И тогда Кайыр вспомнил последние дни Бексеит-ходжи. Под утро со смертного своего одра ходжа позвал его – Кайыр был в передней комнате. Почти что неслышно он попросил Кайыра дать ему кумысу Кайыр поднес к его губам чашку, ходжа сделал глоток и долго отдыхал: малейшая трата энергии сильно сказывалась на его крайне истощенном организме. Затем с большим усилием он заговорил. Некоторые слова его прерывистой речи были неразборчивы, но Кайыр, в последнее время не отходивший от его постели, догадывался о них по движению губ.
– Правду люди говорят. Чем быть вельможей на чужбине, лучше быть слугой в своем краю. Никогда не вникал в эти странные слова, а теперь, когда мне восемьдесят лет, – понял. Поздно понял, к сожалению, – перед лицом смерти. Похоронят меня на чужбине… А надо мне было остаться у моря, как бы там ни было тяжело. Насыр оказался мудрее меня, достойнее, мужественнее – далеко мне равняться с ним..
Да, ходжа умирал. И теперь не мог простить себе этой большой жизненной ошибки. Глаза его наполнились слезами, хотя мало кто ему мог отказать в мужестве.
– Уважаемый ходжа, – стал его успокаивать Кайыр. – Не печальтесь так сильно. Мы похороним ваше тело в песках Синеморья, как бы это ни было трудно…
Бексеит оживился, благость разлилась по его лицу.
– Благодарение тебе, Кайыр. Много я возлагал надежд на своих сыновей, но ты оказался мне ближе, чем они…
– Тело положим в цинковый гроб и самолетом доставим на родину. За деньги все можно сделать, были бы деньги…
Обнадеженный ходжа дал знак слабой рукой:
– Прикрой-ка дверь…
Кайыр быстро исполнил просьбу, догадываясь о намерениях Бексеита.
– Под подушкой у меня лежит узелок, вытащи его…
Кайыр вытащил из-под подушки деньги, завернутые в чистый платок.
– Там пятьсот рублей. Хватит?
– Нет, дорогой ходжа, этого маловато. Сейчас это стоит около тысячи рублей…
Бексеит стал копошиться под одеялом, от усилий лицо его покрылось потом. Он достал еще один сверток и протянул Кайыру:
– Здесь еще пятьсот. Если не хватит тысячи – доплатишь…
– Конечно, – тихо проговорил Кайыр, опуская глаза.
– Все остальные расходы я, разумеется, возьму на себя.
Открылась дверь, и вошла байбише с кувшином теплой воды и тазом. Она помогла ходже умыться, стала вытирать его лицо мягким полотенцем. Потом принесла завтрак. Бексеит не смог выпить даже чашки чая – настолько он был слаб. Он лежал неподвижно, потом потерял сознание. Весь день он не приходил в себя, а к полуночи скончался, тихо, никому ничего не сказав напоследок.
В Зайсане с почетом проводили в последний путь всеми уважаемого ходжу. Те, кто омывал его тело, получили богатые дары в знак благодарности. Отпевавшему его Кайыру досталась в подарок молодая жеребая кобыла. О деньгах, полученных от Бексеита, он, разумеется, никому не сказал. Мог ли ходжа подумать на смертном своем одре, что окажется жертвой обмана со стороны своего верного ученика?
Некоторое время назад, когда ходжа только слег с раком пищевода, он наставлял Кайыра: «Не трать времени зря – не гонись за наживой. Поступай лучше учиться в духовную семинарию, что в Самарканде…» Конечно, наивный ходжа в ту минуту думал не о том, что его последнее желание останется неисполненным, нет, – он думал о судьбе молодого человека, ибо считал своим долгом даже в последние дни своей жизни не оставлять этого благородного занятия – наставлять людей на путь божий. «Я весь соткан из грехов, – лукаво улыбнулся тогда Кайыр, – боюсь, что я уже недостоин праведного пути». – «А ты не уставай читать молитвы, не уставай просить прощения у Бога, и он заметит все твои старания», – настаивал Бексеит. «Я слишком, наверно, ценю свою свободу, ходжеке – свободу поступков, свободу чувств». – «Божий путь – это и есть путь свободы», – обрадовался Бексеит, полагая, что они нашли точки соприкосновения. Но весьма уверенно Кайыр заявил: «Я слишком человек, чтобы оценить ту свободу, которую дает нам божий путь. Я на всю жизнь выбрал человеческое понимание свободы. Очень не понравилась Бексеиту такая самоуверенность юноши, и он сказал сердито: «Всякий ли удостаивается звания человека? Я боюсь, Кайыр, что тебя ждет судьба муллы-обманщика. Я всегда чувствую главный твой недостаток – ты всегда не прочь кого-нибудь обмануть, на чем-нибудь поживиться. Ты не придерживаешься заповедей, не довольствуешься малым: а ведь так рано или поздно ты можешь обречь себя на проклятие – и на том, и на этом свете». – «Можно ли назвать хотя бы одного человека, – возразил Кайыр, – который бы не обманул другого?» – «Таких людей тысячи! Только какая польза тебе от них – даже если на свете такой человек был бы всего один…»
Бексеит вздохнул и прекратил на этом разговор.
Кайыр снова взглянул на Кахармана, словно бы между бывшим прислужником и покойным ходжой продолжался все тот же неоконченный разговор.
Вот Кахарман. Чего он добился за свою жизнь? А ведь не ведал человек покоя – ни в труде, ни в отдыхе. А вот он, Кайыр, институтов, между прочим, не кончал, специальности у него нет никакой. Зато есть главное, что может быть коренным в этой жизни – у него есть деньги. А если у тебя есть деньги – у тебя есть все: и машина, и богатый стол. Ну и что с того, что занятие опасное: шаг – и ты в тюрьме? Зато азарт, азарт! Он как охотник – идет налегке, живет весело, живет уверенно. И так ему всегда идти. Некуда отступать, нечего терять, кроме скудной «трудовой жизни», жалких грошей. А впереди – блеск неведомого; хоть и тревожно, но манит, манит…
Справедливости ради стоило бы все-таки сказать, что не вовсе безмятежными были ночи Кайыра. Иногда его мучила бессонница – мысли о возможном тупике, о возможном крахе, который может наступить мгновенно, не давали ему порой покоя.
Между тем Кахарман спросил:
– Говоришь, и наши рыбаки промышляют на Зайсане?
– Да. Зайсан отдален от шумных центров – нашим людям это нравится…
– А хотел бы я повидать этот самый Зайсан! – неожиданно для себя решил Кахарман. – Посмотрю на земляков, которые осели здесь, поговорю… А что? Или я неправ, Кайыр?
Он в одиночестве допивал содержимое пузатой черной бутылки, и чувствовалось, что виски изрядно подействовало на него.
– Путешествие народного героя продолжается, – откликнулся Кайыр с изрядной долей иронии, но Кахарман не обратил внимания на его насмешку.
– В министерствах и академиях наук по-прежнему переливают воду из пустого в порожнее. Если бы всю эту, воду да в наше море, а Кайыр? Вот что мучает. Я потерял всякую надежду. Говорят, она умирает последней. Нет, еще осталось тело – знал бы ты, как ему мучительно жить, когда нет надежды, когда нет в нем души! – И он с маху вылил в рот стопку.
– Вы что – серьезно решили на Зайсан? Машина, на которой я приехал, утром возвращается туда. Я поговорю с водителем…
– В самом деле, поговори…
Шофер не отказал, и ранним утром Кайыр и Кахарман простились. Кахарман сразу же уснул на заднем сиденье – он опять не спал всю ночь, они проговорили до утра.
Проснулся от толчка в плечо. Это был шофер.
– Ага, просыпаемся. Здесь чуток передохнем…
Кахарман открыл глаза. Дикая боль разрывала голову от выпитого накануне. Он вышел из машины. Мужчина пожилых лет сидел у родника и, расстелив полотенце, резал над ним хлеб. Кахарман рассеянно признал в нем человека, с которым они сегодня утром садились вместе в машину.
– Мимо этого родника не проедет никто, – сказал водитель. – Умывайтесь на здоровье, дядя Семен ждет вас…
– Суровый же вид у твоего дяди, – пошутил Кахарман, покосившись в сторону попутчика.
– Это на первый взгляд. Душа у него золотая…
Умывшись холодной водой, от которой у него стало ломить пальцы, он подошел к мужчине, который ожидал его перед полотенцем, где была еда.
– Садись, – предложил он Кахарману – Давай знакомиться. Меня зовут Семеном, по батюшке Архипович. Давай подкрепляйся – небось проголодался?
В самом деле, Кахарман легко узнал в нем, по его доброму мягкому голосу, хорошего человека. Кахарман тоже представился, в нескольких словах рассказал о себе, о своей жизни. Слушая, Семен Архипович явно любовался Кахарманом – его крупным телосложением, прямым, открытым взглядом, спокойным голосом. Они не спеша поели. Семен Архипович собрал скатерть после окончания немудреной трапезы, отправил водителя к роднику, чтобы тот прополоскал чашки. Потом обратился к Кахарману:
