— Ух ты! — Фриц нетерпеливо кивнул на кастрюлю: — А там. что?

— Суп из угря, — почмокала губами Герта и торопливо стала показывать на кастрюли и сковороды: — Здесь рулет из телятины. Мистер Роллинс расщедрился — такое мясо подбросил!: Мечта!

— Вот он какой… А с виду…

— Все люди добрые и совестливые, — сказала она убежденно. — Ходят суровые, а наступит день — раскрываются, не могут утаить в себе хорошее. Наружу оно рвется. И тогда… Вот! — она кивнула на кастрюли и сковороды: — И это еще не все! Потом поставлю на стол — посредине — фаршированного…

— Гуся? — затаил дыхание в восторге Фриц.

— Не отгадал, — радостно засмеялась Герта и провозгласила: — Поросенка! С черносливом! Смазанного изнутри лимоном!

Тут Фриц что-то заподозрил и спросил:

— А баварское пиво?

— Вдоволь! — охотно подтвердила Герта. — Два бочонка! Фриц решительно приподнял крышку одной кастрюли, затем другой, добрался до сковородок, коротко убеждаясь:

— Картошка вареная… Картошка жареная… Картофельные котлеты, — и зло спросил: — А поросенка из картофеля еще не сляпала?

— Испортил все ты, Фриц, — сразу потускнела Герта.

— Поменьше фантазируй, — укоризненно покачал головой он. — Как пить дать — свихнешься, — он ткнул в ее сторону пальцем, промолвил зло, уличая в недозволенном: — А ты сама верила тому, что говорила. В тебе уже есть что-то. Не давай волю мечтам! «Мистер Роллинс подбросил мясо!» Нашла добряка. Да он на нас смотрит, как на…землю! Сунул ей в нутро картофелину — осенью, пожалуйста, полведра! А чтоб картофелина попала в землю, нам надо внутрь тоже картошечку! И на сипну — картошечку! Со всех сторон картошечка! Картошка везет картошку для картошки!

— По полмешка таскай, надорвешься, — потеплела Герта.

— Я сильный, — усмехнулся он. — Бедному нельзя быть слабым. У отца одна надежда — на мою силу. У него пять сыновей, а отправил в Америку меня. Почему?

— Отец привез меня сюда потому, что у него пет сыновей.

— А мой выбрал меня потому, что я самый сильный. Сильный! Отец знает: я не упущу своего. Мне бы только ухватиться обеими руками за хвостик своего шанса. И я не упущу его! Мышцы будут лопаться — не разожму пальцы! Зубами вцеплюсь! Ни о чем думать не буду — только о том, чтоб выдержать. И нет силы, что оторвет меня! Руби, режь руки! А я буду держать!

Герта смотрела на него во все глаза. Она верила тому, что он говорил. Весь облик его кричал о том, что так и будет в его жизни. Он выкарабкается с помощью своей силы, потому что надеяться больше не на что. Он вцепится в кончик своего счастья мертвой хваткой. Он не знает, как появится этот шанс, что позволит ему добиться своего места под солнцем, но верит, что появится. И тогда все будет зависеть лишь от него. А он уж своего не упустит. Он скорее умрет, чем проявит слабость. Неужели ничто не сможет оторвать его? И Герта спросила:

— А если человек будет тонуть?

— Я не упущу свой шанс!

— А если сестра твоя? — изумленно посмотрела на него она.

— Я закрою глаза, — Фриц закрыл глаза, и руки его мертвой хваткой вцепились в мешок. — И буду думать только о руках.

— А если мать? — сама ужаснулась своему вопросу Герта.

— Буду плакать, по рук моих не оторвать!

— Ой, Фриц, какой ты… — она отшатнулась от него, явственно представив себе эту картину. Он и не подумает броситься к матери на помощь. Только бы выкарабкаться.

— Я такой! Иначе нельзя! — он выпрямился и с вызовом глянул на Герту. — Ты держись меня. Я все тебе дам…

— А если о помощи кричать… — она приблизилась к нему, посмотрела ему в лицо, — …если тонуть буду я?!

— Ты? — он непонимающе смотрел на нес.

— «Помогите!» — буду кричать я, а ты держишься за свой шанс.

