То, что затем последовало, не позволяет мне со всей определенностью решить, только ли скрипка вернула моему сотоварищу его собственное "я". Если бы не звякнул дверной колокольчик, сумасшедшее приключение, в которое мы вскоре ринулись сломя голову, никогда бы не началось. Но несмотря на все, что произошло впоследствии, я рад, что именно в ту самую минуту прибыл посыльный с запиской доктору Фрейду. Иначе у Холмса мог бы случиться рецидив, и даже скрипка вряд ли помогла бы.

Гонец из Аллгемайнес Кранкенхаус, больницы и одновременно научного медицинского заведения, к которому Фрейд когда-то имел отношение, принес записку от кого-то из служащих. В ней доктора Фрейда просили оказать любезность — приехать осмотреть пациентку, доставленную прошлой ночью. Фрейд прочитал записку вслух, и что-то в ней показалось ему очень знакомым.

«Я был бы чрезвычайно признателен, — говорилось в послании, — если бы Вы смогли выкроить время, чтобы помочь советом в одном весьма необычном случае. Пациентка не может или не хочет говорить, но, хотя она очень слаба, во всем остальном ее здоровье в полном порядке. Не смогли бы Вы на минуту забежать к нам, чтобы взглянуть на нее? Ваши методы слегка расходятся с общепринятыми, но я их всегда уважал». Внизу стояла подпись: «Шульц».

— Вот видите, я самый настоящий отверженный, — усмехнулся Фрейд, складывая записку. — Джентльмены, вы не хотите отправиться вместе со мной посмотреть на эту неразговорчивую особу?

— С огромным интересом, — живо ответил Холмс, сворачивая салфетку. Пока мы собирались, я в шутку заметил, что никогда бы не подумал, что пациенты доктора могут хоть как-то занимать Холмса. Во всяком случае, раньше он не выказывал подобного любопытства.

— Нет, что вы, меня вовсе не интересует больная, — рассмеялся Холмс, — однако не кажется ли вам, что доктор Шульц пишет тем же слогом, что и наш старый приятель Лестрейд[24]?

— Я решил ехать, чтобы выказать доктору Фрейду свою признательность.

До больницы было недалеко, и, когда мы прибыли, нам сказали, что доктор Шульц осматривает пациентку в отделении психиатрии. Мы нашли его во внешнем дворике, куда попали через специальные ворота. Здесь больным разрешалось находиться, правда, под наблюдением. Одни сидели, другие прогуливались на солнышке. В их распоряжении были игры, и с полдюжины больных играли в крокет, однако это было полным сумасшествием: они так вопили и шумели, что требовалось постоянное вмешательство служителей.

Доктор Шульц оказался пятидесятилетним крепышом, очень важным, с тонкими усиками и огромными бакенбардами.

Он приветствовал доктора Фрейда с дежурной вежливостью, а Холмса и меня — довольно небрежно. Поскольку больница была не только лечебным, но и учебным заведением, Шульц не стал возражать, когда Фрейд спросил, можем ли мы сопровождать его. Думаю, Шульц с первого взгляда определил во мне врача и решил, что у нас есть свои основания интересоваться больной.

— Дело в том, что случай этот не совсем по моей части, — объяснял он, пока мы быстрым шагом пересекали лужайку, — но с больной надо что-то делать, вот вы сами увидите. Ее заметили, когда она пыталась броситься в канал с моста Аургартен. Прохожие старались ее остановить, но ей удалось вырваться и кинуться в воду. Она страдает от недоедания, — добавил он, — однако, когда полицейские привели ее к нам, она едва притронулась к еде. Вопрос, что с ней делать дальше. Если вы сможете узнать, кто она или хоть что-нибудь по этому поводу, я буду вечным вашим должником.

Не очень-то было похоже на то, что он готов навеки стать должником Фрейда. И тот лишь улыбнулся понятной мне улыбкой, пропустив это замечание мимо ушей.

Я, как и Холмс, был поражен тем, как похожи были своим тоном записки образцового врача Шульца и образцового сыщика из Скотленд-Ярда, адресованные своим непризнанным и отвергнутым коллегам. Что бы ни разделяло теории Фрейда и Холмса, у них было и нечто общее уже хотя бы потому, что они вызывали снисходительное недоверие со стороны чиновников и носителей официально принятых идей.

