Как он теперь будет драться!..

Собрание шло своим чередом, но Коля, оглушенный волнением, плохо соображал, кто и о чем говорит.

Потом он уловил дружное движение и повернул голову в ту сторону, куда посмотрели все. К ельнику в сопровождении комиссара отряда подходил товарищ Мартын.

Товарищ Мартын поздоровался и обвел комсомольцев внимательным потеплевшим взглядом.

— Так вот, друзья, если позволите, два слова. — Стало тихо-тихо. — Дни Гитлера сочтены. Исход войны предрешен. Но фашисты не хотят сдаваться без боя. Они сопротивляются и будут сопротивляться. Еще немало прольется крови, немало отважных падет в священной битве. — Товарищ Мартын поднял голову, сверкнули глаза. — Я не могу вам назвать точно день и час, когда наши войска нанесут сокрушительный удар на Белорусском фронте. Но час этот близок. И от нас с вами, народных мстителей, во многом зависит успех этого удара. Мы должны парализовать основные артерии, по которым враг доставляет на фронт свежие силы, боеприпасы, вооружение. Взрывать железные дороги, минировать шоссе, создавать «пробки». Поймите и запомните: чем труднее будет фашистам, тем легче нашим, советским воинам. Советский народ, партия верят вам, славному орлиному племени, верят в ваше мужество, в вашу силу, в вашу беззаветную преданность матери-Родине. Весь мир следит за нашей борьбой. Будем же драться с врагом так, чтобы навсегда отбить кому бы то ни было охоту лезть непрошенными гостями на нашу землю. Желаю вам успеха, товарищи! Победа — в ваших руках.

Коля никогда не выступал на собраниях, даже не представлял себе, как это можно говорить, когда на тебя обращены десятки глаз. А тут в голове собрался хоровод хороших, нужных слов, сердце забилось так, словно хотело выскочить из груди, и какая-то сила подняла его на ноги. Машинально он стряхнул с полушубка снег.

— Давай, Гайшик, — сказал комиссар.

Десятки лиц повернулись к Коле, десятки серьезных глаз смотрели на него в упор.

Коля жадно вдохнул морозный воздух. Только что вертевшиеся в голове хорошие и нужные слова разбежались и никак не хотели складываться в фразы.

А товарищи ждали.

И Коля, покраснев, сказал самое сокровенное, что жгло его сердце:

— Смерть фашистским захватчикам!

По хмурому апрельскому небу зябкий ветер гнал сырые отрепья туч. Весь день и весь вечер шел дождь. То крупный и яростный, то мелкий, повисающий в воздухе сплошной мутной пеленой. По полям разлились рябые темные лужи. Оставшийся кое-где в лощинах снег стал похож на огромные пятнистые и ноздреватые куски сыра. Земля в прошлогодних бороздах размякла, превратилась в густую коричневую жижу.

С наступлением темноты восемь партизан вышли из мокрого леса. Впереди оставалось самое трудное — пересечь голое унылое поле, чтобы выйти к железной дороге в намеченном месте, возле поворота, в трех километрах западнее Ивацевичей.

Партизаны шли медленно, увязая в грязи, с трудом отрывая от липкой земли подошвы сапог.

Наконец шедший впереди командир отделения Петрусь остановился.

— Все. Дальше вместе идти нельзя. Накроют. — Он повернулся к Яше и Коле. — Ну, двигайте. В случае чего — поддержим. И старайтесь перехватить эшелон в самой горловине, в овраге. Чтобы потом фрицы неделю путь расчищали.

Двое партизан кивнули и, пожав руки товарищам, молча ушли в сгустившуюся темноту.

Впереди, в зеленой шинели, перешитой партизанским портным из немецкой, шел Коля — первый номер. За ним, в черной шинели полицая, — второй номер, Яша.

У Коли в одном кармане шинели — деревянный ящичек вроде ученического пенала — противопехотная мина, в другом — аккуратно завернутый в тряпочку капсюль-детонатор.

У Яши в руках сверток, перевязанный веревкой, — двенадцать килограммов тола.

Чем ближе подходили Коля и Яша к железной дороге, тем осторожней и медленней двигались. Наконец Коля остановился, сделал знак рукой. Оба легли на мокрую землю и поползли. Холодная жижа просачивалась в рукава шинели. Впереди появилась черная полоса — низкорослый ельник, насаженный вдоль железной дороги. Они подползли к нему и залегли. Запахло мокрой хвоей. Холодные капли стекали за шиворот. Оба поежились и замерли: между ельником и железной дорогой мерным шагом шли двое автоматчиков: патруль.

