Между тем в Караой спешили трое молодых парней, ведомых Кайыром, который конечно же хорошо знал здешние места. Опасен был их путь. На одном из разъездов в вагон вошли двое парней-казахов. Кайыр безошибочно определил: за ними установлена слежка! У него была великолепная зрительная память – в одном из этих высоких парней он мгновенно узнал сотрудника чимкентской милиции. Кроме маленькой личной команды Кайыра в этом вагоне ехали за анашой и ребята прибалты, которых теперь нужно было предупредить. Но как? Кайыр ломал голову и ничего не мог придумать. Наконец он решил: надо дать знак хотя бы Петру и Арно, чтобы они вели себя осторожней. Выходя в тамбур, Кайыр подмигнул Петру. Тот через некоторое время тоже вышел покурить. Кайыр коротко бросил: «Те двое, что сейчас вошли, – менты. Будьте готовы ко всему. Возможно, придется прыгать с поезда. Я дам знать, что делать».
На третий день туман стал слабеть, что отметил Насыр, выйдя во двор, но к вечеру опять сгустился. В короткий миг просвета Насыр различил на окраинном холме аула какие-то движущиеся фигуры. Они еле вырисовывались в тумане, и Насыр долго не мог понять, что там могло быть: люди? животные? Наверно, дикие лошади, решил он. Какой нормальный человек вздумает бродить в такой морок по холмам – чего ради? Тени между тем растворились в лощине. Совершив омовение, Насыр поспешил в дом, но прежде еще раз оглянулся. Никого на холмах не было. Встав на молитвенный коврик, он принялся молиться. Но из головы его не шли эти странные фигуры – наваждение какое-то! Впрочем, ничего удивительного не было – возможно, что все это лишь показалось ему, примерещилось. В такие туманные дни у него, как обычно, резко подскочило давление. Три ночи он провел почти, что без сна, просыпаясь с головной болью, с шумом в ушах. И у всех так… Вчера на такую же головную боль жаловались и Жаныл, и старуха Мусы – не могли от подушки оторвать голову. Таким же недугом занемогла сегодня и Корлан…
Или же не померещилось? Закончив молитву, он не сразу поднялся с колен, а некоторое время постоял задумавшись. В душе Насыра это странное, зыбкое видение на холмах нашло необъяснимый отклик. Насыр, по-прежнему стоя на коленях, обратил глаза как бы в самого себя, в свою долгую память, подернутую таким же густым туманом, в который погрузилось нынче побережье, – и привычный окружающий мир, предметы и вещи как бы сместились в область некой ирреальности. Этот туман сейчас легко соединился с туманом памяти Насыра, и сейчас старый рыбак видел такие же зыбкие, как недавние фигуры, очертания людей, вереницей движущихся по невысоким пологим холмам. Этих людей много, они идут по пескам уже долго – с востока на юг и на запад, в города, где мечтают найти спасение от голода. Истерзанные, измученные жаждой, многие из них валятся с ног и больше не встают. Никто не останавливается, никто не обращает на них внимания. И сами умирающие уже не молят о помощи: они знают, что помочь им нечем.
В те дни было Насыру восемнадцать лет – он был молод, полон сил. В те дни он только начинал выходить в море с аксакалами и карасакалами. Одобрительно поцокивая языками, смотрели на него старые рыбаки и говорили, качая головами: «Знатный работник получится из Насыра, знатный… Многих удивит он силой, сноровкой и смелостью».
Поморы делились с истощенными, бредущими людьми хлебом и рыбой, уговаривали их здесь остаться, на побережье, убеждали, что в песках их ждет верная смерть. Но мало кто из странников последовал этому совету. Пугал, наверно, беженцев непривычный труд – были они скотоводами, никогда не брали в руки кетменя, не ловили рыбу… И сколько их умерло в песках – кто знает…
Однажды недалеко от аула возвращавшийся с моря Насыр обнаружил мальчишку лет тринадцати. У паренька совсем не было сил подняться. Но, увидев приближающегося Насыра, он таки встал на ноги, зато девушка, склонившаяся над ним, вдруг рухнула как подкошенная. Мальчишка, сжимая слабой рукой камчу, исподлобья глядел на Насыра. Его настороженность была понятна. В дороге они насмотрелись всякого – видели подлецов, которые отнимали у людей последний кусок хлеба, видели тех, кто не считал зазорным питаться человечиной. Насыр ласково заговорил с детьми: «Сестре твоей, вижу, совсем плохо… Пойдемте-ка ко мне, ребята». Мальчишка, по-прежнему сжимая рукоять камчи, мрачно смотрел на Насыра. «Не бойтесь меня. Я не разбойник и не людоед… Идемте, дом мой совсем рядом…» Мальчишка не отрывал настороженного взгляда от Насыра. «Воды, воды…» – прошептала девушка. «Корлан!» – жалобно бросился к ней братишка и хотел было наклониться над нею, но, понимая, что больше уже не встанет, если сделает это, выпрямился и ответил: «Нету воды, Корлан, нету…» Губы у него были черные, растрескавшиеся до крови, ноги дрожали, как у новорожденного жеребенка. Насыр бросил весла, решительно подошел к девушке и поднял ее на руки. «Следуй за мной», – приказал он мальчишке. Тот наклонился к веслам. «Не тронь, я вернусь за ними сам». Девушка была легкая как пушинка – настолько она ослабла от голода и жажды. Когда он открыл дверь, мать лишь ахнула от изумления. Тотчас же послали за Откельды. Лекарь стал поить детей травяным отваром. Уходя, он предупредил: «Утром дадите рыбного бульона, а сегодня ни крошки съестного – это может плохо кончиться».
Через месяц Корлан, так звали девушку, совершенно изменилась – щеки ее порозовели, в глазах появился живой блеск. Девушка оказалась сноровистой, ловкой – быстро управлялась по дому и хозяйству, так что мать Насыра только ахала. Очень скоро дом засверкал чистотой, стал по-особенному теплым и уютным. Насыру нравилась эта расторопная четырнадцатилетняя девчонка еще и потому, что оказалась она умной, смышленой. Мать как-то сказала Насыру: «Судя по воспитанию – это дети из хорошей семьи. Ты слышал, как поет Корлан? Жаль, что не слышал. Попроси как-нибудь ее спеть. Наверно, у них была музыкальная семья – песни Семея, которые поет Корлан, не всякому даются». Любовь к Корлан мать Насыра сохранила до самой своей смерти. К осени братишка Корлан стал выходить с Насыром в море. Но с каждым днем он почему-то становился все мрачнее и задумчивее, а однажды и совсем исчез. Насыр справился у Корлан, что бы это могло значить, и она ответила, не смея поднять глаз на Насыра: «Наверно, он отправился искать нашего дядю. Спасибо вам за все. Пришла пора и мне прощаться». – «Я никуда тебя не отпущу!» – решительно заявил Насыр и густо покраснел до ушей. Корлан еще ниже опустила голову и убежала в дом, тоже очень смущенная. Сколько времени прошло с того далекого дня?..
Помолясь, Насыр провел ладонями по лицу: аминь!
– Аминь! – услышал он за спиной чей-то голос.
Обернулся. На пороге стояли три человека. Лица у них были почерневшие от пыли, одни глаза блестели.
– Ассалаумалейкум, Насыр-ага! – произнес один из них, тот, что был ближе к Насыру.
– Алейкумсалам! – ответил Насыр. – Кто вы такие, что-то не узнаю вас…
Насыр приблизился к ним и каким-то шестым чувством угадал: это те, что маячили недавно на косогоре.
– Я Кайыр, Насыр-ага. Вы, наверно, помните меня – был до вас муллой в Караое…
– Вот тебе и на! Каким же ветром тебя сюда занесло? – Насыр успокоился. – Идите отряхните пыль с одежды, умойтесь, потом будем чай пить – я пойду похлопочу…
Путники привели себя в порядок и сели за стол. Пока Насыр возился у печи, от буханки хлеба и куска масла, что были на столе, не осталось и следа.
– Возьми еще хлеба в том ящике, – указал Насыр Кайыру. – Совсем вы что-то оголодали, ребята…
– Два дня не ели, – ответил Кайыр, нарезая хлеб. – А где Корлан-апа?
– Отправилась к старухам – они все разом что-то слегли. Ничего удивительного: сам видишь, что у нас творится.
– И света нет?
– Все у нас тут развалилось. Есен с бригадой на Балхаше – некому движок починить. Я поковырялся, да что толку: ничего я в этом не понимаю. Вот и сидим, кукуем… А ты откуда и куда? Что это за люди с тобой?
Кайыр помедлил с ответом. Зная крутой нрав старика, он не хотел ему врать – старик, раскусив, прогонит вон. Но привычка взяла свое, и он начал:
