Тамаре еще ни разу не приходилось встречать подобных людей — настоящий продукт так называемого большого света. Она — тщеславная, чувственная натура, без всяких принципов, видящая одну цель в жизни — удовольствия; он — усталый, холодный, стремящийся к пороку, который один только еще развлекал его.

Ни титул, ни происхождение не могут сохранить благородства души. Оставаясь наедине с Тамарой, князь молчал и старательно избегал ее чистого и гордого взгляда. С ней он не находил темы для разговора.

Часто изучая свою модель, на лице которой отражались животные чувства, Тамара передала на портрете это сходство, причем настолько сохранила чувство меры, что сатира не бросалась в глаза, хотя и не ускользала от внимательного наблюдателя.

Молодая девушка почувствовала большое облегчение, когда портрет был окончен, но не так-то легко было отделаться от Хлапониной, которая, не замечая, как ее охарактеризовали, была в восторге от своего изображения. Шелк на платье блестел, цветы были как живые, а вызывающий страстный взгляд казался ей очаровательным. Под влиянием первого впечатления она решила написать подобный портрет князя Флуреско. Тамара начала было отказываться, но Хлапонина настояла на своем, и девушка вынуждена была уступить.

— Хорошо, — сказала она, — я напишу портрет князя, если вы этого так желаете, но прошу: в моем присутствии выбирайте, пожалуйста, темы для разговора.

Хлапонина рассмеялась.

— Боже мой, что за щепетильность! В наше время в приличном обществе молодые девушки зачитываются романами Золя и восторгаются натуралистическим направлением литературы. Теперь совсем не принято разыгрывать из себя наивную девочку, но раз вы этого желаете, мы будем разговаривать как дети.

— Я буду очень признательна вам за это, — ответила с улыбкой молодая девушка.

Скрепя сердце начала Тамара портрет князя, который был ей антипатичен, и на этот раз уже намеренно придала ему самодовольное выражение сатира, появлявшееся на его лице во время болтовни с Хлапониной. Ей даже удалось передать нервное подергивание рта — следствие сильных нервных головных болей, которыми так часто страдал князь.

Когда оба портрета были окончены, адмирал и баронесса приехали посмотреть на них. Долго и внимательно рассматривали они работу Тамары и, наконец, с улыбкой переглянулись. Вечером за чаем у баронессы Рабен Сергей Иванович заметил, смеясь:

— Ах, Тамара, ты великая, но злая художница!.. Ха-ха-ха!.. Ведь ты нарисовала сатира и вакханку! Но только когда твои модели поймут, как отлично ты их охарактеризовала, вряд ли они останутся довольны!

— Боже мой, крестный! Это вовсе не я, а моя кисть, возмущенная подобными моделями, изобразила их в таком виде, — возразила Тамара, не разделяя веселого настроения своего крестного отца. — Только признаюсь тебе, что создавать себе имя такой ценой в тысячу раз тяжелей, чем быть поденщицей или судомойкой.

Молодая девушка постоянно была озабочена и грустна. Большая работа, только что оконченная, не принесла ей пока еще ничего, кроме усталости, так как, чтобы не терять бесполезно время и приобрести необходимые для жизни деньги, она должна была посвящать все вечера и часть ночей переводам. Правда, портрет князя Флуреско должен был быть оплачен, но роковая случайность помешала Тамаре получить условленные 150 рублей. Произошло это таким образом: когда князь принес деньги Хлапониной, чтобы она передала их молодой художнице, та была сама стеснена в денежном отношении. Ее модистка настойчиво потребовала уплаты, хоть и по частям, отказываясь в противном случае закончить костюм, который был необходим для костюмированного бала. Недолго думая, Хлапонина отдала модистке деньги, предназначенные для Тамары, рассчитывая их возвратить, как только муж пришлет обычную сумму… Не беда, если художница и подождет несколько недель.

К несчастью, когда Хлапонина получила от мужа деньги, у нее было столько новых расходов, что она никак не могла уплатить своего долга. Затем она забыла про него, а Тамара была слишком горда, чтобы выпрашивать даже то, что принадлежало ей по праву.

В данную минуту новых заказов не было, но адмирал и баронесса очень рассчитывали на выставку, которая должна была обратить внимание публики на блестящий талант молодой девушки. Эти надежды, впрочем, не осуществились, и выставка не дала ожидаемых результатов. Несколько знатоков живописи восхищались работой Тамары, один из листков мелкой прессы посвятил ей несколько строк — но этим дело и кончилось. Тем не менее имя молодой девушки стало кое-кому известно, и появились небольшие заказы. Конечно, она мечтала о другом, но, может быть, трудным было только начало.

Тамара постоянно проводила два вечера у баронессы Рабен, но категорически отказывалась бывать у нее в дни приема, ссылаясь на свой траур. Она предпочитала проводить время в обществе Веры Петровны и барона Лилиенштерна, постоянного их собеседника, когда у баронессы не бывало гостей.

Госпожа Рабен мало выезжала этой зимой, так как очень страдала от сильного ревматизма в ноге. Муж ее, за исключением приемных дней, все вечера проводил в клубе. Поэтому баронесса была очень рада обществу двух своих любимцев, оживленный разговор которых развлекал ее. Тамара и барон мало-помалу сделались большими друзьями. Пораженные на пороге жизни тяжелым несчастьем, они естественно должны были симпатизировать друг другу, а сходство вкусов и взглядов еще больше сближало их.

Между тем готовилось новое испытание гордости Тамары. Ее пригласили написать портрет одной молодой особы, которую она некогда встречала в свете и с которой была тогда в довольно дружеских отношениях.

Евгения Стакова была молодой барышней лет двадцати пяти, большой кокеткой, не отличавшейся особенным умственным развитием, но и не злой. Она радушно встретила Тамару и по-прежнему обращалась с ней, как с подругой, поверяя ей с необыкновенной откровенностью все свои маленькие тайны, разочарования и надежды на будущее. Эта молодая девушка была всегда влюблена в кого-нибудь, но ее бесчисленные планы замужества вечно не осуществлялись из-за какой-нибудь несчастной случайности. Тамара в душе очень удивлялась ее мягкому сердцу и не понимала, каким образом можно любить раз двадцать подряд все с тем же увлечением и огнем. Но удивление ее достигло крайней степени, когда она узнала, что Евгения, по-видимому, решила трудную проблему — любить трех человек зараз.

Как ни невероятной казалась эта вещь, однако приходилось ей верить, видя расположение и внимание, расточаемые Евгенией Стаковой трем своим поклонникам. Она флиртовала с таким искусством, что они никогда не встречались в ее доме друг с другом. Один из этих претендентов на руку молодой девушки был Пфауенберг, немедленно уходивший, как только появлялась Тамара, так как не мог выносить ясного взгляда девушки, которую так беспощадно оклеветал.

Второй был морской офицер, два раза в неделю приезжавший из Кронштадта, и, наконец, последний — профессор пения, числившийся при консерватории. Это был самый симпатичный из всех и по-настоящему влюбленный, что, впрочем, не мешало тому, что на него менее всего обращали внимания, несмотря на его вздохи и пылкие взгляды. Предпочтение, очевидно, отдавалось Пфауенбергу и моряку.

Сначала Тамара молча забавлялась этой тройной интригой, но скоро одно неожиданное обстоятельство испортило ее веселое настроение. Отец Евгении стал постоянно присутствовать на сеансах, причем оказывал чересчур большое внимание хорошенькой художнице. Стакову было около шестидесяти лет. Он считался очень богатым человеком и владел, кроме прекрасного дома, в котором жил, еще большим имением в одной из центральных губерний. Несмотря на сдержанность Тамары, он становился все более и более любезным. Однажды, придя в комнату, служившую мастерской, молодая девушка застала его там одного. Евгения еще не окончила своего урока пения. Тамара молча поклонилась и занялась приготовлением своих кистей и палитры. Вдруг она почувствовала, как чья-то рука обняла ее за талию, а страстный голос прошептал ей на ухо: