А на краю поля стояли старуха и девочка и махали нам вслед платками.

Я спросил:

— Что улыбаешься, Егор Тимофеевич?

Он помолчал, а потом сказал тихо:

— Люблю землю пахать. Стосковался. Вот сердце отвел — и идти легче.

После короткой передышки наша часть выдвинулась на передний край и заняла оборону. Вырыли мы себе окопчики. Ночью наши саперы перед окопчиками незаметно для фашистов заложили мины и замаскировали их.

А я и товарищ мой Костя Бураков получили задание: пробраться в «ничейную зону» и вести наблюдение за передним краем противника. «Ничейной зоной» называли узкую полосу земли между нашей линией обороны и линией обороны фашистов.

Вот выползли мы с Костей еще затемно из наших окопчиков.

Кругом туман висит, как вата. Под руками трава, мокрая от росы. Земля мягкая, прохладная.

Стараемся тихо ползти, даже дыхание сдерживаем. Противник-то рядом, рукой подать. Вот-вот может нас обнаружить!

Я оглядываюсь, воронку ищу. Вдруг Костя трогает меня за рукав и показывает большим пальцем вправо.

Я понял: нашел Костя воронку, меня зовет.

Воронка была неглубокой, но такой круглой, будто на этом месте большой волчок крутили, он осел в мягкую землю и след оставил.

В общем, вдвоем мы в ней отлично устроились. Залегли, укрылись аккуратно маскировочными халатами.

Есть такая зеленая гусеница. Лежит она на листе, ее и не заметишь, потому что она зеленая и лист зеленый. Или, скажем, заяц зимой белый и снег белый. Его на снегу и не разглядишь. Вот и наши маскхалаты специально разрисованы. И зеленые на них пятна, и бурые, и желтые. Издали глядеть — они с землей сливаются, и человека под ними не видно.

Лежим мы. Наблюдаем. Туман растаял, будто его и вовсе не было. Солнышко взошло. В траве крупные капли росы искрятся под его лучами, как стеклянные шарики.

Впереди, метрах в двадцати от нас, молодой кустарник, подлесок. Там и голубоватый ольшаник, и темно-зеленые елочки с тонкими макушками, и еще какие-то кусты — отсюда не разглядишь. Растут они не сплошной стеной, а стайками. Кое-где кустарник поломан бомбами или снарядами, а то и вырван с корнями и успел пожелтеть, пожухнуть.

За кустарником — фашистские окопы.

Это и есть их передний край.

Лежим мы с Костей в воронке, наблюдаем. Лежать нам до ночи. Спать хочется. Я ему шепчу:

— Спи одним глазом. Я погляжу.

Он кивнул головой, но спать не стал. Вытащил из кармана блокнотик и карандаш и принялся рисовать. И кусты рисует, и траву, и деревья, что за фашистскими окопчиками.

Он художник по профессии. До войны учился в художественном училище. И в армии своего любимого дела не оставлял. Всегда носил при себе блокнот и карандаши и каждую свободную минуту принимался рисовать. Бойцов рисовал, офицеров, деревни сожженные, подбитые фашистские танки, пленных… Вот и сейчас…

Часа через четыре Костя меня сменил. Свернулся я клубком на дне воронки. Лежу, в небо смотрю. Небо голубое-голубое, даже смотреть больно. Легкое белое облачко ползет медленно. Рядом под ветерком трава шуршит. Медом пахнет. Если бы не стреляли где-то недалеко да не гремели отдаленные орудийные раскаты и не лежал бы рядом автомат, я бы забыл про то, что я на войне. Ведь все мы в душе мирные люди, строители, а не разрушители. Нам бы хлеба растить, сады разводить, дома строить, рекам новые русла прокладывать! А фашисты заставили нас за оружие взяться!

Так сменяли мы с Костей друг друга до темноты, а потом бесшумно вылезли из воронки и поползли назад, к своим.

А вскоре снова получили мы приказ выдвинуться за наш передний край с особым заданием.

Появился у фашистов снайпер — очень меткий стрелок: высмотрит цель и бьет без промаха. С утра нам покою не давал.

Вот и получили мы с Костей задание: найти этого снайпера и уничтожить.

Как и в прошлый раз, перед рассветом поползли мы с Костей из окопов на наше старое место — в воронку. Приползли. Замаскировались. Ждем.

Посветлело.

Наши из окопов высунули каску. Бац! — выстрел. А откуда стреляет, — не понять.

