— Я не знаю, — сказал Деметрий. — Моя мать была рабыней. Она умерла, когда мне было два года. Я рос вместе с детьми других рабов. Это было в Киликии, но я думаю, моя мать была родом из Фракии. Я не знаю, где я родился. Я даже не знаю, как звали мою мать.

Зелот смотрел на него так, будто видел его впервые.

— Я полагаю, — сказал он, — было бы глупо спрашивать, как звали твоего отца?

— Очень глупо, — подтвердил Деметрий.

— Сколько тебе лет?

— Когда меня арестовали, мне исполнилось шестнадцать.

— Шестнадцать? И шестнадцать лет ты не знал, кто ты и откуда ты родом? Для меня это… — зелот подбирал слово, — невообразимо.

— Я понимаю, — сказал Деметрий. — Должно быть, утешительно знать, откуда ты родом.

— А как ты уехал из Киликии?

— Хозяин дома умер, и все пошло с молотка. Нас всех купил перекупщик. Он отвез нас в Берит и продал на рынке. Меня купил, — Деметрий с трудом улыбнулся, — маг.

— Маг! Как его звали?

— Симон из Гитты.

— Никогда не слышал о таком, — решительно сказал зелот.

— Он был знаменитым. Он мог летать.

— Никто не может летать.

— Симон мог. Он многое мог. Я помогал ему иногда. — В голосе Деметрия зазвучали нотки гордости. Он стал описывать годы, проведенные с Симоном, потрясающие и ужасные вещи, которые он видел, необычные места, знатных патронов… В его исполнении получился отличный рассказ. Он добавил кое-что от себя и опустил некоторые вещи, которые были неприятны или сомнительны или которые он просто не понимал.

— Я не верю ни одному твоему слову, — наконец сказал зелот. — Но рассказываешь ты хорошо. Ты, должно быть, был к нему привязан, к своему сумасшедшему хозяину. Почему ты убежал?

— Я не убегал.

— Он тебя продал? Глупец.

— Нет, — сказал Деметрий. — Это он убежал.

— Что?

— Он исчез однажды ночью. Взял немного денег и исчез.

Зелот зевнул:

— С чего? Его преследовали власти?

— Не больше, чем обычно, — сказал Деметрий. — Нет, была другая причина. Случилось нечто странное. Я так и не понял. После этого я вернулся к ним, чтобы выяснить, но они только сказали, что он был дурным человеком и что мне будет без него лучше. — Он задумался. — Он не был дурным человеком. Просто они были разными.

— Кто? — спросил зелот сонным голосом.

Деметрий теребил соломинку, наматывая ее вокруг пальца. Прошло два года, а может быть, и больше, а он так и не решил, как относиться к тому, что произошло.

— Вы слышали когда-нибудь, — спросил он, — о секте, которая называется Люди Пути?

Последовала долгая задумчивая пауза, а потом раздался храп зелота.

— Сидон намного приятнее Тира, — отметил Симон, когда они наблюдали за тем, как на соседней площади собираются люди. — Ты была совершенно права, когда не хотела туда возвращаться.

— Это ты не хотел возвращаться в Тир, — возразила Елена.

— Чепуха, — сказал Симон. — Я прекрасно помню, как ты сказала…

— Ну хорошо, — устало сказала Елена. — Возможно, я забыла, что я так сказала.

Симон кивнул головой — он был доволен. Его проповеди пользовались популярностью. Он не был уверен, что люди его понимают, но в этом не было ничего удивительного; требовалось время, чтобы осознать столь радикальную концепцию. Пока они бросились воплощать ее на практике. В полудюжине городов он оставил энергичные, хорошо подготовленные группы новообращенных. Группы были немногочисленными, но они будут расти, привлекая избранных членов местного сообщества. Процесс отбора был важен: в ритуале не было места глупым или легкомысленным. Группы будут расти, распространяя свое влияние на влиятельных и богатых, на деловых людей и проповедников, на философов и политиков, на людей, занимающих руководящие посты в армии, и таким образом его идеи проберутся на самый верх, к людям, которые…

— Нет, нет. — Симон оборвал свои головокружительные мечты. Мир невозможно перевернуть в мгновение ока.

Тем не менее он начал верить, что работа, которая в его представлении должна была занять несколько поколений, могла быть исполнена в течение его жизни.

