Чувствовалось, что секретарю было что сказать. В нем угадывался человек мыслящий, начитанный. Кахармана всегда тянуло к таким людям. Под стать его душевному устройству слова секретаря были откровенны, весомы, но не было в них той доли злобы или отчаяния, которые порой проскальзывали в горячих рассуждениях Кахармана, уменьшая весомость его аргументов.

Однако время их встречи подходило к концу Бозганов, провожая гостей, сказал в дверях, обращаясь к Кахарману.

– Совершенно случайно узнал, что мой предшественник собирал на вас компромат. Я закрыл это дело. Хочу добавить, что он был неглупым человеком, в чем-то даже и достойным Не думаю, что он занимался этим из собственных побуждении – похоже, что на него кто-то давил сверху… Так что работайте спокойно, Кахарман Насырович, и давайте поддерживать самые тесные отношения.

– Идет, – улыбнулся Кахарман. – Пользуясь случаем, хочу поблагодарить за хлопоты… – Кахарман имел в виду предоставленную квартиру.

– Живите на здоровье, – улыбнулся в ответ секретарь, сразу же поняв о чем идет речь.

Когда вышли из здания обкома, Кахарман обратился к Якубовскому:

– Послушай-ка, ты знал, что на меня собирает компромат?

– Знал. Не хотел лишний раз тебя огорчать. На меня он тоже собирал материалы…

– Ну и Шерлок Холмс, – развел руками Кахарман, садясь на заднее сиденье машины. – Сволочь, какая! – не удержался он.

– Оставим этот разговор. – Якубовский хлопнул дверью, и они тронулись. – Подброшу тебя до дому. После обеда езжай в горсовет: выясни, какие документы нужны, чтобы получить ордер. А вечером я заеду за вами, как и договаривались.

Кахарман рассеянно кивнул. Не шла из головы эта фраза: «Мой предшественник собирал на вас компромат». Да, тут дело рук приморского «царька» – Кахарман понял это совершенно точно. Вот она, неискоренимая дикость нравов! Вот они гнусные, мерзкие привычки рабов! И этих людей надо перестраивать? Нет, их гнать надо в три шеи – перевоспитанию они уже не подлежат.

Ордер на квартиру он получил в тот же день. До вечера еще осталось время, и Кахарман решил показать квартиру жене и детям. Айтуган, перешагнув порог, не удержалась от слез. Мальчишки, не обращая на родителей внимания, бегали по квартире словно оголтелые: смеясь, выбегали на балкон, хлопали деверями в ванной, в туалете, радостно прыгали в прихожей. Потом они ринулись включать горячую воду, Айтуган поспешила следом, боясь, что дети могут обжечься. Кахарман, глядя на радостное свое семейство, сильно усомнился в том, что ему удастся теперь попасть на Зайсан.

– Завтра же переезжаем! – решительно заявила Айтуган утирая слезы.

– На Зайсан? – вяло пошутил Кахарман.

– Нет, сюда, – мягко, но решительно ответила Айтуган и с любовью посмотрела на мужа.

Когда Иртыш взялся льдом и суда встали на ремонт, Кахарманом овладела прежняя тоска. Теперь даже летняя его незамысловатая работенка казалась ему не такой постылой, как ремонт дряхлых барж, которым занималось пароходство каждую зиму. Другой же работы для него пока не находилось…

Он стал больше пить, как его ни укоряла Айтуган. Только тогда его оставляла тоска. Но спасание это было, как правило, кратковременным. Ибо после определенной дозы выпитого его крайне истощенная нервная система становилась невосприимчивой к дальнейшим порциям алкоголя, что оборачивалось мучительной бессонницей. Часто случалось так, что длинные зимние ночи он просиживал на кухне – много куря, уставившись изможденными, воспаленными глазами в одну точку. Только под утро приходил сон. Кахарман, пошатываясь, с бутылкой в руке, брел в свою комнату. Спал беспокойно: ворочался, что-то бормотал, иногда всхлипывал, словно маленький ребенок.

В одну из таких ночей ему снова приснилась Ата-балык.

Как давно он не бывал в море! Он, наверно, уже тысячу лет не плавал в море – вот почему так счастлив, опять в его глубоких волнах. У него чистые розовые легкие, которые дышать свободно и глубоко, у него сильные, гибкие руки, узкие бедра, ему так легко плыть по волнам – не давит на плечи тяжесть прожитых лет!

Проплывая мимо, Ата-балык узнала его, повернула к нему и поплыла рядом, ласково просунув голову ему под локоть. Ата-балык выглядела на этот раз сытой, она была гладкая, сильная и потому так же легко, как Кахарман, скользила по воде.

«Откуда ты плывешь, Ата-балык?» – спросил ее Кахарман.

«Ты не знаешь, откуда я плыву?» – рыба недоверчиво посмотрела на сына рыбака Насыра.

«Нет…»

«Из тех миллионов нерестовых икринок, которые были оставлены в Дарье, я вырастила мальков и теперь возвращаю их Синеморью». «Счастливого пути, добрая Ата-балык!» «Да сбудутся слова твои, человек!»

И хоть путь, пройденный ею к морю, был немалый, выглядела она бодрой. Кахарман обернулся. Поток мальков, плывущих за Ата-балык, был бесконечен. Вдруг она резко метнулась от Кахармана. Это она увидала огромного хищного сома, который уже раскрыл жадную пасть и готов был заглотать изрядную порцию беззащитных мальков. Ата-балык метнулась к сому и ударила его мощным движением хвоста. Неожиданный удар опрокинул сома. Он бросился на Ата-балык, но был побежден новым ее ударом.

Тогда голодный сом поплыл в направлении берега. Подплыв, он стал высматривать на берегу сумасшедшую старуху с козой. Пес, который не оставлял старуху и козу ни на минуту, стал отчаянно лаять, завидев сома. Коза решила увести своих деточек подальше от воды. Долго сом наблюдал за козлятами, но понял, что и на этот раз ему не удастся застать их врасплох. Тогда он подплыл к самому берегу, положил свою большую голову на песок и вздохнул вслед удаляющейся козе и ее деткам. Кызбала, ни на что не обращая внимания, бродила по берегу. Сом знал ее давно, Кызбала тоже его знала – на ее глазах он однажды проглотил всадника вместе с лошадью. Кызбала, видя сома, всегда думала об одном и том же: «И что за жуткая сила заключена в этой рыбе? Ни одна сеть не может ее поймать. Я увидела сома впервые, когда пришла в Караой совсем молодой невесткой. Теперь эта невестка давно превратилась в дряхлую старуху, а сом все живет…» Конечно, это не было раздумьем в прямом смысле слова, ведь Кызбала постоянно была не в себе – скорее это было мимолетным прояснением мысли, прояснением сознания. Сом же, глядя на сумасшедшую, думал, наверно, в свою очередь, вот что: «Зачем живет эта дряхлая женщина? Какая радость, какой смысл в ее жизни? Удивительно устроен человек – до последних своих дней он надеется и верит. Только море с каждым годом все меньше и меньше отвечает его надеждам. Так и должно быть: человек все эти годы не знал к нему жалости – так что и ты, Кызбала, не жди от него милосердия и сострадания…» Так, наверно, думал сом, припоминая, между прочим, что сына Откельды Кайыргали и ее сына Даулета проглотил много лет назад он. Казалось, что Кызбала об этом смутно догадывалась всегда – очень уж пронзительным был ее взгляд, когда сом встречался с ней глазами. Он, бывало, совсем близко подплывал к Кызбале, когда та сидела у самой воды, все высматривая и высматривая своего сына в море. Нередко он открывал пасть, чтобы проглотить ее, но в это самое мгновение она обычно резко оборачивалась к нему и бросала на него такой беспощадный взгляд, что ему ничего не оставалось, как пятиться назад.

Вот и теперь, когда он поравнялся с ней и поплыл рядом, надеясь на ее оплошность, Кызбала гневно замахала на него руками: «Убирайся прочь! Прочь с моих глаз, старый дурак!» Сом вздохнул и стал уходить в море. Вскоре он снова столкнулся с косяком мальков, но, помня грозное предупреждение Ата-балык, от которого у него до сих пор побаливали бока, стал опасливо огибать стаю. Длинный, плотный косяк уходил вперед. Ата-балык, выскользнув из-под руки Кахармана, обернулась и проговорила: «Прощай, Кахарман! До встречи!..»

И быстро скрылась – она торопилась вперед, боясь, что косяк без ее участия собьется с пути.

А Кахарман остался в море. Он вдруг почувствовал то знакомое, леденящее чувство одиночества, которое столь часто посещало его в минуты самой глубокой, безнадежной депрессии. Он почувствовал, как это леденящее чувство с катастрофической скоростью наполняет его тело – обернулся и понял, что было причиной этого одиночества и ужаса. За его спиной маячил черный сом. Он открыл пасть, и Кахармана неудержимо повлекло в эту пасть. И хоть ничто теперь уже не могло спасти его, выставил вперед руки и… проснулся от звона разбитой бутылки.