Но Майрам пришел в себя только на четвертые сутки. Прорвалась, наконец, до него весть о красавице, дежурившей возле его кровати. Она не заметила, когда вздрогнули его веки, и он открыл глаза. Сперва была боль — страшная, нестерпимая… Потом сплошная пелена, которая мешала увидеть свет и чей-то взгляд. Напряженный, беспокойный, утомленный. Майрам никак не мог вспомнить, кому он принадлежал, но тревожил его. Он всматривался в ускользающую тень, он кричал ей: — Кто ты? Но голоса не было. Вопрос застрял в трут. От напряжения болели глаза. Но Майраму надо было поймать эту тень, увидеть, кому принадлежал взгляд, — и он широко открыл веки. Тень задрожала. Майрам застонал, она сжалилась над ним. Он увидел сидевшую у кровати девушку. Он с трудом рассмотрел ее лицо. А рассмотрев, не поварил. Возле него сидела Наташа! И в ее ладонях покоилась его рука! Нет, он не поразился и не потерял вновь сознание, хотя был близок к этому…

Услышав его стон, Наташа поспешно и радостно склонилась над ним. Майрам совсем близко увидел ее губы, глаза, шею… Она улыбнулась ему, будто извинялась перед ним. Он услышал, грустный голос:

— Шевелиться нельзя!

Из-за высокой спинки кровати радостно простонала мать:

— Прешел в себя, сынок!..

И тут же перед ним возникли Тамуська и Сослан. Майрам не смотрел на них, он видел только Наташу, он чувствовал только ее руки.

— Ничего, Майрам, ничего, — говорила она, вытирая пот с его лба. — Теперь все будет хорошо, — шептали ее губы, и Май рам, к своей радости, увидел у нее на глазах слезы…

Все! Он больше не был Майрамом. Он был человеком, у которого все получается так, как он задумал. Он закрыл глаза, чтобы никто не увидел, что и у него могут выступить слезы…

Вечером к нему нагрянули Савелий Сергеевич, Степан, Михаил Герасимович, Вадим… Они пробились в палату! Еще бы — кино! По схеме, составленной Коновым, весть о возвращении к жизни Майрама докарабкалась до киногруппы. Их приехало в больницу гораздо больше, но в палату прорвалось лишь четверо. Обложенные кульками с конфетами, виноградом, яблоками, коробками тортов, букетами цветов, они заполонили палату. Свалив свою поклажу на тумбочки, они, извиняясь и кивая головами больным, устремились к кровати Майрама и заговорили разом, весело и встревожено, перебивая друг друга, вцепившись взглядами в его лицо!..

Майраму стало тепло от их участливых слов и легких прикосновений к плечу и руке. Они говорили о том, что он напрасно их. бросил, что они присмотрели ему одну изумительную роль, точно специально написанную для него, ибо в ней его характер, его привычки, образ мышления, — и она ждет Майрама. И все в группе любят его и скучают по нему…

— Видел бы ты, как, узнав об аварии, плакала твоя законная невеста Таира, то есть — Люся Токоева, — твердил ему Савелий Сергеевич.

— С трудом успокоили, — кивнул головой Михаил Герасимович.

Вадим смущенно повел плечом, заискивающе произнес:

— Ты мне здорово помог. Я видел пленку с тобой. Ты, Май рам, дал мне ключ к решению образа Мурата. Спасибо тебе!

Он прикоснулся ладонью к его плечу, и хотя Майрам понимал, что в его словах много преувеличенного, но ему хотелось верить, что так оно и есть, что и его мученья на съемочной площадке не пропали даром… Майрам был совсем слаб. Их громкий, возбужденный шепот врывался в него оглушительным ревом, сознание то и дело пыталось удрать. Но он лежал тихий и впитывал в себя их голоса, их здоровье и бодрость. Он их почти простил.

В палату вбежала нянечка, упрашивая их уйти, твердила, что главный ее уволит, но они умоляли:

— Еще одну секундочку! Всего одну!

— Мы же его целую вечность не видели, — говорил Степан.

— Ради этой секундочки мы бросили съемку! — угрожающе поднял палец к потолку Михаил Герасимович.

