Перед входом в шатер стояли трое мужчин с пальмовыми ветвями в руках. Двое мужчин постарше спорили.

— Мне все это не нравится, — сказал худой мужчина. — Не надо было нам сюда приходить. С демонами связываться опасно.

— Если бы ты не был таким идиотом, — сказал толстый мужчина, — этого бы не потребовалось. Как еще мы можем узнать, что он с ним сделал?

Молодой человек явно скучал.

— Оракул вас примет, — сказал Симон, который с интересом слушал разговор сквозь стену шатра. На нем был лиловый халат, расшитый знаками планет, и замысловатым образом повязанный на голове зеленый тюрбан, который он позаимствовал у Горгоны. На груди висел талисман Озириса, необычный перстень сиял на пальце. Его черные глаза грозно сверкали из-под тяжелых век.

Худой и толстый попятились.

— Ну, давайте, — сказал молодой.

Они вошли. В помещении был полумрак и стоял сильный запах фимиама. Маг велел им записать свой вопрос на врученном им листке пергамента. Прежде чем написать, толстяк долго думал.

— Сложите пергамент, — сказал Симон, — так, чтобы я не мог видеть, что там написано.

Толстяк сложил его пополам, потом еще раз.

— Теперь я его сожгу, — сказал маг. — Дым донесет ваши слова до бога.

Они видели, как он подошел к жаровне во внутреннем помещении и положил сложенный пергамент на угли, где тот свернулся в трубочку, вспыхнул и исчез.

— Он не взглянул на него, — прошептал худой.

— Нет. Он его сжег. Мы видели.

Симон вернулся, важный и торжественный. Он зажег лампу, чтобы было светлее.

— Скоро бог появится и ответит на ваш вопрос, — сказал он. — Вы должны сосредоточиться. Я начну обращение и подготовлю моего ассистента, через которого будет говорить оракул. Пожалуйста, оставайтесь здесь, пока вас не позовут. Когда я вас позову, вы должны войти, помахивая пальмовыми листьями.

Он ударил в гонг, и они подскочили от неожиданности. Вошел бледный мальчик с огромными глазами и проследовал за магом во внутреннее помещение. Занавес задернули.

Симон вынул из рукава листок пергамента и прочитал то, что там было написано. Он нахмурился.

— Здесь три вопроса, — сказал он. — Они что думают, что они на базаре?

Он усадил Деметрия, простите, Фому на подушки, положил кусочки смеси из соли и воска на угли и начал песнопение. Он переходил с греческого на иврит и египетский. Было неважно, на каком наречии говорить: чем непонятнее, тем лучше. Последнее, что требовалось, — это устроить настоящее явление.

Он стал глубоко дышать. Его голос набрал силу, гласные растягивались, превращаясь в таинственные завывания. Мужчины по другую сторону занавеса задрожали.

— Войдите! — воззвал маг. — Войдите в присутствие бога!

Они неуверенно вошли в полумрак и начали хлестать друг друга пальмовыми ветвями. Огонь взметнулся с шумным треском и заплясал в адском вихре красок. Худой взвизгнул, бросился в выходу и запутался в занавесе, откуда пытался высвободиться с паническим ужасом.

— Не могли бы вы там потише, — пропищал Горгона из-за перегородки.

— О великий бог Серапис, — произносил нараспев Симон, — которому ведомы все тайны, мы молим тебя ответить на вопрос твоего раба устами этого невинного ребенка.

Фома-Деметрий убедительно корчился на подушках. Симон, оставаясь в тени, с нежностью смотрел на него. После небольших тренировок из него бы получился толк. Мальчик застонал.

— Мне плохо, — сказал он.

— Что он сказал? — спросил молодой человек.

— Его переполнили чувства от присутствия бога, — объяснил Симон.

Худой мужчина всхлипнул.

Симон поднес конец медной трубы к губам и зашептал в нее. Мальчик слабо сопротивлялся.

— С вами говорит бог, — возвестил Симон.

— Уху больно, — сказал Фома в подушки.

— Смотрите, — сказал молодой человек, — здесь что-то не так. Это обман.