— Вот она, всецело в вашем распоряжении. Меня ждут в операционной. Оставьте мне записку в кабинете, если это вас не затруднит. Завтра я осмотрю ее еще раз.

Он удалился на операцию, оставив нас наедине с молодой женщиной, сидевшей в плетеном кресле. Взгляд ее был устремлен на лужайку, голубые глаза смотрели не мигая и даже не шурясь от яркого солнца. Сказывалось недоедание — кожа отливала голубизной, особенно под глазами. Лицо было пленительным несмотря на изможденный вид. Не вызывало сомнений, что женщина совсем истощена, вместе с тем неподвижность позы свидетельствовала о том, что она находится в состоянии крайнего напряжения.

Фрейд обошел вокруг, пока Холмс и я наблюдали за больной, и провел рукой у нее перед лицом. Никакой реакции не последовало. Она не сопротивлялась, когда Фрейд осторожно взял ее за руку и нащупал пульс; когда же он отпустил руку, та упала на колени, точно неживая. Ее лицо было худым, более худым, нежели предполагала костная структура. Нам не удалось определить на глаз ее телосложение — его скрывали просторные больничные одежды. По-видимому, Холмса заинтересовала эта женщина: он стоял и наблюдал за тем, как Фрейд продолжает беглый осмотр.

— Теперь вы видите, почему они обращаются ко мне, — тихо сказал Фрейд. — Сами-то они не знают как быть. В ее теперешнем состоянии не представляется возможным определить ее ни в один из обычных приютов для бедняков.

— Что послужило причиной истерии? — спросил я.

— Ну, об этом нетрудно догадаться. Бедность, отчаяние, одиночество. Дойдя до крайности, она решила покончить с собой и, после того как ее лишили этой возможности, впала в то состояние, в котором мы находим ее теперь.

Фрейд открыл свой саквояж, порылся в нем и наконец извлек шприц и склянку.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Холмс, опускаясь на корточки рядом и не сводя глаз с несчастной, сидевшей перед ним.

— Все, что смогу, — отвечал Фрейд, закатывая просторный рукав ее белого халата и протирая руку ватным тампоном, смоченным спиртом. — Посмотрим, удастся ли мне загипнотизировать ее. Для этого надо сделать укол, чтобы она расслабилась. Тогда можно будет завладеть ее вниманием.

Холмс кивнул и поднялся на ноги, а Фрейд сделал инъекцию.

Потом он стал раскачивать цепочку от часов перед лицом больной и обратился к ней участливым, но решительным тоном, тем самым, что мне приходилось слышать уже столько раз. Я бросил взгляд на Холмса. Любопытно было увидеть, какое это произведет на него впечатление, однако он всецело был поглощен реакцией молодой женщины на качание цепочки и голос Фрейда.

Жестом доктор попросил нас отступить назад, чтобы мы оказались вне поля зрения пациентки, и продолжал уговаривать ее расслабиться и внимательно выслушать то, что он скажет. Он повторял, что она находится среди друзей, и далее в том же духе.

Поначалу я еще отдавал себе отчет в том, что где-то слева от нас истошно орут игроки в крокет, но по мере того, как Фрейд говорил, звуки эти как будто отдалились. Настойчивые заклинания доктора были настолько убедительными, что нам даже показалось, будто мы находимся в полумраке знакомого кабинета в доме номер 19 по улице Бергассе.

Глаза пациентки заблестели, а потом стали следить за качающимся брелком, хотя до этого не замечали его. Увидев это, Фрейд прекратил свои тихие уговоры и, не повышая голоса, приказал ей спать.

После некоторых колебаний женщина повиновалась, веки ее дрогнули и опустились.

— Вы слышите меня, не так ли? — спросил Фрейд. — Если слышите, то кивните мне.

Она вяло кивнула. Плечи ее поникли.

— Сейчас вы сможете говорить, — сказал ей Фрейд, — и ответите на несколько простых вопросов. Вы готовы? Кивните, если да.

Она кивнула.

— Как вас зовут?

Наступило долгое молчание. Ее губы шевельнулись, но не последовало ни звука.