Площадь постепенно наполнялась народом. Он пообещал исполнить чудо. Они слушали его проповедь, но пришли увидеть чудо. Такова человеческая природа. Его слава бежала впереди него, и, как только он появлялся в каком-нибудь прибрежном городе, его засыпали просьбами показать знамение или чудо. То, что начиналось как бегство в неизвестность, превратилось в триумфальное шествие.

Он не позволял вскружить себе голову, как это случилось однажды. Но пошел на некоторые уступки своей славе. Теперь во время публичных появлений он одевался в белое платье, украшенное богатой золотой вышивкой. Платье Елены было таким же, но расшитым серебром. На голове у обоих были тонкие диадемы: у него золотая, у Елены серебряная. «Символы двух родственных светил — солнца и луны», — объяснял он удивленным ученикам.

Толпа шевелилась и гудела, красочная в ярком полуденном солнце.

— Давай спускаться, — сказал он.

— Это кризис, — объявил Иаков Благочестивый.

— Должно быть, ты его ожидал, — сказал Иоанн Бар-Забдай.

— Поменьше бы ты говорил об этом, — раздраженно сказал Иаков.

Он подергивал бороду, чтобы успокоиться, а когда это не помогло, поймал и прикончил вошь. Более спокойным голосом он сказал:

— Естественно, я ожидал кризиса. И не только ожидал, но и был рад.

— А-а… — сказал Иоанн Бар-Забдай.

— Это скрытое благо. Кризис даст нам потрясающий шанс. Он закалит нас. Сделает атмосферу чище.

— Будет очень трудно, — сказал Иоанн Бар-Забдай.

— Да, — сказал Иаков. Он прикончил еще одну вошь.

— Когда он приезжает? — спросил Иоанн.

— Не знаю. Когда имеешь дело с Савлом, трудно сказать что-либо определенное. Если он будет останавливаться, чтобы повидаться со всеми своими друзьями, он и через год не приедет. С другой стороны, он может прибыть завтра.

— Это было бы скрытое благо, — прошептал Иоанн. Он не встречался с Савлом, только слышал истории про него. Две трети из того, что ему рассказывали, он отбросил как сплетни, порожденные завистью, страхом или злобой. Но и трети сказанного было достаточно, чтобы представить человека чуть ли не демоном. Иоанн с нетерпением ждал встречи с тем, кто на расстоянии трехсот миль был способен заставить нервничать Иакова; но он считал, что говорить об этом необязательно.

— Хорошо, — сказал Иаков с неубедительной беззаботностью, — мы готовы его встретить.

— Да, — сказал Иоанн.

— Он станет говорить, будто мы вмешались в дела его общины, что, конечно, неправда. Единственное, что сделали наши люди, — это указали на то, что его новообращенные не могут быть членами братства, пока не сделают обрезание. Никто не может этого оспаривать. Я ему скажу…

— Зачем занимать такую оборонительную позицию? — спросил Иоанн. — Нет сомнения, что ты как действующий глава иерусалимской общины должен попросить его отчитаться за его действия.

— И я попрошу. Несомненно. Я это сделаю.

Возникла немного неловкая пауза. По вине Иакова. Его взгляд метался по комнате, словно что-то искал.

— Действующий глава? — повторил он.

— Не хотел тебя обидеть, — сказал Иоанн.

— Ты тонкий человек, — сказал Иаков. — А так вроде бы и не скажешь. Из тебя вышел бы хороший правовед.

— Спасибо.

— Я полагаю, ты прав. Возможно, я лишь номинальный глава, и нам нужен Кефа.

— Кто знает, где он может быть, — заметил Иоанн. — А вдруг он уже умер?..

— Он жив. Я узнаю, когда Кефы не будет в живых. Нам просто необходимо его отыскать, — сказал Иаков.

Кефа стоял на равнине, спиной к морю, и смотрел на родные холмы. Это были зеленые холмы в отличие от голых каменистых гор юга: холмы, поросшие дубами и платанами, холмы, усыпанные цветами, холмы, где и в самый палящий летний зной отыщется ручей, который утолит жажду. Он знал их до мельчайших деталей, как знают собственное тело. Он легко мог найти место, где мальчиком разорил птичье гнездо, а затем, полный раскаяния, вернул яйца на место и нашел их несколько месяцев спустя сгнившими, а гнездо пустым. Он не видел этих холмов пятнадцать лет.