Он бросился к Симону, споткнулся о свою пальмовую ветвь и упал, сбив с ног толстяка, который налетел на гонг, и тот оглушительно зазвонил. Симон, пытаясь придумать что-нибудь подходящее, воззвал к Бахусу. Горгона, увешанный змеями, раздвинул занавес и предстал в проеме, визжа от ярости.

Худой мужчина пронзительно закричал.

Горгона кинулся на Симона и стащил с него халат. Одна из змей, завидев родной дом, мгновенно перекинулась на тюрбан Симона и любовно обвила свой хвост вокруг шеи мага. Худой мужчина запричитал, толстяк продолжал сражаться с гонгом, а молодой человек нырнул под полог шатра и пустился наутек.

Симон чувствовал, что поднимается: поднималось все в его теле. Он сопротивлялся, но дело было не в смехе и не в вожделении. Он парил в воздухе в футе от пола, Аарон со своим волшебным жезлом.

Фому тошнило.

Деметрия не пытали, но такая опасность была.

Он пытался избежать этого, рассказав всю правду, преподав ее соответственно обстоятельствам, как только стало ясно, что Симон не собирается возвращаться, чтобы его вызволить. Да, он сказал, что украл сатира по приказу хозяина, поскольку боялся того, что с ним сделает хозяин, если бы он его ослушался. Хозяин — жестокий человек и великий маг. Он угрожал, что превратит его в верблюда, если Деметрий не выполнит приказания. Деметрий был уверен, что это не пустая угроза, поскольку своими глазами видел, как хозяин превратил одну старуху в таракана, а как-то раз…

В этот момент Деметрий получил затрещину от караульного и вернулся к сатиру. Да, пробормотал он разбитыми губами, он завернул статуэтку в материю и собирался спрятать ее в погребе, когда его поймали. Он боялся выносить сатира из дома и надеялся, что в погребе того найдут слуги и вернут вдове, которую он, Деметрий, безмерно уважал и порицает хозяина…

От второго удара, на этот раз в живот, у него перехватило дыхание, и он замолчал.

Магистрат смотрел на него поверх сложенных ладоней.

— Куда отправился твой хозяин? — спросил он.

Казалось, когда он говорил, его лицо остается неподвижным. Создавалось впечатление, будто с вами разговаривает статуя.

— Я не знаю, господин, — прошептал Деметрий.

— Отведите его в камеру, — сказал магистрат.

Там он и провел неделю. Он надеялся и одновременно боялся, что о нем забыли. Проходил день за днем, никто не появлялся. В полдень отворялось окошко в двери, и протискивалась миска с чем-то противным. Иногда снаружи слышались шаги и сквозь решетчатое окошко на него смотрел чей-то глаз. Деметрий на всякий случай улыбался, но глаз никак не реагировал.

Время от времени в камеру входил огромного роста тюремщик, возможно владелец того глаза. Он ничего не говорил. Просто стоял, руки в бока, и наблюдал за Деметрием и улыбался с видом человека, которому было известно что-то интересное, но о чем он ни за что не скажет. Деметрий тоже улыбался в ответ. Но улыбки не совпадали. Через несколько минут тюремщик уходил.

Во время третьего посещения тюремщик поднял руку Деметрия и озабоченно показал пальцем на его мышцы.

— Какая жалость, — сказал он.

Он провел толстой рукой по бицепсам, а потом резко сжал предплечье большим и указательным пальцами. Деметрий вскрикнул от боли.

Тюремщик хихикнул и ушел.

На восьмой день очень бледного Деметрия снова привели к магистрату. Когда они вошли, магистрат что-то писал и даже не поднял головы. Спустя какое-то время, продолжая писать, он сказал:

— Я мог велеть высечь тебя.

— Да, господин, — согласился Деметрий. Битье плетью было лучше, чем пытки: по крайней мере знаешь, чего ожидать.

— Или, — продолжал магистрат, — я мог велеть пытать тебя. — Он поднял голову и окинул дрожащего Деметрия быстрым взглядом. — Однако не думаю, что тебя надолго хватило бы. Или, — он снова начал писать, — я мог бы держать тебя в темнице до тех пор, пока твои зубы не сгниют, волосы не выпадут, а твоя распутная мать забудет, как тебя звать. Даже не знаю, что было бы лучше в сложившихся обстоятельствах.

— М-м-м-милосердие, — предложил Деметрий.