И тут Наташа твердо и сердито попросила их покинуть палату, и они покорно вышли, кивая Майраму головами, махая руками… Савелий Сергеевич вновь показался в дверях, почтительно обмяв вставшую на его пути непреклонную Наташу, вместе с ней приблизился к Майраму. Оглянувшись назад и убедившись, что никто из киногруппы его не слышит, он склонился над ним, признался:

— Спать не мог, Майрам. Все размышлял над тем, не сиганул ли ты в пропасть из-за того, что роли лишили? Не верил, что ты мог с отчаяния, а отогнать сомнения не удавалось. И сейчас еще нет-нет, да и придет сомнение. Говори правду, Майрам. Не щади меня.

Майрам попытался улыбнуться. Милый, азартный, беспокойный и беспощадный Савелий Сергеевич! Да как это могло прийти тебе в голову? Неужели и в самом деле я похож на человека, который из-за выкрутасов судьбы может броситься в пропасть? Успокой свою совесть, товарищ режиссер. Не виноват ты в этом, не виноват!

Конов уловил ответ в его глазах, — и сразу засветился радостью, тихо засмеялся, склонился над Майрамом.

— Я верил тебе. И верю. Ты такой, как и он, Мурат. Еще не во всем. Но уже на пути к этому. Года через два начать бы съемки — не избежать бы тебе этой роли! И сделал бы ты ее как никто другой! Я это знаю… Выздоравливай, Май рам. Я еще приду!

Травмы оказались тяжелыми. Майрам на день по несколько раз терял сознание. Надежда была лишь на его могучий организм да на волю к жизни. Как-то придя в себя, он увидел Бабека Заурбековича. Ему было нелегко сидеть на стуле, то и дело клонило на сторону. Не потому ли сбоку прислонился к нему Петя? К кровати приблизился и Илья. Они обрадовались, что он открыл глаза, улыбались ему ласково и заботливо…

— Ни слова не произноси! — приказал Майраму Бабек Заурбекович. — Тебе нельзя говорить… Все свои силы направляй на одно — на желание выжить, выздороветь… Ты слышишь меня? Только об этом думай…

Майрам представил себе, как собирался навестить его Бабск Заурбекович, как одевали его, как Илья на руках снес отца к машине, как вносил по широким больничным лестницам наверх… И все эти мучения они перенесли ради того, чтобы Бабек Заурбекович повидал и подбодрил Майрама… Невольная слезинка выползла из-под век и побежала по щеке таксиста. Бабек Заурбекович увидел ее и стал успокаивать Майрама:

— Тебе нельзя волноваться. Все твои мысли должны быть только о том, чтоб поскорее встать на ноги. — Он глянул на внука: — Петя, положи сверток под подушку…

Петя вытащил из портфеля надвое свернутые листы бумаги, осторожно сунул их ему под подушку…

— Там самое мое сокровенное… — растроганно произнес Бабек Заурбекович. — Ты узнаешь, как я во второй раз родился…

— Ему нельзя читать, — сурово сказала Наташа.

— Это ему надо, это ему необходимо почитать! — настойчиво оборвал ее Бабек Заурбекович…

У Майрама в бессилии закрылись глаза…

…Раны Майрама заживали. Через полтора месяца сняли подвески. И теперь он выглядел далеко не так героически, как прежде, когда посетители сперва бросали взгляд на поражавшие их воображение крючки, на покрытые гипсом, вздернутые к потолку ноги, и глаза их становились почтительно заботливыми, ибо Майрам представал им в ореоле страдальца.

Наташа заглядывала к нему утром, ощупывала его ноги, грудь, бока…

— Не больно? — то и дело спрашивала она.

Куда там! Кто в такой ситуации в состоянии ощущать боль? Майрам молча улыбался ей. Он видел, что его соседи по палате в эти минуты переглядывались, весело подмаргивая друг другу. Но ему было все равно, ибо рядом была лучшая из лучших девушек, та, кто станет его женой. И не когда-нибудь, а как только он выпишется из больницы.

— И у меня рана, и на нее глянуть не мешает… — полушутя-полусерьезно заявил Наташе инженер.

— И вас посмотрит… — заявил любитель слушать радио и, чуть помедлив, добавил: — профессор…

Наташа аккуратно прикрыла ноги Майрама и облегченно сказала:

— Обошлось. Через месяц будешь на ногах!.. — и ушла…

— Выйдешь из больницы — она ждет у выхода, — глядя на Майрама, произнес инженер. — Для начала что ей предложишь?

— Цветы, — улыбнулся Майрам, рукой показав, какой большой букет цветов он ей преподнесет, и подмигнул: — Знаю сад.