– Ой, прости. Просто столько всего ещё нужно сделать…
Доса Аруанн неожиданно заинтересовывается:
– И чего же ты хочешь?
И тут меня словно прорывает, слова сами слетают с моего языка:
– Мы договорились со сьере Ушуром, кстати, умнейший человек, и в будущем хотел бы с ним подружиться, что я буду поставлять ему сгущённое вино. Пока на год. Но ты же видишь, что всё у нас делается на коленке…
– Это как?
Мам удивлена не на шутку моим речевым оборотом. Поясняю:
– Отстало. Как бы сказать… Труд можно облегчить! И сильно! Не делай такие глаза, мама! Дело не только в том, что мне жаль сервов. Тут другое – увеличится выход готового продукта, он станет лучше и чище, но всё тянет за собой другое. Скажем, у нас теперь есть гончар и печник. Имеется плотник. Насчёт кузнеца уж как-нибудь пока сам справлюсь, а потом подыщем серва. Нужна нормальная кузница. И мастерская. У нас быстрая река, и нет собственной мельницы! Непорядок! А если её построить, я знаю, как это делается, то и арендаторы начнут возить нам зерно для помола – лишняя прибыль, согласна? Наш замок разваливается, и только чудо позволяет нам держаться. Взбреди в голову соседей такая блажь, и нам конец! Нужно поправить стены, восстанавливать ров, мост, все механизмы! Да те же крыши починить, и то дело! А если будет мельница, то можно провести от неё привод к пилораме, и пилить доски! Представляешь, какие это деньги: Я своими глазами видел как в Сале за десять пиленых досок дали целый бари! Серебряный бари! Да мы тут на таких деньгах сидим, а всего то, руки приложить, да голову…
Я перескакиваю с места на место, с проблемы на проблему, с перспективы на будущие задачи, разворачивая перед мамой свои замыслы. Она смотрит на меня, позабыв о еде, видно, что ей действительно интересно, и… Страшно. Женщина не показывает своего испуга, сдерживаясь изо всех сил, но, кажется, она точно поняла, что я не её Атти. И сына уже не вернуть. Так и есть. Когда за столом воцарилась пауза, доса Аруанн со слезами на глазах задаёт роковой вопрос:
– Где мой сын?!
Я молчу, и она повторяет:
– Где мой сын, слуга Нижайшего?! Что с ним?!
– Мама…
– Не смей меня так называть! Я не мать такому чудовищу, как ты! Не мать!
…Мне больно. Мне, почему то, ужасно больно. Просто не передать словами. Кое-как я выдавливаю из себя:
– Прости. Атти, твой прежний Атти, действительно умер. От него осталась лишь оболочка, которая спасла меня. Потому что моё тело умирало, а разум был ещё жив. Высочайший, или ум человека сжалился над нами обоими, оставив жить тело твоего сына, и дав ему мой разум, мою душу, мои знания. Ни меня, ни Атти не вернуть. И если ты меня изгоняешь – я уйду. Прости, мама…
И когда она вновь собирается гневно дать мне отповедь, мягко прикладываю палец к её губам:
– Ты мне… Действительно… Мама…
Поднимаюсь, выхожу из комнаты. Я знаю, куда мне пойти. На крышу. Там, под вечно холодными звёздами светом Центра Галактики мне станет легче, и горе будет проще перенести…
…Наверху лёгкий ветер, освежающий землю после раскалённого дня. Тихо. Иногда там, внизу, всхрапывает во сне конь, или тоненько мемекает овца. Но, в основном, царит тишина. Вечная и неизменная. Как же мне больно! Больно! Я подхожу к изъеденным дождём и ветром зубцам, толстые старые доски скрипят под моими ногами. Там, внизу, в кромешной тьме блестит Парда, бурная река, стекающая с гор. В кромешной мгле, которую не пробить человеческому взгляду, заливные луга, поля, лес, горы… Спохватываюсь – сервы же вернулись! Надо бы посмотреть, что они приволокли… И бессильно взмахиваю рукой – это уже ни к чему…
– Атти! Не смей!!!
Истошный крик женщины, которая только что отреклась от меня. И что? И тут меня крепко обнимают, оттаскивают от зубцов на середину площадки, затем к ней присоединяются ещё две руки, только моложе, но тщетно – сейчас меня невозможно сдвинуть. Доса Аруанн рыдает:
– Не надо, Атти! Не надо! Прости меня, прости! Я ведь только сейчас поняла…
Умолкает, и понятно почему – вместе с ней та самая красивая девчонка из сервов, которую я назначил личной служанкой… Женщины… А ведь я даже не знаю её имени… До сих пор. В её глазах тоже страшный испуг, лицо перепугано до последней меры, и девушку трясёт. А доса Аруанн бьётся у меня на груди, колотя в неё кулачками и непрерывно повторяя:
– Атти! Не надо! Прости меня, глупую, сынок! Прости!!! Я не хотела, не думала…
– Не надо…
Отступаю в сторону, привычным движением старого рукопашника выскальзывая из четырёх рук. Смотрю в сторону служанки:
– Твоё имя?
