Вскоре стал слышен лай диких собак, лай приближался.

«Есен, дай-ка мне ружье,» – приказал Кахарман.

Есен бросился в шалаш и протянул Кахарману пятизарядную винтовку, добавив:

«Оружие Мусы стреляет без промаха».

Жалобный писк ондатр, душераздирающие вопли этих маленьких, беззащитных животных терзали сердца людей.

Наткнувшись на рыбаков у костра, животные метнулись было назад, но тут же снова бросились к людям, совсем близко от себя услышав собачий лай. Они растерянно метались в ногах рыбаков, ища укрытия и защиты, – Кахарман отчетливо чувствовал икрами судорожное подергивание их маленьких тел. Завыли шакалы, их вой стал приближаться. Совсем недалеко от людей собаки раздирали ондатр. Кахарман прицелился в одного из псов, спустил курок, но промахнулся. На мгновение собаки замерли, как будто бы испугавшись выстрела.

«Их не так просто напугать,» – проговорил Камбар.

«Людей они не боятся, – включился в разговор шофер. – Собственными глазами видел в Калмыкии, как они перерезали стадо сайгаков.»

Кахарман внимательно следил за той матерой собакой-волком, в которую не попал с первого раза. Она не лезла вперед, как другие собаки, держалась позади других. «Осторожная – видимо, вожак», – понял Кахарман. Ондатры жались к человеческим ногам и не думали убегать от людей. Их, бедных зверьков, было сотни полторы.

…Как-то на рыбалке Кахарман заметил в воде плывущую ондатру. Она показалась ему странной: плыла неуклюже и была крупнее обычных своих размеров. «Смотри, какая вымахала!» – воскликнул Кахарман, обращаясь к Володе, который стоял рядом. Володя улыбнулся: «Э, Кахарман Насырович, это вовсе не ондатра – это дикая собака. Она ищет нору ондатры. Если волки и лисы поджидают зверьков у входа в нору, то смотрите, как охотятся собаки. Видите – собака уже в норе».

Кахарман направил лодку к берегу. Он решил с близкого расстояния понаблюдать за действиями собаки. Пока их лодка маневрировала, дикая собака уничтожила пять зверьков. «Сейчас это самый страшный враг для ондатры, – развел руками Володя. – Собаки здорово наловчились охотиться за ними».

Зайдя рыбакам за спину, вожак притаился: он готовился для прыжка. Кахарман, держа вожака на прицеле, выждал паузу и нажал курок. Грянул выстрел. Вожак, встреченный пулей на лету, кувыркнулся в воздухе и упал, подвернув под себя морду. Потеряв вожака, стая растерялась. Рыбаки стали расстреливать собак почти, что в упор. Стая бросилась врассыпную – вместе с вожаком осталось лежать еще несколько псов. Другие были ранены – они удалялись, подвывая, повизгивая, заметно отставая от стаи. Кахарман с рыбаками бросились им вслед, чтобы отогнать их подальше, – стая скрылась в степи. Почувствовав себя в безопасности, зверьки оставили рыбаков и продолжили свой путь.

Утром рыбаки обнаружили, что место вокруг их палаток усыпано тельцами мертвых зверюшек. Осмотрели и собак. Кахарман подошел к мертвому вожаку и сразу признал в нем одного из тех псов, что мочились на ветровое стекло. Знакомая рыжая сука, валявшаяся чуть поодаль, была еще жива. Она медленно открыла глаза и посмотрела на подошедших людей.

«Это же собака Насыр-аги!» – воскликнул Есен.

Но прежде Есена ее узнал Кахарман. Он, как и вчера, позвал рыжую: «Сырттан! Сырттан!» Собака безошибочно остановила глаза на Кахармане, заскулила, поползла к вожаку и попыталась лизнуть ему лапу. «Сырттан!» – еще раз позвал Кахарман. Она уронила голову и, не открывая глаз, зло оскалилась в ответ.

«Надо пристрелить ее, чего же ей напрасно мучиться, – предложил кто-то из рыбаков.»Кахарман слабо кивнул, отошел в сторону и, сжавшись, стал ждать, когда грянет выстрел.

…Когда разгрузили баржу, Кахарман дал команду разворачиваться. Снова надо было отправляться к песчаному карьеру на другом берегу. Эта работа повторяется изо дня в день. По течению буксируют полную баржу – и налегке идут против течения. На реке нет буйных ветров Синеморья, нет высоких, опасных волн – нет и сурового секретаря обкома, никто теперь не требует от Кахармана выполнения плана по ловле рыбы.

