На северо-востоке играет громадная пелена света, краски переливаются и меняются. Мы, как зачарованные, смотрим на эти трепещущие в небе электронные вымпелы.

— Знаете, что сегодня один из больших праздников? — спрашивает Порта. — Все продолжатели войны в церкви поют гимны. А мы здесь носимся по снегу и проламываем друг другу головы!

— Это один из великих немецких праздников, — гордо говорит Хайде.

— Да, еще бы! Тысячу лет назад наши германские предки поглощали в этот день много жареного кабаньего мяса, — усмехается Порта, цокая языком.

— Это правда сочельник? — спрашивает Старик, неотрывно глядя на многоцветные переливы северного сияния.

— Как думаете, кончится война к следующему Рождеству? — размышляет вслух Грегор.

Ему никто не отвечает. Мы говорили то же самое на каждое Рождество, а война все длится.

— Пошли! Пошевеливайтесь, лодыри! — ободряюще кричит Старик. — Осталось чуть-чуть пройти — и мы на своих позициях!

— Мы никогда не дойдем, — стонет Грегор, указывая на клубящиеся перед нами громадные снеговые тучи. Начинается новая буря.

Где-то в клубящемся снегу стучит автомат, и мы слышим долгий, пронзительный вопль женщины. Автомат стучит снова.

— Ложись! — приказывает Старик, бросаясь за громадный сугроб.

Взлетает ракета, заливая невероятную снежную белизну призрачным светом. Висит в воздухе, слегка покачиваясь, несколько минут. В ее свете наши лица выглядят бледными, как у мертвецов.

— Я убил одного из русских! — кричит Малыш сквозь шум бури. Она несется по тундре ревущими порывами. — Он шел прямо на меня с большим мешком рождественских подарков!

Взлетает еще одна ракета, взрывается с глухим хлопком.

— Хоть бы они перестали запускать их, — ворчит Старик. — К черту их с этими ракетами! Где труп? — шипит он, толкая Малыша.

— Вон он! Мертвец мертвецом! — отвечает Малыш, указывая на темное пятно на снегу.

— Это женщина! — восклицает Порта, подползая к трупу. — Женщина, черт возьми! И ребенок с ней! Теперь нам нужен муж! Тогда будет целое семейство!

Мы с любопытством наклоняемся над трупом. Это молодая, красивая женщина. Пули Малыша не задели ребенка, но, кажется, он замерз до смерти.

— Нужно тебе было сразу убивать ее? — спрашивает Старик, укоризненно глядя на Малыша.

— Проклятье, я думал это один из советских солдат, которые нас преследуют, — оправдывается Малыш.

— Ну ты и охламон! — говорит Барселона.

— По такой погоде не разберешь, мужчина это или женщина! — злобно кричит Малыш. — Да и чего она ходила с ребенком на руках по снегу, когда идет война?

— Она была хорошенькой, — негромко говорит Старик, поднимаясь на ноги.

— Я не собирался убивать женщину, — ворчит Малыш, надевая на плечо ремень автомата. — Вечно вы на меня напускаетесь! Только я скоро погибну, а потом выигрывайте эту свою проклятую войну, как хотите!

— Черт возьми, здоровенная ты дубина, — рычит Старик сдавленным голосом, — еще одна такая выходка, и я пристрелю тебя на месте! Теперь похорони обоих и поставь на могиле крест. Где, говоришь, ты возьмешь для него досок? Мне наплевать! Но крест у нее будет!

— Это сумасшествие, — защищается Малыш. — На кой им крест? Они коммунисты, разве не так? Они не верят ни во что из того, что проповедуют священники.

— Я сказал, у них будет крест! — яростно рычит Старик, укладываясь в ложбинку и натягивая на голову капюшон, чтобы немного поспать.

Малыш выкапывает яму и кладет в нее тела. Вколачивает в снег нечто такое, что можно принять за крест только при необузданном воображении.

— Черт бы побрал этого Старика, — доверительно говорит он Порте. — С ним просто невозможно ладить, верно? В другой раз, когда увижу русских, попрошу их подождать, пока схожу и спрошу Старика, можно ли стрелять в них!

— Заткнись ты! — рычит Старик из своей ложбинки.

— Чертова армия, — вздыхает Малыш, укладываясь рядом с Портой. — Даже говорить уже нельзя, и требуется особое разрешение, чтобы стрелять в коммунистов. Жизнь так тяжела, что и жить не стоит.

Когда Старик вновь начинает кричать, кажется, что прошло всего несколько минут.

— Пошли, — раздраженно подгоняет он нас, — надо пошевеливаться, пока иван не появился и не покончил с нами!

— Неужели эта проклятая армия не может дать никому покоя? — кричит Порта. — Когда стану штатским, пусть кто-нибудь попробует выгнать меня из постели!

Мы прошли всего несколько километров, когда нас останавливают громкие крики из-за высокого снежного вала.

При первом звуке выстрела я бросаюсь в снег и целюсь в человека на валу, но автомат не стреляет. Замерз затвор. Колочу по нему изо всей силы, и он начинает действовать. Расстреливаю весь рожок, и этот человек исчезает.

— Назад, назад, отходим! — раздается громкий, командный голос Старика.

Вокруг нас градом падают пули, вздымая фонтанчики снега.

— Прикрывающий огонь, черт возьми! — яростно кричит Старик беспорядочно отступающему отделению. — Трусливые твари! Я не давал приказа отступать!

Подбегает Хайде. Он подпрыгивает, как раненый заяц. Начинает стрелять станковый пулемет. Мы передвигаемся короткими перебежками по глубокому рыхлому снегу.

Огонь русских с вершины холма слабеет и вскоре прекращается.

Тяжело дыша, гневные, рычащие, мы поднимаемся к ним. Несмотря на полярный холод, все потеют, как в сауне.

Русских осталось всего четверо, один из них на грани смерти. Двое поднимают руки и старательно объясняют, как ждали появления «немецких освободителей».

— Где остальные? — спрашивает Старик, оглядываясь по сторонам.

— В Москву драпанули, — усмехается Порта, указывая на следы на снегу.

— Похоже, не все хотят освобождения, — смеется Грегор.

Малыш приставляет дуло автомата к затылку ближайшего пленника и делает вид, что хочет его убить.

— Я не большевик! — кричит тот, падая в страхе на колени.

— Ты — товарищ комиссар, вот кто! — кричит Малыш, толкнув его так, что он падает ничком.

— Мы не комиссары, — заверяют его пленные, говоря все разом. — Политрук прячется в «Красном ангеле». Вы найдете его там.

С двумя этими новообращенными нацистами во главе мы входим в деревню. Она буквально утопает в снегу. Мы осторожно идем от дома к дому, ударом ноги распахиваем двери и выпускаем автоматные очереди в темные комнаты. Если раздается крик, продолжаем стрелять, пока не наступает тишина.

По главной улице несется галопом, вздымая снег, стадо перепуганных оленей.

Возле одного из домов лежит мужчина с нарукавной повязкой. Он умирает. Смотрит на нас широко раскрытыми глазами и пытается уползти. Его меховая шуба залита кровью. Бормочет что-то неразборчивое и продолжает ползти. Он напоминает человека на пляже, уползающего от прилива, который неумолимо продолжает приближаться.

— Обезумел от страха, — говорит Грегор, указывая на него стволом автомата.

— Этого следовало ожидать, — говорит Барселона. — Ему, видимо, наговорили о нас всяких ужасов!

— Давайте прикончим его, — предлагает Малыш. — Жестоко допускать такие страдания.

— Par Allah, он получил в живот автоматную очередь, — говорит Легионер.

— К черту его, — считает вестфалец. — Сам виноват!

— Положите его в укрытие возле оленьих стойл, — говорит Старик. — Больше ничего мы не можем для него сделать. Пошли!

Кто-то широко машет красной шторой из окна длинного дома.

— Это кафе «Красный ангел», — говорят пленники. — Там прячется комиссар!

— Они определенно спешат сдаться, — усмехается Грегор. — Должно быть, у нас действительно скверная репутация!

Над дверью раскачивается деревянная вывеска. На ней нарисован красный ангел, сидящий верхом на зеленом лосе.

Мы стучим в окна и делаем в них несколько выстрелов, чтобы напугать тех, кто внутри.

— Руки вверх! — пронзительно кричит Хайде по-русски.

Русские выходят поодиночке — мужчины и женщины, вид у них смятенный, испуганный. Последней появляется большая, толстая женщина с половинкой дробовика в руке.