Другой услышанный в коллегии рассказ из быта русских в Англии даже испугал Кантемира. Когда Андрей Артамонович Матвеев собрался ехать в Россию, с ним произошел эпизод, отчетливо показавший коварство английских администраторов, презрение их к традициям международных связей, наконец желание унизить иностранца, проявившего настойчивость в защите интересов своей страны. В июле 1708 года, незадолго до назначенного к отъезду дня, на Матвеева, проезжавшего по Лондону, с оружием бросились не то солдаты, не то бандиты, а может быть, и полицейские. Его заставили выйти из экипажа и повели в суд. Там, как будто по заказу, собралась публика. Судья тотчас открыл заседание. Матвеева обвинили в том, что он задолжал кредиторам шестьдесят фунтов стерлингов и, чтобы не возвращать денег, собрался бежать.

Выдумка была очевидна, и поспешность ареста объяснялась тем, что Матвеева схватили, когда он ехал расплачиваться, предупредив об этом заранее: мог исчезнуть единственный предлог для того, чтобы взять русского дипломата под стражу и поглядеть, сумеет ли он освободиться.

Матвеев заявил решительный протест, он ссылался на статус посланника иностранной державы, требовал свидания с государственным секретарем, с руководителями европейских миссий, добивался разрешения послать с одним из дворян своей свиты письмо в Петербург. Во всем ему было отказано.

Слухи об аресте Матвеева распространились, и датский посланник, взяв на себя переговоры с чиновниками министерства иностранных дел, помог ему выйти на свободу. При этом никто перед Матвеевым не извинился — отворили дверь участка и выпустили.

Узнав об учиненном в Лондоне дерзком нападении, Петр I отправил гневное письмо королеве Анне, однако и оно действия по возымело. Лина ответила, что в Англии личность неприкосновенна, есть "Habeas Corpus", а в данном происшествии виновники неизвестны и преступление не может быть доказано… Наглость отписки была поистине королевской.

Кантемир дал себе слово никогда не занимать денег пи в Англии, ни в другой какой стране. А что мог он сделать еще?

— Прочтите и это, — сказал на другой день секретарь коллегии Юрьев, подвигая Кантемиру связку бумаг. — Тому лет семьдесят назад был отправлен к германскому императору Фердинанду III русский гонец Григорий Богданов, и вот как он себя повел…

Из отчета или статейного списка Кантемир узнал, что Богданов, явившись во дворец, попросил, чтобы его допустили к императору передать грамоту от русского государя. Ему отказали:

— Всех стран послы могут видеть императора только при отъезде своем, когда закончат службу при его дворе.

Богданов, как видно, рассердился на такое уравнение.

— Нет, — сказал он, — так у нас не водится. Короли других стран не такие великие государи, как наш русский государь, его царское величество. Он государь преславный, многие государства и земли держит, под его государской высокой рукой царя и царевичи служат многие.

Настойчивость Богданова взяла верх. Фердинанд принял его. Войдя в зал, гонец поклонился, а подняв голову, увидел, что император не встал с кресла, чтобы ответить на поклон. Он подозвал переводчика и заявил протест: император должен подняться, а когда будет опрашивать о здоровье русского царя, обязан, как полагается, снять шляпу. Переводчик пересказал слова гонца канцлеру, они вместе подошли к Богданову и объяснили, что император был бы рад встать, но болеет ногами, ни стоять, ни ходить не может.

Богданов сочувственно посмотрел на императора и ответил:

— Ладно, ежели больной, пускай сидит.

Кантемир не улыбнулся, читая записи посольских секретарей. Он воспринял общий характер и смысл исторического эпизода, или анекдота, как любили говорить в старину: гонец — в XVIII веке таких служащих стали называть курьерами — не дипломатический агент, а всего-навсего человек, посланный в другое государство с поручением передать грамоту, письмо его властителю, с каким достоинством сумел исполнить свои долг, с какой силой утвердил международный авторитет России при германском императорском дворе!

"Это пример, это наука всем дипломатам — да только ли им одним? Всем, уезжающим в чужие страны. И я не забуду Григории Богданова" думал Кантемир, с благодарностью возвращая посольские бумаги секретарю коллегии.

