«Мне тяжело умирать, – говорил Акбалак, – но не жалею я мир, который оставляю. Он будет наказан, этот мир, попомните мои слова! Сейчас человек жадно пожирает все, рушит богатства своей земли, а завтра изуродованная, нищая земля поглотит его самого, ей ничего больше не останется сделать, ничего! Сначала мир был совершенен и счастлив как ребенок. Потом его охватила жадность к деньгам, к лучшему куску мяса. За жадностью пришла жестокость, пришла бездумность, и мир начал разрушаться – и разрушается уже много-много лет. Человеком уже много лет ведает дьявол, Бог отвернулся от человека, схватившись за голову, – Бог проиграл! Человека должна уничтожить сама же земля, его породившая, – в этом будет его спасение, это же будет и наказанием ему…»
Вот что понял Насыр из обрывочной, смутной речи старца и содрогнулся – сколько же много было в Акбалаке отчаяния и злости, будто бы сам он теперь, к концу жизни, превратился в того дьявола, о котором сейчас говорил.
Акбалак смолк, широко открыл глаза и костлявыми бессильными пальцами пожал руку Насыра:
– Ты здесь… Я решил не умирать, пока не увижу тебя.
Его пересохшие, непослушные губы шевелились с трудом. Пожелтевшее его лицо выражало страдание, муку. Алмагуль прошептала:
– Уже два дня, как отказался отец от воды.
– Насыр! – Холодный пот выступил на лице Акбалака. – Тело мое предайте морю… Это моя просьба… Остальное все решай сам… Хочу к Карашаш…
Насыр был напуган этой необычной просьбой. Не для того ли просил его Акбалак вывезти последний раз в открытое море, чтобы обратиться к Насыру с этим своим желанием? Он переглянулся с Мусой. На лице охотника тоже было написано изумление. Разве мало рыбаков утонуло в море – и разве желали они себе смерти? Как посмотрят на это люди?
Тобагабыл, догадавшись, в каком смятении могли быть сейчас Насыр и Муса, сказал:
– Отец давно предупредил нас об этом своем последнем желании… Мы не удивляемся.
– Нельзя не исполнить последнего желания нашего старшего брата, – проговорил Муса. – Сделаем все, как он велит…
И, представив, как они опускают в море саван, в котором будет тело Акбалака, подумал: «Славная жизнь его мало походила на жизнь других людей, пусть и смерть его будет необычна».
Акбалак, слышавший слова Мусы, выражением глаз и движением бровей дал понять, что доволен им. Потом потянул руку к Насыру, как бы спрашивая: а ты что скажешь, брат?
– Еще не было такого случая, чтобы мы ослушались тебя, Ака, – промолвил Насыр. – Желание твое будет исполнено.
К вечеру Акбалак уже не мог говорить. Слабым шевелением пальцев подозвал к себе Алмагуль, что-то прошептал дочери. Алмагуль с плачем упала на грудь отца. Ее увели соседки. Акбалак приложил руку Насыра к своему сердцу, посмотрел на него долгим прощальным взглядом и скончался. В последние минуты его взор, наверно, застилала голубая морская волна. Она была теплая, ласковая, она все больше и больше обнимала его – до пояса, до сердца, до горла… и наконец понесла, понесла, понесла…
Насыр прикрыл веки своего друга и горько заплакал.
Последнюю просьбу покойного старухи и старики, приехавшие оплакивать кончину, восприняли с ужасом. Но Насыр дал понять: не исполнить волю старца нельзя. И Шумген погрузился в хлопоты, связанные с проводами в последний путь известного на все побережье жырау Акбалака. Приехали с Корыма Игорь и его сотрудники. На другой день отовсюду стали прибывать друзья Акбалака.
– Отец может обидеться, что не сообщили ему, – сказал Игорь, и потому была отправлена телеграмма профессору Славикову. Ответная пришла в тот же день.
– Хорошо бы зачитать эту телеграмму людям, – предложил Муса.
Насыр расправил бланк и протянул Игорю:
– Прочти вслух, Игорь-жан, а я буду переводить.
После того как Игорь прочитал телеграмму, а Насыр перевел ее, добавляя от себя емкие и трогательные слова, люди, слушавшие затаив дыхание, одобрительно зацокали:
– Хорошие слова, умные!
Покойника понесли в отдельную, специально для этого случая, поставленную большую юрту; на юрте вывесили белый флаг.
– А почему белый? – спросила Лена. Бериш объяснил ей:
– Когда умирает пожилой человек – вывешивают белый флаг, когда молодой – красный.
Можно было понять вопросы Лены и Сергея. Они старались вникнуть в ритуалы и обычаи другого народа, наблюдая за подготовкой к похоронам, которая казалась им торжественной и непонятной. Последним в этот день прибыл в Шумген рыбак с туркменского побережья Кара-Богаза Ходжанепес. По его прибытию стали собираться к ужину, и Насыр объявил, что завтра все выедут в море на четырех больших лодках. Старики, давние знакомцы Акбалака, собравшиеся со всех уголков Средней Азии, прервали тихую, неторопливую беседу и согласно закивали головами.
Киргиз Кумбек, сняв мягкую шапку, проговорил:
– Разве мог я не приехать, узнав о смерти Акбалака?
– Мы не очень надеялись на это, – ответил узбек Фзули. – Слышали, что ты болеешь…
– Как не болеть в наши-то годы? Ноги совсем не ходят… Но собрался все равно – и не жалею: снова вижу всех вас. А так одному Аллаху известно – свидимся ли еще?
– Ты прав, Кумбек, – кивнул Ходжанепес. – Каждый из нас думал так же. В давние времена и мы сами, и люди наши были быстроходными…
Бекназар из Муйнака задумчиво огладил свою бороду:
– Да, короткий у стариков век, чего уж говорить: сегодня жив, а завтра…
Самый почтенный из аксакалов – жырау Кадыр с Балхаша – сменил тему разговора:
– Ходжеке, скажи-ка нам, что у вас там на Кара-Богазе с плотиной? Это какая будет по счету? Решили они строить ее?
– А чего бы не решить? Они же не мозгами думают, а совсем другим местом… Теперь Кара-Богазу все равно, эти собаки сгубили его навсегда. Вода ушла, остались солончаки, без конца дуют ветры – песок да соль. Люди у нас стали сильно болеть, дети мрут… Да что я рассказываю – здесь у вас все то же самое!
– А на Балхаше, думаешь, что-то другое? – с горечью воскликнул Кадыр. – Привезти бы их всех сюда да пусть бы они пожили здесь…
– Привезешь их – как же! Одним из первых, кто принялся губить Синеморье и Кара-Богаз, был наш великий гениальный «ученый» Бабаев… – сказал Ходжанепес.
– Разве Бабаев один был! – перебил его Физули. – А Рашидов! А Кунаев. Тоже гениальные…
Насыр, наконец освободившийся от своих хлопот распорядителя, присел рядом с Кадыром и пока не принимал участия в разговорах. Весь сегодняшний день он провел на ногах, и сейчас у него разболелась поясница. Он придвинул к себе одну из подушек, приготовленных для гостей, прилег. Мысли его были поглощены смертью Акбалака. Уходят люди из этого края: одни в чужие земли, другие как Акбалак?.. Насыр, чего скрывать, остался одинок. Самое, наверно, время оглянуться на прожитую жизнь. Ему не в чем укорить себя. Всю жизнь он рыбачил и в этом обычном труде нашел для себя высокий смысл жизни. Не суетился, не гонялся за мелочными радостями бытия. И хоть телом он время от времени отдыхал от трудов, а вот душою – никогда. Никогда мысль его не ведала покоя, никогда не дремала его душа. Она, словно навьюченный верблюд, утопая в песке, влачила бремя своей судьбы под этим божьим небом…
И что же?
«В самом деле – и что же? – подумал Насыр. – К чему я обо всем этом размышляю?..»
Глаза его сами собой закрылись, и он уснул. А проснулся от звонкого голоса Физули, который, трогая его за плечо, говорил:
– Состарился наш Насыр-ага, точно. Только прилег – и тут же спит как убитый.
Сон нисколько не освежил Насыра – голова по-прежнему была тяжелой, ныла поясница. Он вышел во двор умыться. Лена и Сергей старательно помогали женщинам, а Игорь, подавая Насыру полотенце, сказал:
– Насыр-ага, вы предельно устали. Ложитесь пораньше спать, а с делами мы сами управимся.
Насыр кивнул в сторону Лены и Сергея:
– Огромное спасибо тебе и твоим друзьям, Икор. Да благословит вас Аллах!
Игорь кивнул и проводил Насыра до самой постели.
Назавтра продолжали съезжаться в Шумген оповещенные о смерти Акбалака; особенно было много людей с Балхаша и Торгая. Игорь, Сергей и Тобагабыл, не зная усталости, встречали их и брали на себя дальнейшие хлопоты.
