— Откуда вы такие?

— С учебки.

— С какой?

— Владимирской, — ответил толстяк.

— А, а я Ташкентскую заканчивал. А где ж ты так отъелся?

— Это он от голода опух, — серьезно ответил второй Федор.

— Ну, извини. Есть хотите?

— Конечно, — хором ответили ребята.

— Тогда бегом к полевой кухне, там повар Егор, скажите пополнение — я прислал.

Ребята сразу встали и быстро зашагали к кухне. Григорий лег на свою скамейку и решил обдумать, что же происходит с Титовой.

«Она откровенно за мной бегает, — вывел он. — Все уже поняли. Объяснить ей как-то нужно. Но как? Сам схожу и попозже поговорю с ней».

Гриша решил все честно рассказать девушке, объяснить, что дружить они могут, но вот дальше он занят.

«Нужно убедить ее, чтобы она верила в жизнь и тогда смерть отступит. Да, я так и сделаю: постараюсь откровенно поговорить с ней. Пусть она попробует, как-то изменить все то, что вокруг нее происходит. Сама ведь себе накручивает. Верит в то, чего нет. А может и есть, может у нее в душе пустота. Вдруг я как-то проник в ее душу, что-то там зацепил. У девчонки появилась надежда, а я сейчас приду и вежливо отошью ее. Нет, так нельзя, но поговорить все равно надо. Да и повод есть. Поведу молодых на инструктаж. Совсем пацаны сопливые. Наверно приписали себе лишний год. Меня в семнадцать забрали, а им, небось, по шестнадцать только исполнилось».

В штаб вернулись молодые связисты. Григорий задал несколько вопросов и понял, что работа с ними предстоит серьезная, в учебке научились лишь пользоваться рацией и все. Он отвел их к старшине, показал на складе катушки, объяснил, как и что подключать, а после этого повел к командиру взвода связи на инструктаж.

Лейтенант Титова сидела в землянке и отбивала радиограмму на ключе.

— Товарищ лейтенант, разрешите?

— Да, проходите. Я сейчас закончу, — она еще несколько минут продолжала отбивать «ти, ти, та», затем сняла наушники и, улыбнувшись, спросила:

— За рацией пришел?

— Нет. А что с моей рацией?

— Титова достала из ящика Гришину рацию и показала три дырки.

— Видишь, как очередь прошла? Взял бы немец чуть ниже — все, ранили бы в спину, или как Сашку в бок.

Увидев пробитую рацию Гриша слегка растерялся.

«Ничего себе, повезло», — подумал он.

— Там на улице пополнение — связисты. Я их на инструктаж привел, — дрожащим голосом произнес солдат.

— Понятно. А сам-то как?

— Нормально.

Титова вышла из землянки и, увидев двух мальчишек спросила:

— Это пополнение? Дети же совсем! Да, народ не только у Гитлера кончается.

— Ты о чем, — удивленно спросил Григорий.

— Воевать скоро некому будет. Мужиков побило. Детей уже призывают.

Григорий опустил голову. Он слышал эти разговоры не раз. Он и сам был призван в семнадцать, но ни разу никто не осмеливался, вот так, вслух, говорить об этом. Да, действительно, не только немцы призывали в «гитлерюгенд» детей, но и у Красной армии было похожее состояние. Все знали и молчали. Старики, прошедшие по дорогам войны, без особого рвения шли в бой, хотели дожить до победы, а молодежь не думала об этом. Наверняка, у этих ребят кто-то погиб в семье: отец брат, а может и все, кто были. Вот они и рвались на фронт, чтобы успеть отомстить, убить хоть одного фрица. Они сбегали из дома, приписывали года и даже сами брали в руки оружие, там, где немец был рядом. Ругать за это было как-то неправильно. Как можно что-то высказывать тому, кто потерял детство и остался один. Они уже умели выживать там, где свирепствовал голод, и знали цену жизни. Теперь они надели форму и ждали первого боя, чтобы насытить собственное чувство мести. Вот здесь в такие моменты должен быть кто-то рядом. Он остановит, удержит, врежет в ухо, как это сделал старшина. Вот тогда, на смену дикому героизму придет ум. Эти пацаны задумаются и поймут, что живые они нужнее. Не только потому, что смогут убить больше. Есть такая сила невидимая — она сохраняет тех, кто нужен этому миру. Иногда она проигрывает и смерть забирает лучших, но бывают случаи, когда война не может перешагнуть через ребенка взявшего оружие и ставшего не по своей воле солдатом. Эти мальчишки становятся людьми. Именно им жить после войны и восстанавливать все разрушенное. Вот на таких ребятах, готовых идти в бой, и держится весь этот шаткий мир, в котором пока хозяйничает война.