Коля ткнулся лицом в мокрый шершавый рукав шинели. Закрыл глаза. И сразу отчетливо представил себе этот участок железной дороги: две колеи рельс будто врезались в землю, тускло светились внизу в овраге. Налево, метрах в трехстах отсюда, — поворот, и рельсы скрываются за косогором.

Надо незамеченными спуститься вниз к рельсам. Вырыть возле шпалы ямку, заложить в нее заряд тола. Между рельсом и зарядом установить противопехотную мину с капсюлем-детонатором. Рельс прогнется под тяжестью паровоза, приведет в действие несложный механизм капсюля-детонатора. И в ту же секунду от детонации взорвется заряд тола, и все полетит на воздух — рельсы, шпалы, земля, паровоз. Если здесь, в овраге, подорвать эшелон, нескоро фашисты восстановят движение. Место для диверсии выбрано с умом.

Неподалеку, на повороте, возник яркий луч света. Прожектор!.. Луч пополз по ельнику на той стороне. Выхватил мокрую насыпь, двух автоматчиков.

«Вот так штука! — подумал Коля. — Они охраняют железную дорогу с обеих сторон. И прожектора три дня назад не было. Видно, солоно пришлось!»

Внизу, под косогором, что-то загромыхало на стыках рельс. Коля поднял голову и прислушался. Яша смотрел на него вопросительно. Коля качнул головой: «Нет. Это не эшелон…» За этот год он научился многое распознавать на слух.

— Дрезина, — прошептал Яша.

Коля кивнул.

Стук удалился в сторону Ивацевичей. Рядом захлюпали шаги. Возвращался патруль. И снова заскользил по земле холодный голубой луч прожектора.

Коля прикусил нижнюю губу. Он всегда прикусывал губу, когда его что-нибудь волновало и напряженно начинала работать мысль.

Медленно тянулось время. Насквозь промокли шинели, и Колю и Яшу нет-нет охватывал озноб. Начинали стучать зубы.

Несколько раз пытались партизаны выползти из ельника и добраться до железнодорожного полотна, но каждый раз вынуждены были торопливо возвращаться. Патруль охранял крохотный участок дороги метров в сто пятьдесят и все время шагал туда и обратно.

Коля знаком приказал Яше оставаться на месте, а сам пополз по ельнику вправо. Может быть, там удастся спуститься вниз, к железной дороге.

Нет. Следующие сто пятьдесят метров охранял другой патруль. Он так же шагал без остановки туда и обратно.

Коля вернулся к Яше. Молча лег рядом.

«Что же делать? Как обмануть фашистов, пробраться к железнодорожному полотну, заложить заряд?.. Вот-вот пойдет эшелон из Берлина, из самого логова фашистов. Неужели пропустить его к фронту? Сейчас, перед наступлением наших?.. — Коля почувствовал на языке солоноватый привкус — прикусил-таки до крови. Он облизнул губы. — Что делать? Броситься на автоматчиков?.. Патрули на той стороне — и справа и слева. Нет, не за жизнью двух фашистов шли они сюда за десятки километров! Но что же делать?… Там, за спиной, в поле лежат шестеро товарищей. Они бы, конечно, поддержали, но все равно фашисты задержат эшелон, если начнется перестрелка. И не пустят его дальше, пока не проверят весь путь…»

Время шло. Дождь утих. Патруль неутомимо шагал и шагал, вглядываясь в тьму. Несколько раз протарахтела дрезина. Ползал по косогорам холодный прожекторный луч. А Коля и Яша все лежали в ельнике, промокшие до нитки, и не находили выхода.

Перед рассветом чуткое ухо уловило неясный шум, будто кто-то закопошился в самых недрах земли. Коля вслушался. Звук, сперва неясный, становился все четче и четче. Сомнения не было: приближается поезд!

Со стороны станции Коссово-Полесское шел эшелон, которого они ждали всю эту долгую мокрую ночь. И через минуту-другую он проскочит мимо с погашенными огнями, прогромыхает на стыках, и удары его колес замрут вдали, в той стороне, где фронт…