Он становился хозяином поместья и, по результатам своих исследований, получал право созыва так называемого поместного суда. Согласно тем же сведениям, такие суды отнюдь не являлись повсеместным явлением английской жизни — но ведь то же самое можно было сказать и о религии (во многих частях этой невежественной страны). Деларм искренне полагал, что Великобритания впала в язычество. Что там, и в самой Америке нелегки были пути истинной веры; но на далеких берегах туманного Альбиона имущество церкви почти повсеместно секуляризовалось, а сами храмы Божьи отдавались под коттеджи, игорные дома — и это в лучшем случае! Ему доводилось слышать рассказы, как в Великобритании в зданиях церквей размещались корпуса военных училищ, мебельные склады и даже — помыслить страшно! — центры индуистской культуры. Словом, страна срочно нуждалась в миссионерах.

— А вот ваш церемониальный головной убор, — промурлыкал портной. Звали его Джон Крэмпол, был он, мягко скажем, худощавого телосложения (а если выражаться прямо — тощ как щепка) и одевался преимущественно в черный габардин. Он специализировался на пошиве церковного облачения, однако о том, как должно выглядеть церемониальное платье английского лорда, он имел не более ясное представление, чем его заказчик. Вот и теперь он держал в руках некое подобие берета, отороченного пурпурным мехом.

— А красный мех-то зачем? — оторопело спросил Деларм.

— В геральдике это называется «червлёнь», — поправил Крэмпол. — Так как вы — лорд, то мех на вашем головном уборе должен быть либо «червлёнь», либо «лазурь»: червлёнь будет означать, что вы — носитель титула, тогда как лазурь — что пока нет.

Деларм кивнул:

— Ну да, голубой бы смотрелся не так.

— Однако его смогут носить ваши сыновья, пока не унаследуют титул.

Деларм примерил берет. В ало-черном облачении он выглядел весьма внушительно — ни дать ни взять какой-нибудь Великий инквизитор.

Крэмпол восхищенно прошептал:

— Как вам идет…

— Вообще-то, меня больше интересует то, что означает этот… костюм, а не то, как он выглядит, — буркнул Деларм, вертя головой перед зеркалом в поисках лучшего освещения.

Титул лорда Эскома — не самая важная часть его миссии, однако — если учесть, что за нее придется отдать несколько тысяч долларов, — она должна помочь. Его немного беспокоило, что во время их последней встречи лорд Клайв намекнул, что речь может пойти о нескольких десятках тысяч, но это, вероятно, была по-британски вежливая попытка торговаться. Мистеру Деларму было известно, что рыночная цена подобных титулов не превышала пяти тысяч английских фунтов (просто за титул, без сколь-нибудь осязаемых привилегий) и выше эта сумма могла стать лишь усилиями лорда Клайва. Правда, титул с шекспировским именем «Лорд Хенли Арденский» ушел за сто тысяч, а еще один, графский, к коему прилагался родовой замок и почти тысяча акров земли, — и вовсе почти за четыреста. Теперь одна только земля стоит вдвое дороже.

А что прилагалось к титулу лорда Эскома?

Поместье Эском наверняка представляет собой нечто более осязаемое, чем те титулы, что обыкновенно выставляются на открытых аукционах. И дорогое — в конце концов, это продажа по частному соглашению, причем непосредственно семьей лорда Клайва Лейна. Тем не менее аукцион все-таки состоится, и мистер Деларм был слишком искушен, чтобы заранее торжествовать победу над предполагаемыми соперниками.

Крэмпол осторожно покашлял:

— Поверх одеяния вам полагается мантия. — И открыл коробку.

Деларм осторожно заглянул внутрь:

— Пусть все делается аккуратно и по порядку.

Портной выудил из коробки нечто, завернутое в тонкую бумагу.

— Червлёнь, — вещал он, — должна сочетаться с шелком аржан — так обозначается серебристый цвет, тогда как меховой воротник мантии непременно должен быть горностаевым — мех горностая, как вы знаете, белый. Мантия застегивается на правом плече пятью золотыми пуговицами шаровидной формы.