— Ну что, задумался? Не можешь рацию забыть? — спросила Титова.

— Нет. Вот смотрю на них и думаю, что ждет их здесь? Вот этих ребят.

— Будут умными — Выживут. Это если повезет. А если нет, они знали куда идут.

— Да, знали. Я тоже знал и тоже рвался, но теперь думаю, что воевать нужно учить. Если солдат не обучен — он всего лишь мишень, а если он знает как себя вести на поле боя — он воин — солдат.

— Михайлов, ты что философ? Начитался чего-то?

— Так, ребята, погуляйте немного, я с товарищем лейтенантом поговорить хочу.

Прибывшие связисты отдали честь, и медленно пошли вдоль окопа, рассматривая его.

— Послушай, объясни мне одну вещь, — начал Гриша

— Что? Что ты хочешь услышать?

Григорий замялся. Он почувствовал, что в таком тоне откровенного разговора не получится. Гриша достал табак, скрутил самокрутку и закурил.

— Ты можешь честно, мне все в лицо сказать, или нет?

— Интересно, что именно ты хочешь узнать?

— Я для тебя что-то значу?

— Гриш, не пытай ты меня. Не надо.

— Не хочешь говорить, как хочешь. Знай, девушка у меня есть.

— Я знаю.

— Что ты знаешь?

— Про Таню знаю. Она девчонка хорошая, только ей тоже не везет.

— Почему?

— Да, сам знаешь, кто ей прохода не дает. Ревнует, угрожает, ужас!

— Ну, а она. А она с тобой хочет быть. Ночью мне рассказала. Я если честно, сама иногда думаю, что мы родственницы. Так похожи, аж самой удивительно.

— И что ты тогда за мной бегаешь. Ей хочешь хуже сделать?

— Нет. У меня к тебе совсем другое.

— Что, другое.

— Ну, ты конечно, симпатичный, но тут другое. Ты изнутри сильный.

— С чего ты взяла?

— Я вижу часто, как мальчишки после первого боя и первой разведки прячутся от всех. Думают, что их страх никто не заметит. Но такое поведение само за себя говорит. А ты, или на самом деле сильный, или дурак законченный.

— Чем же я так себя выдал? Если честно, мне было страшно в разведке, когда немец рядом ходил и стрелял.

— Ну вот, ты же выжил.

— А что могло быть по-другому.

— Могло. Одни сдаются, другие в бой лезут, а третьих вообще домой отправляют, в тыл. Люди с ума сходят.

— Значит, я молодец, сумел выстоять, — улыбнувшись произнес Григорий.

— Вот именно сумел. Я бы, если бы не она, тоже с тобой бы… Но, знаю, ты честный. И пусть у вас любовь тяжелая, тайная — я помогу. Ты такой… Мне кажется, что эта война вот таких и боится. А эта пробитая рация — знак. Она не может тебя взять. Если честно, я такого искала. Я верю в судьбу. Ты неделю на фронте, а уже и повоевал и в разведку сходил. Все это не просто так. Танька молодец, что решилась и объяснилась. Ты смерть от кого хошь отгонишь.

— Ты хочешь, чтобы я тебе помог? — нахмурившись, спросил Григорий.

— Если захочешь, прибегу.

— А как же подруга?

— А как же война?

— Нельзя на это списывать.

— Наоборот. Начну ревновать к ней, в могилу загоню. Ведь бабы как, они злые и мысли знаешь какие?

— Ну, говори!

— Прости, если бы ее убили, ты бы смог со мной?

— Дура ты. Не подходи к ней! И башку свою прочисти! — закричал Гриша. — Была б ты мужиком, врезал бы сейчас!

— А ты врежь, Гриша, врежь! Прошу, дай мне, да так, чтобы я про все забыла, — со слезами закричала Лена. — Да только, сколько бабу не бей ничего не изменишь, если она любит по-настоящему!

— А ты что, любишь?

— Нет. Если я влюбляюсь, сам знаешь, что этого человека ждет.

— А ты не ври, скажи правду! Я смерти не боюсь и войну с ее шутками презираю!