Утром Гросс, подавая Кантемиру на подпись реляции, которые нужно было сегодня отправить в Россию, несколько задержался.

— Что у вас еще, Генрих? — спросил Кантемир, зная четкость и такт своего секретаря.

— Мне хотелось бы, ваше сиятельство, показать вам одну любопытную вещь. Вчера из России прибыл мой старый друг и привез рукописный сборник, который составлен из ваших сатир. Мой друг узнал ваши сочинения, потому что я его когда-то давно с ними знакомил. Помня о моем к вам отношении и о том, что я служу под вашим началом, он купил его в одной книжной лавке в Петербурге, и, надо сказать, недешево. Не угодно ли вам будет взглянуть?

Гросс протянул Кантемиру несколько тетрадей, сшитых в одну толстыми нитками.

Кантемир взял тетрадь с любопытством. Почерк ровный, красивый, писарский. Похоже, копию заказывали. Листая рукопись, он решил, что это — список со сборника, подготовленного им перед отъездом в Лондон. Он включил туда пять сатир и "Речь императрице Анне Иоанновне".

Листы были изрядно потрепаны, края излохматились и кое-где были подклеены. Последнее обстоятельство Кантемир отметил не без удовольствия.

— Одна сатира мне была неизвестна, Антиох Дмитриевич, — сказал Гросс, радуясь, что заинтересовал Кантемира.

— Помнится, вы все читали, — ответил Кантемир, продолжая листать страницы.

Вдруг брови его удивленно приподнялись.

— Это что такое? — спросил он, указывая на последнюю строку в оглавлении. — "На состояние сего света. К солнцу"?

— Я имел в виду именно эту сатиру, когда сказал вам, что она мне неизвестна.

Кантемир покачал головой, словно говоря: "Ну и ну".

— Вы прочитали? О чем это? — спросил он Гросса.

Гросс ответил недоуменным взглядом.

— Дело в том, дорогой Гросс, что я этой сатиры не писал, — пояснил Кантемир. — Сборник весь из моих сочинений составлен, а "К солнцу" — сатира чужая. Кто-то но ошибке ее присовокупил, полагая, что я в России один сатиры пишу.

Кантемир поднес рукопись близко к лицу и прочитал:

Пробежав далее глазами строки стихов, он заметил:

— Автор возмущается несовершенством людей, их пороками и суевериями. — Вдруг улыбка осветила лицо Кантемира: — Смотрите-ка, Генрих, он и примечания составил по моему образцу. Что ж, похвально, весьма похвально.

— Приятель мой говорит, что, торгуй этот сборник, от книгопродавца имя ваше услышал. "Известный российский сочинитель, Антиох Кантемир, русский Буало", — сказал он.

Кантемир не мог скрыть удовлетворения. Гросе в последнее время редко видел его в таком состоянии. Он понял, что случайно затронул самые сокровенные струны души своего покровителя.

Радуясь его радостью, Гросс добавил:

— Антиох Дмитриевич, когда сочинителю подражают — это означает, что он обрел признание читателей.

— Вы лучше посмотрите, Генрих, что он пишет в примечаниях: "Писана сия сатира 1738 году месяца июля в последних числах, которую сатирик в немощи своей в забаву себе сочинил, рассуждая бедность человеческую, которой и он немало причастия имел".

Кантемир положил рукопись на стол.

— Если бы петербургский книгопродавец знал немного мою жизнь, он бы усомнился в том, что сатира мне принадлежит. Конец июля 1738 года. Вы помните, Генрих, что это было за время?

— Мы собирались переезжать из Лондона в Париж, — ответил Гросс и засмеялся, представив себе, что в это время Кантемир мог сесть за свою сатиру. С утра до вечера они составляли всевозможные бумаги, сметы, письма. Не хватало времени на сон. Кантемир лично наблюдал за упаковкой дипломатических бумаг. Библиотека также требовала его сил и внимания: все книги еще стояли на полках.

Но Кантемиру он сказал примирительно:

— Откуда знать книгопродавцу о вашем переезде? Когда у вас появится свой биограф, он непременно все сопоставит. Полагаю, что аббату Гуаско следует об этом сказать.

— Аббату Гуаско? — удивился Кантемир.

— Он проявляет большой интерес к вашей жизни и часто меня расспрашивает о вас. Поверьте, ваше сиятельство, он большой ваш друг и знает вам цену. Не далее как третьего дня он сказал мне: "Господин Гросс, вы имеете редкую возможность ежедневно наблюдать жизнь человека замечательного, щедро одаренного природой, трудолюбивого и талантливого. Жаль, что дни князя протекают вдали от его отечества и некому в полной мере оценить его гражданский подвиг".

Кантемир, смутившись, сделал Гроссу знак замолчать.

— Полно, дорогой Генрих, живому о себе такое невыносимо слушать. Вернемся лучше к этим любопытным стихам. Они написаны так, как я это делал до отъезда в Лондон, — обычным силлабическим стихом. В них совершенно не расставлены ударения, кроме одного, связанного с рифмой. За границей я так уже не писал и взгляды свои на этот вопрос изложил подробно в "Письме Харитона Макентина", с которым безвестный автор, похоже, незнаком.

— Да, пожалуй, — согласился Гросс. — Но сборник рукописный, в нем вообще немало ошибок. Может быть, сатира написана в конце 20-х годов и просто неправильно датирована?

— Думаю, что автор правильно обозначил дату, — возразил Кантемир. — Смотрите, о чем он пишет:

Это ведь о капитан-лейтенанте Возницыне, который был обращен Борухом Лейбовым в иудейскую веру. По приказу Анны Иоанновны в начале июля 1738 года, если помните, они оба были сожжены.

— Очень хорошо помню. Меня, ваше сиятельство, когда я читал сатиру, другое удивило. Вот здесь в примечаниях сказано: "Совершив он сю сатиру, с покорнейшим своим прошением вручил оную одному из чистосердечных и весьма доброжелательных приятелей своих к исправлению, не довольствуясь, по обычаю безмозглых, но высокомнительных в себе голов, своим скудным рассуждением". Я подумал: ваш клуб в Лондоне составляли иностранцы, не знавшие русского языка. Кто бы это мог быть? А потом мне известна ваша требовательность к себе.

процитировал Гросс и продолжал: — Это меня смутило, хотя, должен признаться, я не усомнился в вашем авторстве. В "Изъяснении" сказано, как обычно, что стихи в забаву сочинены. К тому же о порядках в Академии наук немало говорится. — Гросс взял со стола раскрытую тетрадку и прочел:

А кому это важно, кроме вас? Стать президентом академии было вашим желанием, я знаю.

— Это правда, — спокойно ответил Кантемир. — Основатель академии — бессмертный наш государь Петр — мечтал обучать там способных юношей из славян. Указание Петра совершенно забыто нынешними правителями, от русских студентов всячески избавляются. Автор сатиры пишет об этом совершенно справедливо, я его мнение разделяю. Ежели бы довелось мне возглавить российский храм науки, я бы все старание свое употребил, чтобы восстановить академию по мысли ее основателя. И все-таки это не я, хотя мысли в сатире многие разделяю. Я музу свою в грубости часто упрекаю, однако так грубо не пишу. У автора приписанной мне сатиры что ни строка, то ругательство: "плесть безмозгло", "безмозглых голов", "от безмозглых голов мужичьих, пахарских" — всего не перечислишь.