— Тамара, где Люси? Не скрывай ничего от меня!.. Ведь она покончила с собой теми же самыми преступными руками, которыми толкнула нас в эту пропасть?

— Да, папа, только не осуждай ее!.. Сам Господь будет судить ее и потребует отчета в ее поступках. Для нас же эта смерть, может быть, и к лучшему. Она никогда не примирилась бы с бедностью и только сделала бы нас несчастными.

На следующее утро Ардатова, закутанного в шубы и одеяла, с большими предосторожностями вынесли в большую карету, где было устроено нечто вроде постели. Адмирал и сестра милосердия сели рядом с ним. Невозможно передать ужасное состояние души больного, когда он в последний раз переступил порог дома, в котором так долго жил. Один, покинутый толпой друзей и знакомых, которые некогда толпились под его гостеприимной кровлей, он уезжал отсюда навсегда, чтобы тихо угаснуть в бедности и забвении. И это несчастье он навлек на себя сам, принеся все в жертву эгоистичной и неблагодарной женщине, бессовестно эксплуатировавшей его и постоянно изменявшей ему.

С закрытыми глазами, с целым адом бессильного гнева в душе, неподвижно лежал он на подушках. Адмирал молча пожал ему руку. Печально глядел он на расстроенное лицо своего несчастного друга, читая на нем все чувства, волновавшие душу. После отъезда отца Тамара снова принялась за работу, просматривая списки и расставляя в порядке вещи, предназначенные для продажи.

Обширные комнаты приняли теперь печальный и заброшенный вид. С дверей были сняты портьеры, окна обнажены, цветочные горшки пусты. Свернутые в трубки ковры составили в один угол, а на столах и этажерках в беспорядке лежали и стояли статуэтки, ценные вазы, люстры, картины и тысяча других предметов, составлявших некогда гордость роскошного дома.

Среди этой беспорядочной обстановки, напоминающей какой-то магазин, прохаживалась одетая в траурное платье Тамара, отдавая приказания и делая кое-какие заметки. Шуршание шелкового платья заставило ее повернуть голову. С крайним удивлением она увидела Надю, которая со страшно взволнованным видом бросилась к ней на шею. Несколько минут они молча стояли обнявшись. Затем Кулибина громко вскричала.

— Бедная!.. Бедная моя Тамара! Откуда взялись у тебя силы перенести такое несчастье?.. И как ты изменилась!.. Скажи, не могу ли я чем-нибудь помочь тебе?

— Благодарю, добрая Надя, за твое посещение, доказывающее твою любовь ко мне. Теперь все уже сделано. К тому же я не одна: мне во всем помогает крестный отец. Что же касается сил — молодая девушка печально улыбнулась, — то их черпают в самом же несчастье, которое вынуждает быть энергичной.

— Скажи, пожалуйста, правду ли говорят, что твоя свадьба расстроилась? — после некоторого колебания спросила Надя.

— Да, правда.

— Анатолий Павлович нарушил свое слово? Какой негодяй!

— Боже мой! Его поступок весьма естественен. Как большая часть современных людей, он смотрел на брак как на коммерческую сделку, которая должна была доставить в его распоряжение известную сумму. Когда одна из сторон оказалась не в состоянии выполнить возложенных на нее условий, другая нарушила договор — это очень просто и ясно, как Божий день! Но перестанем говорить об этом! — При этих словах выражение ледяного презрения скользнуло по лицу Тамары. — Из всех потерь, перенесенных в последнее время, потеря Анатолия Павловича менее всех волнует меня. Разве можно сожалеть о человеке, которого уже не уважаешь?

Надя недоверчиво и удивленно посмотрела на нее, но не ответила ни слова. Поговорив еще немного, она простилась, извиняясь, что не может дольше остаться, так как ей необходимо сделать еще несколько визитов.

В этот же самый день Мажаровская, старая подруга покойной Люси, праздновала день своего рождения. Гостиная ее была битком набита гостями, и оживленный разговор, естественно, вращался вокруг последней новости дня: разорения Ардатова.

— Он сам кругом виноват! Я не раз предсказывал ему подобный конец, — говорил один старый генерал. — Надо быть совершеннейшим дураком, чтобы бросаться в такие рискованные операции и так слепо доверяться Аруштейну!

