«Нет, никаких разговоров. Это война меня на вшивость щупает, — подумал он. — Сегодня утром решил, что нужно честно верить в себя и не искать оправдания трусости. Откажусь, что-то придумаю — грош цена всем моим решениям и словам», — Григорий встал, спокойно посмотрев в глаза комбата, спросил:

— А вы, как думаете, товарищ капитан, что я отвечу?

— Понятно. Готовь рацию. В двенадцать ночи сбор, — произнес Киселев. Он увидел этот взгляд и понял, что не ошибся в этом парне. — Если честно, я не хочу чтобы ты шел, но и жалеть тебя не стану.

— Спасибо.

— Разведчики идут наши, и радист наш. Все так и должно быть. А с комполка я разберусь, почему они своих не послали. Мы отдельный штурмовой батальон, нам первыми в бой идти. Они всегда следом. Пару раз было, всей толпой перли: и первый, и второй полк, но нас на такие вылазки не дергали. Что-то тут не так. Ты смотри, будь аккуратней. Рацию проверь, чтобы не вышло так, что она вдруг сломалась.

— Все проверю и доложу, — четко ответил Григорий.

— Занимайся, готовься. И не забудь документы сдать.

— Есть. А кому сдавать?

— Мне, или замполиту Симохе. Нет, мне. Этот лейтенант все возле дивизионных крутится, наверное, думает сбежать к ним. Но комдив сам таких не любит. В общем, он как-то не с нами, что-то задурил. Мне вечером отдашь, понял.

— Так, точно.

— Все, готовься.

Григорий взял рацию, включил ее и решил проверить досконально. Выключил, и, взяв в руки нож, достал лезвие-отвертку. Решил вскрыть рацию и поправить и пошатать лампы. Иногда это помогало, и если где-то был плохой контакт, связь пропадала и лампа гасла.

Через час он сходил на склад к старшине. Вспомнив о его тряпье, решил попросить несколько кусков, чтобы обмотать рацию. Это защищало рацию от резких ударов. Всему этому он научился в учебке. Майор-учитель знал и требовал этих знаний от всех. Григорий вернулся в штаб и стал готовить рацию дальше: обматывать ее.

К Киселеву приходили разные офицеры, но Гриша устроившись в углу на лавке, занимался своим делом.

— Ты откуда знаешь, что рацию обмотать надо? — спросил один из офицеров. — Что, уже ходил в разведку?

— Нет, в учебке, майор научил. Он сам повоевал и рассказал нам все что знал и умел.

— Хорошо. Ладно, посмотрим, — произнес тот же офицер. Вскоре он ушел и Киселев недовольно качнув головой на дверь произнес:

— Ходят, учат идиоты. Как будто первый день на фронте.

— А этот кто?

— Да из штаба. Карту хорошо читает, но местности не чувствует. Сказал, вот за этим холмом можно переждать. Так же и фрицы думают. Нет, отдыхать будете там, где командир группы решит. Скажи, разве можно такие советы давать? На месте ведь всегда виднее?

— Конечно, виднее. Может, этот холм укреплен дотами, и подступы наверняка заминированы. Нужно искать болото, грязь и переждать там, куда нормальный человек не полезет.

— Да в тебе готовый разведчик живет. Все знаешь, и учить не надо.

— Нам в учебке, фронтовики обо всем рассказывали, чтобы мы зря задницы не подставляли: учили, как выжить.

— Вообще-то этому не научишь, но знания других, тех, кто прошел через это, не помешают. Как все подготовишь, ложись спать. Лавку вон туда, к дальней стене ставь и не стесняйся.

— Да у меня уже все готово.

— Точно?

— Да. Все проверил, готов хоть сейчас идти.

— Ну, тогда отдыхай. В двенадцать остальные подойдут, я тебя в половину разбужу.

— Разрешите идти.

— Валяй.

Григорий поставил рацию, взял лавку и, оттащив ее к дальней стене, поставил и лег на нее спать.

Этот сарай был просторным, возможно, в нем раньше держали лошадь, но потом переделали. На месте старого загона валялся разный хлам: старые бочки, корзины и доски. До дальней стены, от стола Киселева, было метра три-четыре, но все кто приходили в штаб не смотрели в сторону хлама и не видели, что там, на лавке спит солдат.

В штаб заглядывали офицеры и солдаты. У них возникли неотложные дела. Странным образом они появились у всех, как только закончились боевые действия. Киселев кого-то слушал, а некоторых сразу отправлял к своим ротным командирам.

Григорий спал на лавке в дальнем углу и совсем не думал, что предстоит сделать что-то опасное. Он знал и понимал, что на войне каждый день можно умереть от собственной ошибки, и предстоящая операция была еще одним днем войны. Единственное, что его удивило, рядовой связист никак не предполагал, что в первую же неделю пребывания на фронте ему придется идти в разведку, где раскрываются все качества человека.

Комбат не стал ничего объяснять разведчикам. Он назначил рядового Михайлова радистом в группе, и это означало, что Киселев ему доверяет.

В десять вечера пришла лейтенант Титова. Она, узнав, что новый связист идет в разведку, решила лично проверить рацию и проинструктировать его. Комбат, увидев ее не смог ничего возразить. Девушка официально выполняла свои обязанности, но ее странный взгляд он заметил. Если бы не эти жалостливые глаза, Киселев бы не разрешил поднимать раньше времени того, кто идет в разведку, но он отступил. Комбат понял, что эта девушка пришла не просто выполнять свои обязанности, но и увидеть этого пацана.

— Гриш, вставай, — крикнул он из-за стола.

— Михайлов медленно поднялся и потирая глаза спросил:

— Что, уже?

— Нет. Тут команд ир взвода связи пришла проверить подготовку и рацию.

Григорий не понял сразу кто именно пришел. Он спокойно встал заправил за ремень гимнастерку и подошел к столу. Титова стояла у дверей и внимательно смотрела то на комбата, то на молодого связиста.

— Вы рацию подготовили, — спросила девушка.

— Так точно.

— Ваш позывной знаете?

— В двенадцать скажут.

— Хорошо. Давайте включим и проверим связь.

— Есть проверить связь.

Григорий взял из угла рацию, обмотанную тряпками и щелкнув тумблером включил ее. Надел наушники и вызвал штаб. Дежурная связистка ответила. Рядовой снял наушники и протянул их Титовой. Девушка сняла пилотку, села рядом на лавку и, надев наушники, связалась со штабом и доложила о проверке рации.

Капитан Киселев сидел молча и наблюдал за их нелепым разговором. В его глазах чувствовалось что-то злое. Григорий тоже начал волноваться. Он не знал, куда положить руки: сидел за столом командира, ерзая на месте и теребя в руках наушники.

— Товарищ лейтенант, можно вас на пару слов?

— Да. Пожалуйста.

— Гриша, выйди, — приказным тоном произнес комбат.

Григорий вышел на улицу, сел на ящики, достал табачок и скрутил самокрутку. Диалог между Титовой и комбатом оказался коротким. Девушка выскочила в слезах, оставив открытой дверь штаба. Она, пряча лицо, прошла мимо Григория. Он спрыгнул с ящиков, но Титова стараясь не смотреть на него, пробежала метров тридцать и дальше пошла быстрым шагом. Гриша смотрел ей в след, вспоминая Таню. Солдат надеялся, что Титова, как он вчера, обернется, но лейтенант, ссутулившись, ушла к окопам и там скрылась из вида.

Григорий вернулся в штаб. Комбат грозно посмотрел на него и спросил:

— Ты не с ней ночью крутил?

— Нет, мою Таня зовут. Она от соседей.

— Слава Богу. А эта ишь, бляха, нашла мишень!

— Товарищ капитан. Я слышал, что ей не везет. Она себя порешить хотела.

— А почему не везет? Знаешь?

— Сами говорили меченная она, войной.

— Да, но человеком нужно оставаться всегда. Как ты думаешь? Что я должен о ней думать, если она одного не успела забыть уже с другим. Так было. А когда по башке треснуло — одумалась. Нельзя так сразу человека забывать. Вон Мария: похоронку получила, виделась с теми, у кого на глазах ее мужик погиб, а она все одно не верит — ждет. Говорит, чувствую, что жив, а это все болтовня от страха. А бумаги, как и люди, ошибаться могут. Вот ее я уважаю и никогда голос не повышу, а эта… В общем, смотри, я не дам тебе шашни с ней разводить.

— Да, у меня другая. Татьяной зовут.

— Да, понял, просто злой немного. Пришла тут с проверкой. Приглянулся ты ей, смотри. Себя надо уважать и товарищей погибших. Я-то одного из ее ухажеров знал. Он ведь любил ее по-настоящему. Думал после войны к маме отвезти, а она на второй месяц после его гибели уже с капитаном под ручку, улыбка до ушей. Мне плевать, что она меченная. Сука, вот и все.