Недавно Айтуган принесла ему вот какую новость: «Бериш надумал жить и учиться в городском интернате – это недалеко от Караоя. Лето он будет проводить у дедушки с бабушкой. Пока тебе не говорит об этом – побаивается: просил меня поговорить с тобой». Кахарман не очень-то обрадовался этому решению. «Не забывай, – предупредила Айтуган. – Он такой же упрямый, как и ты. Если решил – не отступит». В конце концов, Кахарман решил не препятствовать желанию сына, расценив это как любовь к отеческой земле. Пусть он заступит на место отца, пусть даже рядовым рыбаком – это все-таки не мотаться по всему Казахстану, измочаливая и себя и семью. Он решил с ним поговорить наедине, выбрал время. «Мать передала мне твою просьбу. Хочу заметить: ты уже вполне взрослый, впредь с любым делом обращаться прямо ко мне, без посредников. Я согласен с твоим решением, уважаю его: зимой интернат, а летом, в самом деле, поезжай к деду и бабке. Я в тебя верю, Бериш, – верю в твою самостоятельность!» – «Я тоже верю в тебя, коке!» – выкрикнул Бериш и пулей выскочил вон, видимо чувствуя, что в противном случае не убережется от нежного порыва, от нежного объятия, которых он в последнее время стал стыдиться, как многие подростки.

Вот о чем вспомнил он в ту минуту, когда незнакомая девочка стояла напротив него и стыдливо ожидала ответа на свой вопрос.

Интересно, что хотел сказать ему Бериш этой своей странной фразой: я верю в тебя… Подбадривает, поддерживает, чтобы он окончательно не раскис? Или намекает на то, что он стал много пить – катится на дно, мучается, карабкается обратно, и Бериш верит, что он спасется?

Снова стали Кахармана окружать люди. Девочка выжидательно смотрела в лицо Кахармана. Щеки ее пылали от стыда, а теперь вдобавок ко всему она еще и растерялась – так сильно, что готова была заплакать. Кахарман, как бы испугавшись этого, быстро ответил: «Бериш вернулся в Синеморье. Учится в интернате, в райцентре. Лето проводит в Караое – у деда и бабушки. Уже год, как я не видел его».

Люди вокруг зашумели, заговорили разом:

– Вот тебе и Бериш!

– Мы-то думали, что только Кахарман у нас такой молодец, а сын весь в отца пошел…

– Благослови его Аллах!

Некоторые старухи даже всплакнули. Кахарман хотел спросить девочку, чья она дочь, но ее и след простыл. Свадьба тем временем шла своим чередом.

– Пусть Кахарман скажет! – раздались голоса за столом.

– Да-да, ждем Кахармана!

Все посмотрели на него. Кахарман взял в руки бокал с шампанским. Наступила полная тишина. Жених и невеста тоже встали, как и Кахарман, чтобы стоя выслушать пожелание старшего.

– Дорогие мои! Я радуюсь вместе с вами в этот незабываемый для всех вас день. Будьте счастливы! И не забывайте, вы – дети Синеморья! Дай нам всем бог вернуться на родину, вернуться к нашему морю!

Разве могла кого-нибудь оставить равнодушным такая страстная речь Кахармана?

– Так дай нам всем Бог, – повторил последние слова Кахарман еще раз, – вернуться на родину. Вернуться к морю, дорогие мои земляки!

Казалось, на минуту они поверили, что это когда-нибудь произойдет – ибо вдруг, повторив свои последние слова, он на минуту поверил в это сам.

Наступило время смены блюд. Многие поднялись из-за стола, чтобы походить, размять ноги. К Кахарману подошел управляющий Зайсанрыбпромом. Кахарман знал Рахимбека давно, но они не были, в общем-то, близкими друзьями. Они нередко пересекались в министерстве в Алма-Ате, были одного возраста, были на «ты», и потому Рахимбек начал разговор без обмена любезностями.

– В Семипалатинске мне много рассказывал о тебе, Кахарман, Иван Якубовский. Буду, краток: хочу зазвать тебя к себе главным инженером…

Рахимбек был искренен, им двигала только забота о деле – это Кахарман понял сразу, отчего был тронут таким доброжелательным предложением.

– Спасибо, Рахимбек, что не отвернулся от меня. – Кахарман мягко улыбнулся. – Однако не идеалист ли ты? Мою кандидатуру не то что в обкоме не пропустят – ее уже в отделе забракуют.

– Боишься Карабая? Он что – родной брат секретаря Синеморского обкома?

– Я никогда и никого не боялся. А насчет родства ты, между прочим, прав – Карабай приходится ему двоюродным братом. Так что расположения к себе мне ждать не приходится…

– Я поговорю с первым секретарем обкома. Протазанов – человек решительный. Если он встретится с тобой, вопрос будет решен положительно. Мне нужны деловые люди, Кахарман. В те годы, когда мы боялись и рот раскрыть, на ключевых должностях засели одни подхалимы и карьеристы – теперь настает другое время, и оно зовет к себе других людей!

– Ты станешь объяснять Карабаю, что берешь меня для пользы дела? – Кахарман усмехнулся. – Нет, они этого не поймут, не надейся. Ты сам окажешься в опале. Пойду рядовым рыбаком в колхоз к Жомарту. Будет видно, что делать дальше…

– И все-таки я поговорю! – стал настаивать Рахимбек. – Не делай этого. Это моя личная просьба к тебе. – И Кахарман приятельски положил ему руку на плечо. – Идет?

К утру в доме остались только земляки. Столы были убраны в комнатах наведен порядок. По обычаю, дастарханы расстелили на полу и сели вокруг, подогнув под себя ноги. Хозяин дома выставил спиртное. Кахарман, не опрокинувший ни единой рюмки за весь вечер, обратился к землякам:

– Может, хватит пить? По крайней мере, на сегодня. – В самом деле, – поддержал Кахармана Оразбек. – Давайте-ка лучше угостимся зеленым чаем, а, ребятки?

Молодежь не посмела возразить старшим, но по их лицам было видно, что они разочарованы. Заметив это, Кахарман обратился к хозяину:

– Я понимаю: ребята весь вечер ухаживали за гостями, устали. Надо, наверно, накрыть стол в другой комнате – пусть веселятся: думаю, мы им не помешаем.

Молодежь оживилась, быстро накрыли стол в другой комнате – скоро оттуда послышались речи, музыка, звон рюмок, смех.

Оразбек, хорошо сохранившийся для своих шестидесяти пяти лет, сидел прямо и оглядывал присутствующих. Он знал их всех – знал их родословную до седьмого колена. В отличие от рыбаков – молчаливых, сосредоточенных на своем рыбацком деле – Оразбек был необыкновенно разговорчив и общителен. В Караое считалось, что только Насыр мог превзойти его в красноречии. По характеру он был добр, мягок – порою даже излишне. А внешности его можно было позавидовать: высокий, статный, с приятными чертами лица. Так получилось, что Оразбек оказался первым и последним Героем Социалистического Труда на Синеморье. В середине пятидесятых к этому званию представляли и Насыра, но он «не прошел» по неизвестным причинам. Славиков шутил тогда по этому поводу: «Э, Насыр, это я тебе подпортил карьеру. Когда б ты не дружил со мной – сияла бы у тебя звезда на груди». – «Было бы здоровье, – в свою очередь отшучивался Насыр. – А звезда от меня никуда не уйдет». В середине шестидесятых Насыр еще раз был представлен к высокому званию, но не удостоился его потому, что не имел среднего образования. Так, по крайней мере, ему объяснили, хотя он не особенно требовал этих объяснений. Когда Оразбек вернулся из Москвы с золотой регалией, Насыр встретил его на станции, привез в свой дом, заколол корову и весь аул пригласил на той. Он произнес сентиментальную, довольно-таки наивную речь. Насыр, обращаясь к Оразбеку, говорил в том смысле, что успех Оразбека – это общий успех всех рыбаков, его слава – это слава всего Синеморья. Что теперь он в ответе не только за себя, но и за весь край. Будь здоров, Оразбек. Храни тебя Бог! Аминь!

Позже, когда наступили для Синеморья черные дни, Славиков, Насыр и Кахарман не раз брали златосияющего Оразбека с собой в Москву и Алма-Ату. Оразбек первым из них понял, что сочувствия к иссыхающему морю не добиться – и первым покинул его берега, опередив даже многие русские и немецкие семьи. Когда он пришел прощаться с Насыром, тот даже не взглянул в его сторону. «Уважаемый Насыр-ага! Перед дальней дорогой решил проститься с вами», – молвил он. Насыр, перебив его, ответил коротко и сердито: «Что ж! Счастливого пути. Прощай!» – и отвернулся.