Вера возвращается быстро.
— Ну, все, женщину твою успокоила, Глеб Николаевич, слова твои передала. Только Юля, по-моему, не впечатлилась. Сказала, что сейчас коньяку купит и…
— Коньяк — это правильно. Она, поди, и домой намылилась досрочно?
— Точно. Жди завтра.
— Отлично! — Глеб с хрустом переплетает пальцы. — Вот приедет завтра — и всыплю ей по первое число… ремня… сначала.
— Да поздно уже… ремня, — усмехается Вера.
— Ничего подобного! Это дело никогда не поздно!
— Ладно, грозный глава семьи, поедем мы. Раз все в порядке.
— Давайте. А то у меня еще дел куча, и так на этого супермена полдня убил. Только, Верунчик, не в службу, а в дружбу — отбуксируй моего охламона домой, будь ласкова? У меня дежурство, Юля, сама понимаешь, далеко, Варвара на дачу к друзьям с ночевой умотала — шашлыки и прочее. Да и не буду ее уже дергать, ничего ж страшного не случилось, пусть отдыхает. Отвезешь?
— Конечно, отвезу.
— Давай, вали домой, герой ютуба.
— Чего?!
— Да мне уже сообщили, что видео с твоим полетом, снятое на чей-то видеорегистратор, бьет рекорды по просмотрам. Ладно, еще налюбуешься, как ты летал красиво. Держи вот, — Глеб достает из-за спины стоящие у стены костыли. — Под твой рост вроде бы подойдет. Обезболивающее дома есть, наркоз начнет отходить — что делать, знаешь.
— Знаю.
— Ну, тогда хромай отсюда и не мешай мне работать.
Чтобы выйти из машины, Нику потребовалась помощь. Видно, что собственная беспомощность ему страшно неловка, но пришлось принять протянутую руку. Даже две, учитывая соотношение масс — его и двух хрупких женщин.
— Мам, я Коле помогу до квартиры добраться?
— Конечно. Люба… тебя ждать?
— Нет, мам, не жди.
Вера Владимировна неуверенно кивает, но не говорит ничего. Садится в машину и уезжает.
— Ну, пойдем? Давай ключи, буду двери открывать.
Смотреть, как он передвигается на костылях, больно. Но… это временно! Все будет в порядке. Это всего лишь не самый сложный перелом. Заживет, срастется. Месяц, два — и он будет в порядке. Даже не верится, что после всех ее страхов все обошлось так — малой кровью.
В квартире она, шикнув на него, заставила сесть на пуфик и помогла снять кроссовок с ноги.
— Люба, да я бы сам…
— Не спорь со мной!
— Хорошо.
Потом они переместились в гостиную, Ник тяжело опустился на стул.
— Наконец-то…
Да, наконец-то… Наконец-то можно подойти, обхватить плечи, прижаться грудью к затылку и замереть. Ничего страшного не случилось. Он тут, он рядом, живой, теплый. Гипс — пустяки. Главное — что жив-здоров. Люба не выдержала, всхлипнула, наклонилась и уткнулась губами в рыжую макушку.
— Любава, ну, ты что?… Все в порядке… — Ник погладил ее руку. — Чего переполошилась? Все хорошо. Я живучий. Я же Звероящер.
Люба выпрямилась.
— Ну, малыш… — он еще погладил ее по руке, запрокинул голову, глядя на нее снизу вверх. — Не переживай так сильно. Ничего со мной не случилось, видишь? Чего ты так?…
— Чего я так?!
— Ну да…
— Да я люблю тебя! Как я могу не переживать?!
И они замерли оба. У него затекла шея, но он продолжал потрясенно смотреть на нее — перевернутую в его глазах.
— Да… — кивает она. Она сказала это? Она сказала это! И это правда. Вот именно сейчас, сию секунду она поняла, что это правда. — Да, я люблю тебя!
Терпеть боль в шее уже невмоготу, и он опускает голову. Она смотрит на рыжий затылок. Потом он снова запрокидывает голову.
— Ничего не хочешь мне сказать, Ник?
Он моргнул.
— Люба… мне… мне очень приятно это слышать… честно.
Правда обрушилась на нее молниеносно, полоснула по сердцу, отобрала дыхание. Но гордость… гордость дала ей возможность не упасть на колени прямо в этот момент. Гордость дала силы заговорить.
— Да? Мне тоже очень приятно. Что тебе приятно. Ладно, я пойду.
— Люба, постой. Погоди. Я не…
— Отдыхай. Тебе, наверное, надо больше лежать. Не провожай меня. Я сама дверь захлопну.
— Подожди! — он попытался удержать ее за руку, но не успел — ее ладонь выскользнула из его пальцев.
— Поправляйся, Ник. Пока.
— Да постой же ты!
Не слушает его. Уходит. Он попробовал встать, чуть не грохнулся со стула, зарычал от боли, уронил костыли.
— Люба!!!
Хлопнула дверь. Ушла. Да что же такое сегодня происходит?! Что за день такой?! Все к черту наперекосяк!
Глава пятнадцатая, в которой к героям приходит новый духовный, эмоциональный и иного рода опыт
Люба не помнила, как добиралась домой. Автобус, метро, снова автобус. Лица, лица, лица. Дома сразу в душ. И там, только там — плакать, навзрыд, обняв себя руками на дне кабины, раскачиваясь из стороны в сторону.
Все когда-то случается в жизни в первый раз. И ты в первый раз в жизни влюбляешься. Безответно. Ты любишь. Тебя — нет. Все просто. Смертельно, убийственно просто.
Сколько раз это было в ее жизни? Когда ей признавались в любви? Она даже не помнит. Она никогда не придавала значения этим словам. Иногда, стыдно вспомнить, даже было смешно. Эти умоляющие глаза, дрожащий голос, слова — слова казались смешными. Как же судьба ее наказала! Она, Люба Соловьева, та, которая, сколько себя помнила, всегда была уверена в своей исключительной женской привлекательности, и вся ее жизнь это только подтверждала… И что теперь? Где она теперь? На коленях. Безнадежно влюбленная. Ты любишь, тебя — нет. Как же это больно. Она захлебывается водой и слезами.
Потом заперлась в своей комнате. Слез уже не было, но и заснуть не могла долго. Ложилась, садилась, вставала, ходила. Пиликнул телефон, она дернулась. Смс-ка. Может быть?… Пальцы дрожали, когда брала телефон. Напоминание от стоматолога, что пора показаться на плановый прием. Она нервно усмехается. Плакать уже нет сил. Надо как-то жить дальше. Лечить зубы. Чтобы сцепить их покрепче. Выжить. Перетерпеть. Все когда-то случается в первый раз. И на колени ты падаешь тоже в первый раз. Надо вставать. И она встанет — как-нибудь, когда-нибудь.
Заснула Люба уже ближе к трем часам ночи. Ник к этому времени только очнулся от тяжелого сна. Болела сломанная нога и голова. И что-то противно ныло в груди.