Деларм нахмурился:

— Золото, серебро, да еще горностай — помилуйте, я скромный человек!

— Даже епископы носят золото и серебро.

— Но я же не епископ. Для меня это слишком… вычурно.

— Вам ведь придется присутствовать на церемониях.

Предполагалось, что Деларм, случись ему все-таки стать лордом поместья Эском, должен будет председательствовать на собраниях арендаторов — если таковые будут иметь место. Он вычитал, что на подобных собраниях обсуждались вопросы, связанные с сельским хозяйством, права и обязанности арендаторов, а также разрешались споры. Если же его изберут мировым судьей, то к этим обязанностям прибавится еще и назначение констеблей, дегустаторов пива и прочих ответственных лиц поместья. Возможно, в его ведении окажется и полицейский надзор, в частности право ареста и суда над нарушителями общественного порядка. Лорд Клайв ему подробно обо всем рассказывал.

Крэмпол стоял, держа на вытянутых руках облачение новоявленного лорда. Стоило оно немало, а портному вовсе не хотелось быть настойчивым. В силу профессии ему частенько приходилось иметь дело с клиентами, чей род занятий предполагал не выставлять напоказ собственной расточительности, а уж тем паче — тщеславия. Крэмпол подождет, пока Деларм решится примерить свой костюм.

С видимой неохотой Деларм купил его.

Перелет из Сан-Франциско до Лондона занимает одиннадцать часов, и немудрено, что ни один из пассажиров, прибывающих в лондонское Хитроу, не может похвастаться легкой походкой и энтузиазмом во взоре. Ибо полет кажется одной бесконечной ночью: снуют туда-сюда стюардессы, ерзают в креслах одуревшие от многочасовой неподвижности пассажиры, да еще какое-нибудь дитя начинает хныкать и никак не желает успокаиваться. И ты словно бы отдаляешься от происходящего, понимая, что надо лишь переждать. В конце концов, где еще такое бывает: летишь через полмира на высоте трех тысяч футов, за какой-нибудь час преодолевая сотни миль; за время, пока какой-нибудь селянин доберется до ближайшего города, ты будешь уже в другой части света. Тем не менее ощущения далеки от восхитительных.

В первый раз за последние три месяца Стречи осталась одна — то есть совсем одна. Во время ее жизни с Клайвом последний частенько исчезал на пару дней; но в Америке всегда было на что отвлечься и не было теперешнего ощущения всепоглощающей пустоты — точно в голове не осталось ни одной мысли, только какие-то ненужные обрывки. В куче этих обрывков иногда попадались вопросы: зачем она здесь, что она делает, как получилось, что она во все это влипла? Стречи отправилась в Америку, привлеченная объявлениями одного аукционного дома и призрачной возможностью заполучить сколько-нибудь стоящую работу. Она устроилась-таки в аукционный дом, даже успела понравиться начальству — а через три недели познакомилась с Клайвом. Даже во время знакомства она разглядела характерные признаки — ей еще подумалось, ну вот, опять, — и почему это меня тянет на подлецов? Неужели мне не хватает стержня? Или прав был Микки, когда сказал, что в последнее время мои дела идут что-то слишком хорошо?

За два часа до посадки в Хитроу, когда застывший было лайнер принялся снижаться и в глубине салона показалась стюардесса, неся на подносе несъедобный завтрак, Стречи поднялась со своего места и направилась в туалет. У крошечной раковины угодливо стояли две склянки одеколона, но пахли они кем-то другим — так пахнет незнакомыми духами лацкан пиджака неверного мужа. Она к ним не прикоснулась. Зато обнаружила, что постарела лет на пять. Стоило ей распустить волосы, черты ее смягчились — но она тут же снова собрала их в строгий пучок. Подправила макияж. По счастью, ее одежда была сделана из современного несминаемого материала, и, когда Стречи вернулась на свое место, лицо ее тоже выглядело «несминаемым».

Завтрак был подан в ее отсутствие, и на кресле красовался неизбежный пластиковый поднос. Первой ее мыслью было его не трогать, однако впереди предстоял долгий день. А теперь, по всей видимости, ей придется экономить.