граф Глостер, не высказал никаких возражений против этого брака. Он хорошо знал Гавестона, так как вместе с ним вырос в ближайшем окружении принца.
Приготовления к свадьбе короля уже завершались, но большую часть ноября Эдуард провел в обществе Гавестона в любимом поместье Лэнгли. 2 декабря Гавестон провел в своем замке Уоллингфорд большой турнир с целью повысить «свою честь и славу». На нем он сбросил с коня и «весьма грубо потоптал» графов Арундела, Сюррея и Херефорда, не сдерживая своего торжества. Графы никогда не простили ему этого оскорбления. Говорили, что гордыня нанесла Гавестону больше вреда, чем отвага.{82} Согласно «Жизнеописанию Эдуарда Второго»,
«ненависть к Гавестону росла день ото дня, ибо он вел себя весьма заносчиво и высокомерно. Всех, кто по закону королевства был равен ему, он считал низкими и жалкими; он также считал, что ему нет равных в доблести… [Лорды] смотрели на него свысока, поскольку он, чужестранец и еще недавно простой солдат, взлетев на такую высоту, забывал о прежнем своем положении. Поэтому почти по всему королевству он стал объектом всеобщих насмешек. Но неизменная привязанность короля привела к изданию эдикта, согласно коему при дворе никто не смел называть его Пирсом Гавестоном, но обязан был именовать учтиво графом Корнуоллом».{83}
Эдуард должен был уехать во Францию после Рождества, и ему полагалось доверить королевство наместнику — близкому родственнику или достойному доверия вельможе. Однако 20 декабря он назначил наместником Пирса{84}, что вызвало возмущенные комментарии хронистов{85} — но, как ни удивительно, никто из знатных особ, значительно более пригодных для выполнения этой почетной миссии, чем Гавестон, не позволил себе открыто критиковать решение короля.
Эдуард и Пирс провели Рождество вместе. Их обоих не радовала перспектива женитьбы короля. У Гавестона были веские причины для неприязни к Изабелле и ко всему, что стояло за этим браком: он был гасконец, и его семью согнали со своей земли в ходе захвата ее французами. Поэтому он ненавидел Филиппа IV, не доверял ему и, естественно, должен был видеть в его дочери помеху и угрозу своей власти над королем. Свидетельства указывают на то, что он лез из кожи вон, стараясь посеять вражду между Эдуардом и Филиппом в последней попытке заставить Эдуарда отказаться от договора с Францией, уверяя, что Филипп не успокоится, пока окончательно не завоюет Гасконь. Но у Эдуарда были и другие советники, опасавшиеся тяжелых последствий, если их повелитель откажется от своих обязательств перед Филиппом, и на этот раз молодой король прислушался к ним, а не к фавориту.
* * *