Они смотрели в глаза друг другу. Они молчали. Она ждала, что он скажет. Она заранее знала его ответ, боялась его, по жаждала услышать. Он не станет лгать, ибо, направляясь сюда, многое поставил на карту. Она заранее знала ответ, но когда услышала — ужаснулась…

— Лучше тебе, Герта, в этот момент не попадать в переплет. Лучше и для тебя, и для меня, — произнес он сурово, глядя ей в зрачки, в которых появилась мгновенная боль и тут же исчезла. Но он уловил ее и поспешно добавил: — Но для меня, Герта, нет другой девушки во всей Германии. Если вспыхнула моя любовь, когда и па горбе моем картошка, и внутри — картошка, и в землю вгоняю картошку, когда только и мысли: как бы вы жить, — то сама понимаешь: нужна ты мне! — он прижал ее к себе.

Она безвольно повела плечами и недоуменно сказала:

— Картошка. Любовь. Два таких незнакомых друг другу слова, а рядом. Как можно, Фриц? Любовь. Слышишь, что в нем? Луна. Звезды. Нежность. Блаженство. Отрада. Шепот. Запах травы…

— Плач ребенка, — прикоснулся губами к ее лбу Фриц.

— Восход солнца, — продолжала она точно в забытьи, — рука в руке… две головы, склоненные над колыбелью. Детская ручонка с оттопыренными пальчиками.

— Вольфгангу это расскажи, — прервал ее Фриц, — у него из глаз слезы брызнут. А я знаю, что такое любовь. Это ты, это я, и ночь. И нам с тобой будет хорошо. А это уже немало!

— Ты не веришь в любовь, — отодвинулась она от него.

— Я верю в себя. В судьбу свою. Я хочу стать человеком. Богатым, уважаемым. И стану! Может быть, вот сейчас, неся мешок, споткнусь, ковырну носком землю. А оттуда — нефть! Фонтан нефти! Или самородок с килограмм! Я чувствую — это будет! Сегодня! Завтра! И я богач! Миллионер! И я увезу тебя отсюда. И ты будешь фаршировать поросенка. Каждый день! — взвалив на плечи мешок — легко и энергично, точно тот вдруг полегчал, — он понес его на пустырь.

Герта смотрела ему вслед, любуясь сильной фигурой жениха, который, широко расставляя ноги, нес груз с таким видом, будто это и был его последний и самый верный шанс совершить чудо и выбиться в люди. У ворот ему навстречу выехал на красавце-коне горец. Таймураз, попридержав коня, махнул рукой Фрицу, предлагая перебросить мешок через седло. Герта физически почувствовала, как ошпарил горца грозным взглядом Фриц. Он не хотел делиться своим шансом ни с кем, он не принимал ни от кого никаких услуг и презирал жалость. И Таймураз это почувствовал и чертыхнулся, потому что и сам природой был одарен гордыней, и никому не напрашивался в друзья. И если Фриц не принял знака внимания, то тем хуже для него. Таймураз сумеет быстро сбить с него спесь. Горец еще раз чертыхнулся, и тут взгляды Таймураза и Герты встретились. И она с тайной радостью отметила, что он смутился и покраснел. Горец пришлепнул: ногами коня, а она задорно что-то крикнула ему вслед, приветливо махнула рукой. Но он не оглянулся.

С того дня так и повелось. При каждой встрече Таймураз. старательно отводил глаза от девушки и не знал куда деть руки. Это ее не просто забавляло, но и доставляло ей странное наслаждение. Герта день ото дня все смелела, старалась всячески задеть горца. А однажды сорвала с его головы шапку и нахлобучила на себя.

Таймураз показал немцам, что и как им следует делать, а потом оказался верхом на дикой лошади, и они воочию убедились, как опасна работа наездника. Им не верилось, что можно усидеть на спине мустанга, нетерпеливо бросавшегося из стороны в сторону. Но Таймураз точно прирос к буйствующему коню… Когда, час спустя, он целехонький возвратился на ферму и конь под ним был смирен и мелкая дрожь от напряжения и усталости била его, немцы восхищенно закивали головами.

Не сразу им удавалось все, что от них требовалось. Умело бросить лассо — это искусство, которому надо учиться. И Таймураз терпеливо раз за разом показывал, как надо держать лассо, как вести им, чтобы оно раскрывалось точно над головой лошади. Первым приноровился Фриц, и когда самостоятельно сумел заарканить коня, горец радостно похлопал его по плечу. Немцы перестали бояться животных, лассо вело себя послушнее, и на вторую неделю они уже к возвращению горца из-за холмов подготавливали очередного скакуна. Повысились темпы, а с ними и заработки, и немцы явно повеселели. Теперь они уже не сидели во время обеда напряженными и чопорными, а весело, переговаривались, втягивая в разговор и Таймураза. Между ними протянулись невидимые нити взаимной симпатии, что появляются между людьми, занятыми одним делом, успех которого зависит друг от друга. Даже Фриц выглядел не так надменно, как показалось в первые дни горцу.