Назначение на пост дипломатического агента в английском королевстве казалось Кантемиру лестным. Да таким, вероятно, оно и было. Двадцать два года исполнилось ему, и чин поручика пришлось выслуживать более десяти лет. После смерти отца он и сам просил государя Петра 1 послать за границу для изучения наук, и хоть с тех пор он пополнил свое образование, занимаясь с профессорами Академии наук и читая книги, однако возможность знакомства с английскими учеными и бесед с ними очень его привлекала. Наверное, перед отъездом в Лондон позволят ему напечатать труды отца, хранившиеся у него в особом шкафу: "История роста и падения Оттоманской империи", "Историческое и географическое описание Молдавии" и другие.

"Предложение внезапное, хотя, может быть, своевременное и логичное для правительства, — думал Кантемир. — Как надо со мной поступить? Я говорил во дворце — писал тезисы против Верховного тайного совета в защиту самодержавства государыни. И за это мне спасибо надо сказать. Но против меня верховники, да и кабинет-министры, архиереи, за вычетом Феофана, все те, кто обиженными сочли себя моими сатирами, — немало народу. Службу мне в Академии наук не предлагают, в Преображенском полку роты не дали, наследством семьи Константин завладел. Что я в Москве оставляю? Невесту, которой не сватал, чтобы не срамиться отказом? К тому же она за другого просватана. Правда, говорят, дело не сладилось. Да не все ли равно? Архиепископа Феофана, кому и без моих неудач забот хватает? Сестру Марию с братьями все равно вижу редко. А книги с собой увезу… Вполне могу ехать, плакать здесь некому. Ежели что — дорога не дальняя сюда воротиться и обратно проследовать… Еду".

В августе 1731 года в Петербург уже прибыл английский резидент Клаудиус Рондо, и назначенному в обмен русскому дипломату приходилось готовиться в дорогу.

В конце декабря Кантемир побывал у Остермана. Министр, пряча глаза под зеленым козырьком, сидел у письменного стола, закутанный в лисью шубку — ему всегда сопутствовало нездоровье, мучили холод, головные боли, а пуще всего — служебные дела. От наиболее запутанных и трудных он умел избавляться, сославшись на болезнь. Сидел дома, на заседания совета министров не выезжал, а принятые без него решения переделывал как считал нужным и приказывал рассылать исполнителям.

Словом, барон Андрей Иванович Остерман был человеком скрытным и не любившим ответственности. Говорили, что иностранные дипломаты, просидев с ним два-три часа, не могли узнать ничего нового для себя и решить дела, по которому пришли. Все, что он говорил и писал, могло пониматься каждым по-своему.

Однако в уме и деловитости Остерману никто не отказывал. Английский резидент Клаудиус Рондо, например, отмечая в реляциях, что Россия есть неустроенное государство, которым управляют немцы из германских княжеств, называл Остермана полезным работником, хотя и склонным к поступкам подлым, неприятным для тех, кто с ним не ладил.

— Бумаги вам подписаны, дорогой князь, — сказал по-французски Остерман, увидев Кантемира. — Приложена к ним и записка — с кем и о чем говорить. Вы едете в Англию — страну большого политического опыта, морскую державу, чей вес в Европе очень велик. Молодость при ясной голове и больших познаниях — важное и редкое достоинство государственного человека. Можно сказать, однако, что вы слишком пока молоды и ваша голова чересчур, пожалуй, хороша для простого исполнителя поручений, хоть бы и моих.

— Но, ваше сиятельство, — начал Кантемир, и министр прервал его:

— Я знаю ваши сатиры и другие стихи, что ходят с вашим именем. Оставьте их, поберегите бумагу. У вас будет о чем писать, и реляции, письма, депеши, присланные из Лондона, прославят вас больше, чем скорбные сатиры с воспоминаниями об ушедшем времени. — Остерман предостерегающе поднял руку, и слова Кантемира остались непроизнесенными. — Надо вам, князь, помнить, — продолжал министр, — что в политике почти каждой европейской державы лежит одно основание — укреплять себя, расширять свои владения и, главное, не дать усилиться соседям. Отчего Франция — союзница Турции и Швеции, ведь у них нет общих границ? Она хочет, чтобы эти державы на юге и севере составляли постоянную угрозу России. А на западной границе России — Польша, и ее Франция привлекает к союзу. Отчасти для его укрепления пять лет назад Людовик XV женился на Марии, дочери польского вельможи Станислава Лещинского. Франции мешает сильная Австрия, она стремится эту державу ослабить. А у России с Австрией союз, обещана военная помощь — корпус, тридцать тысяч солдат в случае войны.