Полчаса прошло. Час. Второй кончается.

«Вот, — думаю, — незадача. Где же он спрятался, проклятый?»

А Костя как ни в чем не бывало вынимает из кармана свой блокнотик.

«Ну, — думаю, — рехнулся парень. Задание выполнить не можем, а он опять за свои картинки принимается».

Только я успел это подумать и еще больше начал сердиться, как придвинулся Костя ко мне вплотную и зашептал:

— Ползи в соседнюю воронку. Высунь раза два каску. Только осторожно.

Легко сказать: ползи. Снайпер где-то рядом.

Но приказ есть приказ. Костя старший в наряде, а приказы не обсуждаются.

Выполз я из воронки. Тихо ползу, медленно. Двину рукой и замру, чтобы со стороны казалось, будто ветер траву колышет. Но, видно, снайпер не глядел в мою сторону или так уж удалось мне проползти, что он меня не заметил. Добрался я до другой воронки. Отдышался, снял тихонько каску. На ствол автомата надел и поднял ее.

Бац! — пуля ударила в каску.

Каска зазвенела, будто стукнули легкой палочкой по колоколу.

Через полминуты снова высунул каску. Опять она зазвенела.

И вдруг рядом очередь из автомата раздалась. Костя стреляет.

Высунул я снова каску над воронкой — тишина. Поболтал ею в воздухе — тишина. Не стреляет снайпер.

«Значит, — думаю, — нашел его Костя».

Очень хорошо у меня на душе стало. Выполнили мы все-таки задание.

Тут у фашистов переполох начался. Стрельба поднялась. Пули над головой свищут, о землю шлепаются.

Пролежали мы так каждый в своей воронке до темноты. А как стемнело, слышу — подползает кто-то к моей воронке. Я — автомат на изготовку. «Сейчас, — думаю, — встречу непрошеного гостя». Но не стреляю, жду.

Потом слышу шепот:

— Жив?

Костя, значит.

— Жив, — отвечаю.

— И я, — говорит, — тоже жив. Ползем домой!..

Доложили мы командиру, что задание выполнено, и пошли отдыхать.

По дороге я у Кости спрашиваю:

— Как это ты его нашел?

Все же интересно знать!

— А просто, — отвечает. — Я, когда мы с тобой первый раз в воронке лежали, по привычке рисовал их передний край. Все подробно нарисовал. А в этот раз подумал: когда снайпер маскировался, он что-нибудь, наверно, изменил в пейзаже. Либо что-нибудь передвинулось, либо прибавилось. Вытащил я свой рисунок и стал сравнивать его с тем, что вижу. Все так. Только в одном месте за кусточком пенек торчит. Или я его прошлый раз не приметил или его тогда не было. Надо, — думаю, — каску поднять. Понятно?

— Не совсем, — говорю.

— А чего ж тут непонятного! Ты каску высунул, снайпер выстрелил, листья на кусте дрогнули чуть-чуть. Ну, я и дал очередь по пеньку. Снайпер и смолк!

— Вот теперь, — говорю, — понятно.

И засмеялся. И Костя засмеялся.

— Выходит, — говорю, — что ты его перехитрил! И наука твоя художественная пригодилась.

— Наука, брат, всякая человеку на пользу.

А утром командир сказал нам, что за выполнение этого задания он представил нас обоих к награде. Костю — к ордену Славы, а меня — к медали «За отвагу».

Костю-то это правильно, а меня, по-моему, не за что. Впрочем, командованию виднее.

Чем дальше продвигались мы на запад, тем пустыннее выглядели за окнами поля, перелески, деревни. Все здесь опалила война. Где еще недавно были избы, торчали одинокие печи с длинными кирпичными трубами. Будто жирафы с отрубленными головами.

Иногда наш поезд замедлял ход, и мимо окон проплывали обгорелые остовы железнодорожных вагонов, опрокинутые помятые цистерны и даже паровозы, на вид еще совсем целые, с лоснящимися красными ободами колес. Словно бы сами машинисты своротили их набок, чтобы удобнее было протирать тряпками.

Никто из нас не знал ни станции назначения, ни сколько нам еще ехать. Сопровождавший нас капитан, когда ему задавали вопросы, только улыбался растерянно и пожимал плечами. Мы стали подозревать, что он и сам не знает. Мы ехали в общей сложности не более суток, но нам казалось, что едем мы давным-давно.