– Эрайя, сьере…
– Иди к себе. И ложись спать. Не подобает тебе видеть такое. И не бойся. Всё будет хорошо.
Девушка беспомощно смотрит на бьющуюся в истерике Аруанн, и отрицательно мотает головой:
– Я не могу…
Подхватываю женщину на руки, поскольку веса в той… Что в пушинке. Психоматрица работает исправно, и за две недели мои мышцы значительно окрепли по сравнению с первоначальным.
– Иди вперёд…
Мы спускаемся по лестнице в комнату досы Аруанн, и я опускаю её затихшее тело на широкую лавку. Дальше разберутся сами. Женщина тянет руки ко мне:
– Атти, не уходи! Атти!!!
Снова истошная, режущая мне сердце мольба, и я сдаюсь:
– Утром принеси мне завтрак в покои, Эрайя.
Та послушно кивает, и я выхожу из комнаты. Наверх? Наверное…
Глава 8
…Я так и не смог уснуть. Ни на секунду. Просто тупо смотрел в полусгнившие доски потолка и лежал, ощущая пустоту внутри. Мне плохо. Очень и очень плохо от слов досы Аруанн, которую я помимо воли начать ощущать своей матерью. Тут и память тела того, Атти-бионосителя, и уже приобретённое мной, Максимом Кузнецовым чувство к её бесконечной доброте, терпимости и любви. И теперь мне предстоит сделать выбор. Уйти? Легко. Я не пропаду. Вряд ли кто здесь сравнится со мной. Конечно, жаль будет всё бросить, ведь первые шаги к новому будущему уже сделаны, но с другой стороны, я ещё не увяз слишком глубоко, и у меня за душой много всего интересного… Неожиданно замечаю, что в бойнице брезжит рассвет. Ночь заканчивается? Тем лучше. Поднимаюсь, набрасываю на себя одежду и выхожу из комнаты. Первый сюрприз – поперёк порога на рядне спит Эрайя, прикрывшись какой то тряпкой. Хм… Это её личная инициатива, или приказ? Назвать её матерью мне уже снова тяжело… Всё-равно. Бесшумно перешагиваю через свёрнутое калачиком тело, потом останавливаюсь – девчонке холодно. Тут и гадать не надо. Опять возвращаюсь назад к себе, сдёргиваю с кровати полость, выхожу и накрываю её. Очень аккуратно, бесшумно, чтобы не спугнуть. И, тем более, не разбудить. Эрайая не просыпается. Только выражение лица изменяется на более спокойное. Довольно сопит, чуть распрямляется. Я же бесшумно, поскольку уже достаточно запомнил все издающие звуки места, спускаюсь вниз и выхожу во двор. Первая неожиданность – Кер. Потягиваясь, спешит в конюшню, проведать лошадок. При виде меня кланяется, я прикладываю палец к губам – не шуми, парень. Народ ещё спит. Он понимает, так же молча продолжает свой путь, а я направляюсь к кузнице. Туда вчера, так прекрасно начавшимся днём, и так ужасно закончившимся вечером сложили привезённые мной металлы. Надо чем нибудь заняться, иначе я просто сойду с ума. Зажигаю факел, в его колеблющемся свете нахожу лист меди. Самой тонкой, которую я только смог выискать в Сале. И он, конечно, толстоват, да ещё неровный, вдобавок, потому что ручная ковка. Слиток плющили большим молотом, и его следы по всей поверхности. Прокатки тут точно не знают. Ладно. Управимся. Теперь мне надо деревянную киянку, а так же ровный штырь. Лучше бы не очень толстый. Выхожу вновь на улицу и задумчиво рассматриваю двор. И вдруг вспоминаю – тот прут, из которого я делал первый рычаг к арбалету! Торопливо извлекаю его из воза, заодно делая пометку, что надо бы прописать внушение Хуму, который оставил валяться под соломой драгоценный металл. Киянка имеется. Большой деревянный молоток, которым бьют скотину перед забоем, чтобы оглушить. Достаточно твёрдое дерево. Расстилаю лист на твёрдой земле кузницу, ставлю на край прут и бью по нему деревом. Тупой глухой звук. Лист чуть проминается. Наношу удар за ударом, вроде пока хватит. Трубка нужна длинная, и лист соответствующий, почти полтора метра длиной. Самое оно. А моя основа всего то сантиметров шестьдесят длиной, так что передвигаю прут и опять начинается сначала. И опять, и опять… Становится жарко, я сбрасываю рубашку, поскольку куртка давно висит на вбитом в стену деревянном колышке. Всё охаживаю и охаживаю прут, забыв обо всём. Со всей своей злостью, со всем тем, что вчера осело в моей душе. Уф! Кажется, первый прогон готов! Сажусь прямо на землю, рядом с листом, приобретшим форму угла. Не слишком острого, но нормального. Достаточного, чтобы работать дальше. Хочется пить, и когда открывается дверь и в светлом пятне, возникшем на полу, появляется чей то силуэт, я, не глядя, бросаю:
