Шортанбай порвал рубаху на плече и подсел к Акбалаку.

– Ишь как разодрали плечо… Не стоит промывать питьевой водой – зря переводить. Подожди, сейчас проедем это смрадное место, зачерпнешь мне за бортом…

– Кровь не останавливается, – заметил скоро Шортанбай. Тогда Акбалак достал из кармана мешочек, развязал тесемку, вынул маленькие бумажные пакетики с сушеной травой и одной из них посыпал рану.

– Жжет-то как, дедушка!

– Лечебная трава, потому и жжет. Ты потерпи…

В это время Насыр удивленно проговорил:

– Эге, да нас, кажется, встречают. Я вижу людей на острове. Шортанбай пожал плечами:

– Наверно, отец по рации сообщил.

– Испугался, что нас тут съедят волки и заклюют чайки? – Акбалак был недоволен. – Зачем надо было беспокоить зря людей, как будто у них нет своих дел…

– Там Икор. Он всегда рад с тобой поговорить…

– Я тоже не откажусь. – Недовольство Акбалака прошло. – Хороший был у него отец в него и сын…

Вдруг снова послышался крик чаек. Насыр обернулся на звук, но птиц не увидел – солнце било ему в глаза. Тогда он заслонил солнечный свет ладонью и увидел стаю, которая стремительно приближалась к ним. Он оставил руль и бросился за веслом, но чайки камнем упали на людей в лодке и стали их терзать, громко хлопая крыльями. Насыр и Шортанбай неумело, неуклюже размахивали руками – прятали головы, боясь в первую очередь за глаза. На близком уже берегу, Игорь побежал к мотоциклу за ружьем. Парень и девушка, что были с Игорем, тоже стали кричать и размахивать руками: но птицы не обращали на них никакого внимания. Тем временем Насыру удалось-таки взять в руки весло, а Шортанбаю – штырь. Насыр широко размахнулся и сильным встречным ударом сбил трех птиц. Но другие чайки не дали ему замахнуться еще раз. Они налетели сзади и стали бить крыльями и клювами в затылок. Насыр пошатнулся и упал на дно лодки. Шортанбай тоже потерял равновесие и свалился за борт.

– Не вставайте! Лежите! – крикнул Игорь и нажал на курок. Дробь поразила сразу нескольких чаек. Уцелевшие с пронзительным криком взмыли в воздух. Вокруг стоял оглушительный гвалт – это кричали на воде раненые птицы и те, что отлетели от лодки. Шортанбай стал вползать в лодку, но одна из раненых птиц, вцепившись ему в штаны, тянула его назад.

– Насыр-ага! – вскрикнул Шортанбай, прося помощи. Но Насыр все еще не мог прийти в себя – лежал лицом вниз на дне лодки. Акбалак, дотянувшись ковшом, ударил чайку по клюву. Удар Акбалака был слишком слаб. Глазами, похожими на красные пуговки – ибо были они налиты кровью, – она пронзительно, зло посмотрела на старика. Акбалак вздрогнул и выронил ковш. Тем временем Насыр пришел в себя и втащил Шортанбая в лодку. Чайка отлипла от штанины Шортанбая, плюхнулась в воду и жалобно вскрикнула перед смертью, дернулась, стихла.

– Грех… Грех-то какой, – сокрушался Акбалак. – Нет, добром все это не кончится, поверьте мне!

– Даже чайки превратились в камикадзе. – Шортанбай снял с себя рубаху и стал ее выкручивать.

Насыр молча сел за руль.

– Они возвращаются! – крикнул Шортанбай и стал поспешно натягивать на себя рубаху.

Игорь тоже увидел, что птицы повернули назад. Он вскинул ружье и снова выстрелил. Снова несколько чаек камнем упало в море. Но это не испугало стаю. Они летели к лодке, нисколько не боясь размахивающего веслом Насыра. Но на этот раз они не стали атаковать людей. Они просто снизились и, пролетая над людьми, облили их жидким пометом.

Насыр был в тоскливом отчаянье и проговорил, сплюнув за борт:

– Всякое мне приходилось терпеть за семьдесят три года моей жизни, но так меня унизили и опозорили впервые…

Шортанбай, глядя на Насыра, который с брезгливостью осматривал себя и Акбалака, укрывшегося с головой, расхохотался.

Акбалак кряхтя сбросил с себя накидку, и Насыр с Игорем, взяв его под руки, подвели к большой палатке и положили на сено, загодя приготовленное Игорем.

– Спасибо тебе, – поблагодарил Акбалак Игоря за заботу. – Но все-таки зря Тобагабыл побеспокоил тебя. – Акбалак был совершенно растроган тем, что столько людей проявляют заботу о нем.

– Не стоит благодарности, аксакал. Я всегда рад видеть и вас, и Насыр-агу…

– Насыр, дай мне попить… – проговорил заплетающимся языком Акбалак. Вытянувшись на душистом сене, он вдруг по чувствовал себя разбитым, крайне уставшим. Когда Насыр поднялся к нему с пиалой верблюжьего молока, он уже спал.

Лена тем временем перевязала плечо Шортанбаю, предварительно обработав ранку йодом. Солнце уже садилось, теплая, мягкая темнота окутала остров. Дрова заготовили впрок, палатки для гостей были разбиты. Насыр оставил молодежь у костра, а сам прилег рядом с Акбалаком.

Молодые говорили тихо, стараясь не разбудить стариков. Лена отбросила косу за спину:

– Никогда не думала, что чайки нападают на людей. Рана, Шортанбай, у тебя серьезная…

Шортанбай, который тоже не мог взять этого в толк, изумленно ответил:

– Они совершенно не боятся людей…

Игорь рассмеялся:

– Они и нас пугали, между прочим… Кажется, они мстят людям, прекрасно понимая, сколько бед несем мы и морю, и им…

Шортанбай недоверчиво переспросил:

– Неужели понимают?

– Зачем бы они тогда нападали? Конечно, понимают!

– Удивительные вещи! – Шортанбай покачал головой.

Глубокий сон очень скоро Акбалака покинул, уступив место знакомой дреме – странному состоянию между сном и явью, отчасти похожему на бред. Шевеля спекшимися губами, Акбалак стал торопливо бормотать.

«Бесценная моя Карашаш! Вот я и вернулся на остров Корым. Наш с тобой шалаш совсем отсюда недалеко. Завтра с Насыром отправлюсь туда. Карашаш, дорогая! Я стал совсем немощным стариком, скоро я умру. Ты бы не узнала меня, глядя на мое тело. А вот у наших душ, милая Карашаш, нет возраста – они совсем не похожи на наши тела, клянусь тебе. Подумай сама – ведь в противном случае люди не находили бы друг друга на том свете. Нет, на том свете все продумано хорошо…»

Акбалак стих на минуту и заговорил снова.

«Еще тогда, в тридцать седьмом году, когда я тосковал по тебе, когда рвался к тебе, во мне стала зарождаться эта мелодия. Песня о тебе. И вот вчера она вызрела окончательно; видно, это дается свыше. И сегодня я счастлив как никогда. Ибо я понял, что спасло меня. Девятнадцать лет меня на Колыме терзали одиночество и холод, а твоя любовь спасла меня.… Наконец я сложил песнью нашей судьбы, нашел единственное завершение для нее!»

Акбалак снова стих. В зыбкой дреме возникало лицо Карашаш. Акбалак весь потянулся к ней. Карашаш сказала: «Мы уходим к Аллаху, Акбалак. На земле остается наша с тобой дочь – Алмагуль. Я не могу забыть ее – разве можно забыть единственного своего ребенка? Как у нее складывается жизнь, Акбалак?»

«Не много у нее счастья, милая Карашаш, но дослушай мой рассказ. У меня было одно утешение: смотреть в огонь и разговоривать с тобой, слышать твой певучий голос. А однажды – это было в Итжеккене-Сибири, где люди ездят на собаках, – я… я…»

Акбалак смолк, потому что к горлу его подступил комок.

«Что было в Итжеккене?» – спросила Карашаш.

«Я убил тебя… Вернее, это было мое ощушение – я видел, что сейчас тебя настигнет смерть, и ничего не мог с этим поделать. А разве ты не становишься соучастником убийства, если не можешь помочь человеку?»

«Как же ты убил меня, Акбалак?»

«Был холодный осенний вечер. Мы валили лес время от времени подсаживались к костру погреться. Спрятав рваные рукавицы в карман, я подбросил в костер веток. Как всегда, глядя на огонь, я стал разговаривать с тобой. Ты часто приходила ко мне из огня. Но на этот раз я почему-то никак не мог представить твое лицо, твои руки – сколько бы ни звал тебя прийти. Тебя не было. Я уже устал смотреть в огонь, как вдруг неожиданно увидел тебя. Ты выпадала из лодки. Ты что-то вскрикнула – мне показалось, что ты позвала меня. Я бросился в костер – но что я мог поделать, Карашаш?»