Некогда мощный, полноводный, а ныне обмелевший Иртыш продолжает жить тихой, неприметной жизнью, не будорожа в человеке сильных чувств, а словно бы усыпляя его, словно бы ласково, ностальгически шепча человеку шорохом своих мелких волн: «Все прошло, все прошло…»

Кахарман никак не мог свыкнуться с однообразием своих дней, с монотонной обыденной работой.

– Опять заскучали, капитан? – вывел Кахармана из задумчивости голос Ладова. – Ей-богу, нехорошо это… Хотя, с другой стороны посмотреть, – вам, морскому волку, речные волны должны казаться пустой, никчемной игрушкой. – Не знающий уныния Ладов улыбнулся: – Давайте-ка я встану к рулю…

– Что может сравниться с морем! – в сердцах воскликнул Кахарман и, чуть устыдившись некоторой неуместности своего пафоса, уступил место Ладову. Поднялся на палубу и как бы продолжал разговаривать сам с собой. «Эх, Ладов, Ладов… Море ни с чем не сравнимо, так и знай. Море – это загадка, море – это опасность и риск. И вместе с тем море – это радость, которой никто еще не подыскал названия; и вместе с тем море – это счастье, которое еще никто не объяснил. Да и зачем давать названия, Ладов? Зачем что-то объяснять? Надо просто родиться и жить у моря… и все-все чувствовать, Ладов. Вот такие дела, Саша…» Вечером, после последней ходки, команда поднялась в контору за зарплатой. Ладов и Кахарман отправились на пляж, что был недалеко от порта. Вошли в воду. Ладов, широко выбрасывая руки, поплыл к середине реки и уже издалека, обернувшись, крикнул:

– Чудесная вода, капитан!

Кахарман медленно поплыл следом. Очутившись в воде, он по-другому стал ощущать реку. Хоть и обмелел, оскудел Иртыш, но течение у него все еще было сильное. Ноги Кахармана задевала мелкая серебристая рыбешка, почти мальки.

Синеморье… Раньше его называли Великим морем, а как его называть сейчас? Мертвым? А вот в Иртыше, наверное, все-таки жива еще своя Ата-балык. Да не каждому дано ее увидеть. Она может показаться на глаза лишь тому человеку, у которого чиста совесть, прекрасны помыслы и совершенны дела. Увидит ли ее когда-нибудь еще он, Кахарман? Кто знает. А вот отцу его, Насыру, который всю жизнь прожил на море, она, наверно, много раз показывалась и, может быть, даже говорила с ним. И рассказывала, наверно, ему о своем одиночестве… Что же удивительного в ее одиночестве: ведь и таких людей, как Насыр, совсем мало осталось на свете, честных, совестливых, благородных. Таков ли ты, Кахарман? Таков ли…

Вернулись они с Ладовым только к ужину, который собрали ребята. Сидя за столом, Кахарман никак не мог оторваться от своих прежних мыслей о том, что как-то наперекосяк пошла его судьба. А теперь еще это пристрастие к спиртному… Вот она, свобода! Какой Бог, кроме напитка, способен даровать человеку такую свободу! И ведь Синеморье Кахарману теперь тоже не в укор, хотя было ведь время, когда выпивохи в его родных местах и за людей-то не считались! И как этот народ за такое короткое время втянулся в эту пагубную пьяную воронку? Дошло до того, что люди теперь стыдятся приглашать к себе в гости, если нет возможности выставить на стол спиртное. Ни одна свадьба, ни одно застолье не обходится без пьянки. А также ни одно дело: «Не подмажешь, не поедешь». Стыд и срам. Никто уже не помнит редкого, отважного примера – примера охотника Мусы. Однажды он сказал Кахарману: «Стоит мне выпить хоть бы глоток этой гадости, конь чувствует: всхрапывает гневно, не подпускает к себе. Плетешься до дома пешком никак невозможно сесть на него, даже если хитростью пытаешься взять – подойти с подветренной стороны. Вот и думаешь: наверно, Богом проклята эта дурная вода! Вот отец твой Насыр все твердит, что нет большего горя на свете, чем война. А мне кажется, что эта штука пострашнее войны. Кого она утянет – тот помирает мучительной смертью. Нет же – теперь и в рот не возьму! Род Сансызбая слов на ветер не бросает!»

А было это в начале далеких пятидесятых. И с тех пор Муса действительно капли в рот не брал! Вот ведь какая сила воли! Вот какая боязнь греха, вот какая совестливость оказалась в человеке! Да только много ли таких людей вокруг! Дожили до того, что «пей не пей – все равно помирать»! Но если человек не боится греха, не знает совести – он же способен превратиться в бесчувственное животное! Как этого не понимают люди?