— Но кто же, кроме него, согласился бы платить такие безумные проценты? — заметил какой-то молодой чиновник министерства финансов. — Но одно безумие влечет за собой другое! Когда позволяют себе вести такую княжески роскошную жизнь, не имея на то средств, то неизбежно в конце концов приходят к нищете.

— И все это ради театральной принцессы, которую он сделал своей женой и заставил принимать, — сказала одна старая увядшая дева, пользовавшаяся заслуженной славой за свой злой язык. — Просто невероятно, сколько эта особа тратила на свои туалеты! Но как бы она ни одевалась, в ней всегда видна была актриса. И подумать только, что из-за подобной женщины он до смерти замучил свою первую жену — чудное и добродетельное создание! — прибавила она, возводя глаза к небу.

— Кстати, mesdames, знаете ли вы, что Тарусов благородно ретировался? Воображаю себе отчаяние Тамары!..

— Это хороший урок для гордячки, которая всегда была мне антипатична своим напускным видом святой добродетели, — сказала хозяйка дома. — Ну, теперь она опустит нос, когда придется бегать по урокам, поступить в гувернантки или сделаться компаньонкой. Но куда пропал Этель Францевич? Он, наверное, знает все подробности смерти Люси… А! Вот и он, наконец… Теперь мы все узнаем!

Выбритый, напомаженный и надушенный, дыша полнейшим самодовольством, Пфауенберг раскланялся с хозяйкой дома и обменялся рукопожатием с некоторыми из гостей.

Он сел и, не отвечая на град вопросов, которыми засыпали его со всех сторон, попросил позволения закурить. Зажигая папироску, он с улыбкой наблюдал нетерпение общества.

— Не мучайте нас, Этель Францевич! — вскричала Мажаровская. — Я уверена, что вы знаете все подробности смерти Ардатовой. Я слышала, по крайней мере, двадцать версий! Правда ли, что она покончила самоубийством?

— Совершенно верно. Она повесилась на балдахине своей кровати!

— Фи! Вот род смерти, который я бы никогда не выбрала. Должно быть, у нее был ужасный вид!

— Что вы хотите? Бедной Ардатовой некогда было выбирать. Она столько была должна в магазине Лувра! И когда все счета модисток и поставщиков промелькнули в ее уме, она только и думала, как бы избегнуть всех этих требований. И, кроме того… — злая насмешка зазвучала в голосе Пфауенберга, — Б-ский, конечно, не остался бы ей верен! Одним словом, надо было как можно скорее умереть.

— Лишь бы Тамара Николаевна не последовала ее примеру после такого поспешного отступления Тарусова, — заметил какой-то молодой офицер. — Конечно, он поступил умно, и ему надо благодарить Бога, что этот крах не случился на шесть недель позже! Но все-таки он очутился в не очень-то ловком положении!

— Вовсе нет. Я видел его вчера, и он рассказал, что в самый день похорон решительно объяснился с молодой девушкой и сказал, что не женится на ней. Между нами, она никогда не была подходящей партией для Тарусова, и он был бы безумцем, если бы взвалил на свои плечи весь этот лазарет. Конечно, от души жаль Тамару Николаевну! Свидание с ней произвело на меня глубокое впечатление.

— Вы ее видели? Когда? Что она вам сказала? — раздались со всех сторон голоса.

— Я приехал сюда прямо от м-ль Ардатовой. Она теперь как тень самой себя. Во-первых, она со слезами на глазах благодарила меня за посещение, а потом мы стали говорить о Тарусове. В страшном отчаянии она умоляла привести к ней Анатолия Павловича, так как не может жить без него. Я был ужасно взволнован и обещал все, чтобы только успокоить ее, хотя это совершенно невозможная вещь! Анатолий не хочет и слышать о ней. Он хлопочет о переводе, а пока взял отпуск и едет в Москву к родным.

Завязался общий разговор. Каждый из присутствующих считал себя вправе беспощадно критиковать жизнь, поступки и прошлое Ардатова и его семейства, но никто не вспомнил об услугах, оказанных им многим и о приятных часах, проведенных под его гостеприимной кровлей. Никто не подумал, что желание развлекать и угощать их играло чуть ли не главную роль в этом несчастье, в котором упрекали теперь, как в каком-то преступлении, Ардатова.