Его тоже объял ужас, когда он увидел этих мальков, когда представил, как чудовищны и омерзительны будут они через некоторое время, превратившись в крупных особей. Ему было больно, но он не удивился. Ибо вспомнил, что несколько лет назад нечто непонятное произошло с его собственной коровой – у животного выросли бивни, похожие на слоновьи.
– Насыр, – проговорил Акбалак, не отрывая взгляда от воды, – ты мулла, ты человек, который доверительно разговаривает с Богом. Ты столько лет говоришь с ним о нашем бедном море, но воды у нас не прибавляется…
Насыр ответил не сразу:
– Ака, ты всю жизнь подсмеивался над Богом, над муллами и хаджи… Как-то у нас с тобой не получалось серьезного разговора о создателе; думаю, что и сейчас не получится.
Акбалак негромко рассмеялся.
– Потеснили люди твоего боженьку, Насыр, залез он обоими ногами в один сапог. Он там сидит себе на небе и ничего еще не понял. А люди уже в космос летают, совсем не спрашивая его, можно или нельзя…
Насыр, по-прежнему соблюдавший пятикратные молебны, заучивший назубок слова Корана, в последнее время тоже не мог отделаться от сомнений. Если у Аллаха есть глаза, неужто же он не видит, как умирает Синеморье?
Однако Насыр сказал:
– Не будем богохульствовать понапрасну. Сколько бы человек ни летал в космос – ему Бога не потеснить…
– Если действительно существует Бог, я бы хотел сказать ему пару крепких слов за то, что посылает такие беды на человечество…
– Ты же не веришь, что Аллах существует!
– Не верю, в общем-то. Да иногда думаю: а вдруг он все-таки есть, а я умру и ничего не скажу ему.
Насыр рассмеялся:
– А себе, Ака, ты ничего не хочешь сказать? Только чело веку свойственно видеть недостатки других и не замечать собственного несовершенства – истинная, правда! Нет, Ака, давай не будем трогать Бога. Давай лучше поговорим о людях – вот они как раз заслуживают того, чтобы попасть под твой острый язык. Я не сомневаюсь, что несчастья на земле творятся не Богом, а людьми. Допустим, Бога нет. Но можешь ли ты объяснить, откуда берется та дьявольская сила, которая толкает людей к плохим поступкам, которая сбивает их с пути истины и справедливости, добра и разума?
– В человеке борятся три силы. Первая – это его доброта, его человечность. Вторая сила – это лев, готовый к борьбе, к нападению. А третья сила – мерзость, склонность ко лжи. Эта сила похожа на свинью.
– А эта сама свинья, не есть ли дьявол, Ака?
– Может быть. Люди зачастую превращаются в безмозглых свиней, я давно в этом убедился. Животные намного добрее душой, разумнее. Нам, людям, ох как далеко до них…
– Верные слова, Ака. – Насыр встрепенулся. – Я давно их ждал от тебя… – Теплое чувство к старцу заполонило сердце Насыра, и ему захотелось поговорить о чем-нибудь простом, человеческом. – Расскажи, Ака, как твою кобылку увел средь бела дня молодой жеребец…
– И вовсе не среди бела дня. Это было вечером. – Акбалак, произнеся это, закашлялся, на лбу его выступили крупные жилы. Вынул платок, приложил его к глазам, на которых появились слезы. Отдышался и попросил пить, потом вернул Насыру пиалу. – Лошади относятся друг к другу с пониманием, с нежностью. Я не стал пускаться за ними вдогонку – их сердца мгновенно прикипели друг к другу, и любовь их уже ничем невозможно было разрушить. Да и грех бы взял я на душу, если бы попытался это сделать. Хорош был этот огненный жеребец – прямо чудо! Ну, какая бы кобыла устояла перед ним?! И я подумал: пусть они долго-долго любят друг друга – благословил их, как детей…
Акбалак посмотрел вдаль – будто бы там, далеко на горизонте, летели кони – и среди них он видел и огненного жеребца, и свою молодую, стройную кобылу…
Когда стали приближаться к острову, опять дно лодки стали облеплять водоросли. Акбалак с жадностью вглядывался в полоску земли – она ширилась, становились четче очертания деревьев. Но и остров, по мере приближения к нему, все больше и больше повергал Акбалака в уныние. Поредели деревья на нем – был он какой-то поблекший, скудный; зеленой чашей посреди синего моря его можно было назвать теперь, разве что, закрыв глаза. Да, умирает море – стало быть, всему на свете есть конец. Он, Акбалак, теперь это знает и чувствует как никто другой: он умирает сам. Тонкая, ностальгическая улыбка тронула губы Акбалака. Кто теперь поверит, глядя на этого иссушенного старика, что некогда он был цветущим, крупным мужчиной? Что был когда-то совсем молодым? Старость тогда казалась далекой, совершенно невозможной, невероятной. И вот теперь, на закате жизни, вздумал он вглядеться в свою молодость и видит – поблек остров Корым; даже знакомый саксаул, тогда восхитивший его и Карашаш своей мощью, теперь выглядел поникшим, ослабшим.
Ах, Карашаш, любимая Карашаш! Давно уже нет тебя на этом свете, но и Акбалаку осталось недолго идти земной дорогой. Тело Карашаш осталось на дне моря, а его, Акбалака, похоронят в земле. Но душа его будет витать над морем, вместе с теми чайками, которых сейчас видит он, когда лодка приближается к Корыму. Как знать, может быть, и душа Карашаш тоже летает над морем и томится в ожидании души Акбалака, как знать… Интересно, как они встретятся на том свете? Они, наверно, бросятся друг к другу в объятия и, не разнимая рук, пролетят над островом или останутся на Корыме? Возможно, ее душа нашла здесь себе приют, почему бы и нет?
Тогда… тогда… Акбалак крепко задумался, и его вдруг мгновенно осенило. Он не должен быть похоронен в песках! Его тело должно опуститься на морское дно, как в свое время тело Карашаш. Да-да, как же он до этого раньше не мог додуматься? Вот оно, последнее его желание, которое он выскажет Насыру, выскажет всем своим близким. Именно Насыр должен предать его тело морю: ему-то не надо объяснять, что только так он сможет отыскать Карашаш на том свете. Пусть это странное решение поначалу отпугнет людей, но потом они поймут, они все потом поймут…
Эти размышления принесли душе Акбалака покой. Он умиротворенно прикрыл глаза. К нему вернулась та мелодия, которую он играл вчера на домбре. И хоть вчера она показалась ему законченной, теперь он понял, что ей не хватало до полного завершения еще одного куска, как раз того, который стал мурлыкать сейчас про себя. Хорошо бы не забыть ее, эту мелодию. Он еще дважды пропел ее, чуть шевеля губами, качая в такт головой, и только после этого успокоился: все, теперь не забудет… Не должен забыть…
Между тем порывы ветра с моря стали ему казаться зябкими – он понял, что вспотел. «Надо поберечь спину», – подумал Акбалак и чуть сполз с подушки, как раз на столько, чтобы перестало дуть в спину.
По мере приближения к острову все чаще и чаще попадались им на глаза мертвые рыбы на поверхности воды. Попадались также мертвые чайки, другие птицы. Потянуло смрадом мертвечины. Две чайки, летевшие за лодкой, вдруг с громким криком устремились на людей. «Шортанбай, берегись!» – крикнул Насыр, поднимая весло и устремляясь к носу лодки. Но одна из чаек успела больно ущипнуть парня за плечо. Вторая чайка чуть отлетела в сторону, испугавшись взмаха весла Насыра. Шортанбай испуганно обернулся – плечо его было в крови.
– Не заглушай мотор! – приказал Насыр. – Сейчас я промою тебе рану…
Птицы стали теперь атаковать их спереди. Они сделали плавную дугу у носа и стремительно бросились на людей. Насыр кричал и размахивал веслом, но та птица, что была крупнее, махала крыльями прямо над головой Насыра – она ничего не боялась. Акбалак стучал по дну ведра, Шортанбай тоже издавал устрашающие крики и размахивал металлическим штырем.
– Осторожно! – испуганно крикнул Акбалак. – Не убивайте их… Не надо их убивать, слышите…
Насыр и Шортанбай молча кивнули. Тем временем чайка покрупнее, увернувшись от взмаха весла, успела схватить клювом рукав Насыра. Рукав затрещал. Насыр быстро сел за руль и поддал газу.
– Что же творится, господи! – взмолился Акбалак. – Это же те самые чайки, которые брали хлеб из рук Карашаш! Теперь они так злобно нападают на людей. Насыр, ну разве это не светопреставление? – Потом он обратился к Шортанбаю: – Иди-ка сюда, покажи рану…
