Да, с каждым годом становилось старику жить труднее – никак он не мог понять, что творится вокруг…
Кахарман, в свою очередь, тоже отметил, что Хорст в последнее время выглядит не шибко веселым. Многое теряет человек, навсегда распрощавшийся с родными краями, с привычным укладом жизни. Городская жизнь малоподвижна, круг общения невелик. Все это, конечно, накладывает отпечаток на общее самочувствие человека – он быстро хиреет в городе, ранее обычного приходит к нему старость. А ведь все было бы по-другому, вернись сейчас Хорст на Синеморье. Пусть бы не ходил он в море за рыбой, но и на берегу у него было бы много старых друзей, за разговорами с которыми, за какими-то стариковскими делами мог бы он коротать свои денечки: всё не один!
Вскоре из дому вышел Болат. На плече у него было свежее полотенце, а в руках кувшин с теплой водой и таз.
– Моем руки – и к столу!
Хорст ополоснул руки и лицо, вытерся и спросил Кахармана:
– А как в Семипалатинске – придерживаются казахских обычаев? Наверно, нет – они там ближе к русским как будто бы… Не одобряю – людям надо хранить свои обычаи везде…
– Спасибо, Болат-жан. – И он протянул полотенце Кахарману.
В дверях их приветливо встречала Марияш:
– Давно не видела вас, Кахарман-ага. Проходите…
Она посторонилась, чтобы пропустить гостя, но Кахарман предложил ей пройти первой.
– Вижу, Марияш, все у вас хорошо с Болатом. Ну а дети – здоровы?
– Слава богу. Я ничего особенного не приготовила, Кахарман-ага, была в больнице у Ирины Михайловны, только что вернулась. Так что уж извините – все на скорую руку…
– Пустяки. Я не привередлив…
Болат спросил, указывая на мясо:
– Хорст-ага, будете резать?
– Нет, пусть Кахарман…
– Нет-нет, уступаю вам…
Хорст стал резать мясо тонкими ломтями – по казахскому обычаю, одобрительно при этом заметив:
– Болат хоть и вырос среди русских, а чтит свои обычаи. Видишь, нож какой острый…
Болат отшутился:
– А вы, Хорст-ага, хоть и немец, но даже охотник Муса позавидует тому, как вы режете мясо…
Старик любовно оглядел молодоженов и сказал вдруг грустно:
– Как мы будем жить со старухой, когда вы получите квартиру, ума не приложу… Привыкли мы к вам. – Хорст пододвинул к Кахарману мясо. Кахарман оглядел комнату и заметил в ней много упакованных вещей. «Может, они затеяли ремонт?» – подумал он. От внимания Кахармана не ускользнуло, что Марияш и Болат были чем-то озабочены. Они старались этого не показывать: Марияш поливала мясо бульоном, Болат разливал в рюмки водку. Старик тоже не отказался выпить по такому случаю. Болат встал:
– Дорогой Кахарман-ага, милости просим в наш дом…
Но не это он хотел сказать, Кахарман чувствовал. Под его испытующим взглядом Болат махнул рукой:
– Кахарман-ага, вы знаете брата моего Кадыра. Не раз он бывал в Караое, часто гостил у Бериша – в доме вашего отца. Он поступил в университет, а после первого курса ушел в армию. Три дня назад его жена родила сына – а живет она вместе с нами. Мы тут же дали Кадыру телеграмму, то-то, думали, будет парню радости. Когда я вернулся домой с работы – застал Марияш и Хорст-ага в слезах. Оказывается, в тот же день они получили сообщение из Афганистана… – Болат замолчал, его душили слезы. – Он сражался до последнего патрона. Его представили к ордену. До этого у него было две награды. Только кому они нужны, эти железяки? Завтра привезут его тело.
Марияш расплакалась:
– Не знаем, как сообщить жене… Утром ходила к ней – спрашивает, нет ли вестей от Кадыра. А у меня язык не поворачивается сказать. Она такая счастливая… Вызвали ее родственников. Сегодня вечером они будут здесь…
Кахарман сидел пораженный.
Он не мог выдавить из себя ни одного слова сочувствия. Лишь изумился стойкости Болата: пробыл с Кахарманом, весь день и ничем не выдал своего горя. Конечно, Кахарман заметил какую-то в нем перемену еще в гостинице, но не придал этому никакого значения. А оказалось-то вот что… вот что…
Понимая, что дальше молчать нельзя, он заговорил. Но слова были какие-то общие, натянутые. Ему стало неловко. Вдруг его беды показались ничтожными перед горем: смертью молодого, полного жизни парня. Да, теперь в поддержке, в сочувствии нуждался не он, а Болат. Да и Хорст-ага попросил его об этом, шепнул, улучив минуту:
– Надо тебе обязательно побыть с ним – тяжело парню. Когда он узнал о твоем приезде – он заметно отвлекся от своих тяжелых мыслей, очень ждал тебя…
Вечером приехали родственники, роженицу забрали из роддома. На следующий день Хорст и Ирина Михайловна не отходили от Болата ни на шаг. Все эти дни в доме было много плача и стенаний. Молодая женщина была безутешна, а он, Кахарман, глядя на нее, прижимавшую к груди младенца, с новой силой переживал случившееся горе. «Не будет покоя в родительских домах до тех пор, пока не будут выведены из Афганистана наши войска, – думал Кахарман. – Кто сосчитает, сколько погибло молодых ребят на чужой земле? И кто ответит – зачем? А ведь среди них много парней из Караоя, из Шумгена… Неудивительно, что кладбища в Синеморье разрастаются с катастрофической быстротой – ко всему еще добавляется и этот проклятый Афганистан…»
Кахарман подсел к молодой матери и стал ее утешать:
– Что суждено, того не миновать… Тебе надо собраться с силами и жить дальше. Тебе надо вырастить и воспитать ребенка – это твой долг…
Женщина, утирая слезы детской пеленкой, ответила:
– Все это я понимаю, Кахарман-ага. Если бы не ребенок – я, может быть, и покончила бы с собой. Пусть хоть это будет мне радостью…
– Что уж делать – горе и счастье в жизни ходят рядом. Береги себя…
И хоть он понимал, что трудно сейчас подобрать слова, которые могли бы успокоить молодую мать, но те слова – не очень умелые, которые он сказал, он не мог не сказать.
Через несколько дней Кахарман с Болатом отправились покупать билет на самолет. Кахарман возвращался в Семипалатинск. В центре города, где располагались республиканские министерства, они неожиданно встретились с Акатовым. Вернее, Акатов их окликнул сам, немало удивившись:
– Кахарман, откуда ты здесь взялся? Хочу тебе напомнить – хоть ты и известный человек, а здороваться со старшими все-таки надо первому.
Так шутливо выговаривая, он обнял Кахармана.
– А кто же это с тобой? Лицо знакомое, но припомнить не могу…
Кахарман напомнил Акатову, где он мог видеться с Болатом.
– Значит, ученик Славикова. – Акатов пожал руку Болату. – Очень приятно. Как твои родители, Кахарман?
Кахарман отвечал – живы и здоровы.
– Чего и следовало ожидать. У Насыр-аксакала крепкая кость – как же, помню. Храни его Аллах. Будешь у них – передавай привет, низко кланяйся.
– Он частенько вспоминает вас, – сказал Кахарман уже теплее. – До сих пор кручинится, что мы из Москвы вернулись ни с чем. Даже ваша решительность и смелость нам не помогла…
И хоть Кахарман говорил совершенно искренне, и Акатов знал это, но такое направление разговора ему было как-то неприятно.
– Ладно, не будем об этом – слишком уж лестно думает обо мне аксакал. Как дела в Синеморье? – обратился он поспешно к Болату.
Болат коротко ввел министра в курс дела, многие рыбацкие аулы разваливаются, синеморские рыбаки разъехались по всей стране в поисках работы – другие теперь занимаются кто выращиванием скота, кто – рисоводством. Акатов все это слушал без особого энтузиазма.
– Нет, не желаю я добра тем людям, которые погубили Синеморье, – пусть их ждет похожая участь! Сейчас как будто бы наступило время беспощадно бороться с такими людьми – но мы почему-то медлим. И так везде! Во всех нас сидит прежний раб, он заставляет нас осторожничать. Почему это так – не могу понять. Мы так долго ждали этого времени, так надеялись – и вот теперь… Неужели всех нас, старых, трусливых, жалких рабов, надо уничтожить физически, чтобы выкорчевать это рабство?! Как же быть-то!
Он смолк, переводя взгляд с Болата на Кахармана, потом сказал более спокойно:
