Настало время уроков, но мальчик ни во что не вникал. Остервальд, побившись полчаса, отпустил его играть. Кроме капральских команд и завтрашней поездки в лагерь, у великого князя в голове ничего не держалось.

За обедом разговор вился также вокруг военных тем. Прибыл граф Пушкин, вице-полковник Первого кирасирского полка, которым командовал великий князь. Зашел также граф Петр Семенович Салтыков, одетый по-походному, в сапогах и с шарфом — знаком офицерского достоинства. Говорили о военачальниках и столковались на том, что Петр Александрович Румянцев хотя и строг на службе, но к офицерам относится хорошо и, если заметит неисправность, чаще трунит, чем наказывает. Захар Григорьевич Чернышев совсем иного нрава, строг до чрезвычайности, а по утрам даже почти неприступен. Приказывает он в полслова и милого вида никому не сделает, так что подчиненные ему генералы перед ним трепещут.

Вечером великий князь был приглашен к императрице. Она возвратилась из Красного села, где осматривала строящийся лагерь, не объявляя себя, и командиры как бы не замечали неизвестную даму, окруженную генералами и гуляющую по территории их частей и подразделений. Павел с восторгом слушал рассказы о лагере и не торопился уходить в опочивальню.

Следующий день был посвящен окончательным сборам и приготовлениям. Великий князь проверял исправность своего кирасирского мундира, изготовленного на прошлой неделе, упражнялся в отдаче рапорта и долго наблюдал, как примеряли кучера сшитую для них кирасирскую форму.

Однако его пришлось потревожить: на прием явился командир Первого Московского полка Михаил Федотович Каменский.

— Здравия желаю, ваше высочество! — заревел он, едва Павел вошел в залу. — Прошедшего года имел счастие находиться в лагере под Бреславу, где его величество король прусский Фридрих ученье производил, о чем сочинил описание, и вашему высочеству почтительнейше подношу.

Каменский протянул Павлу тонкую книжку.

Полковник был большим поклонником короля Фридриха Второго, пользовался репутацией образованного офицера, и его посылали посмотреть, как ведет боевую подготовку прусская армия.

— Отлично принимал меня его величество, — похвастал Каменский. — Весь лагерь мне сам показал, и смею думать, что поездка моя великую пользу нашей армии принесет, ежели труд мой внимательно изучен будет. — Я думаю, что не очень великую, — тихо сказал Павел Порошину.

— Я тоже, ваше высочество, — услышал он в ответ.

— Хотя правнуку Петра Великого меньше всех нужны примеры иностранных государей, — снова заговорил Каменский, — однако мое описание напомнит вашему высочеству недавнее счастливое для российского войска время, когда оно видело лицо своего государя после сорока лет терпения.

— Как великий князь должен вас понимать? — насторожился Порошин. — Российские войска если и не в полном составе по причине отдаленности расположения, то в лице гвардии всегда видят своих государей.

— О том всем ведомо, — поспешил смягчить обмолвку почитатель Фридриха, — и ныне здравствующая государыня, как державная тетка ее императрица Елизавета Петровна, и прежде бывшие государыни истинными попечительницами бывали российскому воинству и есть. Но не командовали они строем, как с охотою делывал это покойный батюшка великого князя, блаженной памяти император Петр Федорович.

Упоминание об отце растрогало Павла:

— Я тоже буду командовать сам, учить свой кирасирский полк и всю армию, как батюшка учил.

— И прусского короля опытностию превзойдете, — уверил Каменский. — Однако сказать надобно, что я с ним в течение маневров не разлучался, все дни вместе ездили. Вот прямо начальник — отец подчиненным! Генерал-поручик Зейдлиц, приготовляя полк для атаки, упал с лошади. Король посадил его в свою коляску, велел отвезти в деревню и каждые четверть часа посылал узнавать о его здоровье, а напоследок и сам поехал. Но строговат король! Полковнику Ангальту приказано было занять две деревни, а он, кроме них, занял и третью. Король за это арестовал его, сказавши: «Учитесь исполнять повеления, чтобы потом лучше повелевать другим»…

— Неверно вы говорите, — прервал рассказчика Порошин, — что внуку великого государя не нужны примеры других владетелей. Всякому государю как злые, так и добрые примеры правления в других землях знать весьма полезно.

— Пусть по-вашему, — торопливо согласился Каменский, желая выговорить главный свой довод. — Вам, ваше высочество, тоже следует любить русское войско подобно тому, как прусский король свое любит. С помощью войска цари народом повелевают и защищаются от насилия врагов. Какую помощь получила Греция в битве при Марафоне от всей премудрости философов своих, ученых и художников, если б не было в ней Мильтиада и десяти тысяч воинов? Не должен ли каждый признаться, что все знание философов служило лишь к сочинению подлых песен в честь победителей? Но к чему древняя история? Славный прадед ваш, во всем давая подданным пример, не погнушался быть ни солдатом, ни матросом, но не был никогда подьячим или протоколистом в какой-нибудь коллегии либо в Сенате.

— Что философы не сочиняют песен, а складывают их стихотворцы, это всем, кроме невежд, известно, — возразил Порошин. — Что государь Петр Первый был и солдатом, и матросом, тоже все знают. Из ваших же слов явствует, что вы поучаете великого князя любить только военных людей, а штатских презирать. Но разве одни только военные люди могут содержать отечество? К тому нужны земледельцы, заводские работники, ученые, судьи, канцеляристы и другие многие. Я еще вам скажу, что если покойный государь Петр Первый сам не был подьячим, однако последнему подьячему изволил определить больше жалованья, нежели военным унтер-офицерам. Из этого видно, чьи труды чьим предпочтены были таким разумным государем.

Каменский не нашел, что ответить Порошину, и, надувшись, попросил разрешения откланяться.

— Желаю вашему высочеству и вверенному вам кирасирскому полку победы на маневрах! — гаркнул он, схватил руку Павла, приложился, повернул налево кругом и, не сгибая в коленях ноги, зашагал по зале.

— Я хочу позвать его к нашему столу, — сказал Порошину великий князь, — а ты его рассердил, и он ушел. Вороти!

— Как будет угодно вашему высочеству, — ответил Порошин. — Осмелюсь лишь напомнить, что за беседою мы опоздаем в лагерь. Все уже поехали.

— Тогда бог с ним, давай обедать! — воскликнул Павел.

С обедом расправились мигом, но экипажей пришлось дожидаться — все были в разъездах. Отправились в седьмом часу и на место прибыли в девятом. Кареты остановились перед красносельским дворцом, и Павел узнал его. Это был деревянный Зимний дворец, построенный архитектором Растрелли на Невской перспективе, у набережной Мойки. В нем скончалась императрица Елизавета Петровна и праздновала свое вступление на престол нынешняя государыня. В этом дворце ночевал великий князь, дожидаясь ее возвращения из похода в Петергоф, на поиски его отца… После воцарения Екатерина приказала перенести дворец в Красное село, что и было исполнено.

Великого князя встретили Григорий Орлов и секретарь государыни Елагин. Они указали комнаты Павлу и его свите, повели ужинать. Мальчик очень устал, но бодрился и расспрашивал Орлова о лагере. Наконец Порошин строго сказал, что время позднее и надо ложиться в постель.

— Если ваше высочество, — прибавил он, — все о лагере думать будете и не изволите выспаться, завтра дурно себя почувствуете и вас Никита Иванович в армию, перед сорок тысяч солдат и офицеров, не повезет.

Слова эти мгновенно подействовали.

— Спать, спать! Скорее! — закричал Павел. — Что ж ты не ведешь меня? — Только того и жду, ваше высочество, — сказал Порошин.

Великий князь брел к своей постели, зажмурив глаза, чтобы заснуть разом, как только ляжет.

На другой день был смотр войскам.

После обеда великого князя, одетого кирасиром, с укороченным по росту палашом, повезли к лагерю в полутора верстах от Красного села. Верховых лошадей вели следом.