Долговязый англичанин, став почти таким же бледным, как Холмс, вскочил и, забрав вещи, сказал, что пойдет чего-нибудь выпить.
— Какая жалость, — вздохнул я после его ухода. — Мне так хотелось расспросить его о коронации.
— Господину Рассендилу не очень-то хотелось говорить на эту тему, иначе бы он оставил свои пожитки здесь, а не потащил бы их с собой в бар. Теперь ему не придется возвращаться.
— Какая у него замечательная шевелюра! Он бы немедленно стал членом Союза рыжих, а, Холмс[16]?
— Вне всякого сомнения, — ответил Холмс сухо.
— Так вы говорите, его зовут Рассендил? Я не рассмотрел наклейку на багаже как следует.
— Я тоже.
— Тогда как же, позвольте вас спросить, вам удалось... — начал было я, но Холмс перебил меня, коротко рассмеявшись и махнув рукой.
— Никакой тайны в этом нет, — ответил он. — Я просто узнал его. Это младший брат лорда Бурлсдона[17]. Я болтал с ним как-то на приеме у лорда Топема. Он из породы вечных неудачников, — заключил Холмс, вдруг потеряв всякий интерес к предмету разговора под действием наркотика.
Было уже темно, когда мы прибыли в Линц и вывели Тоби прогуляться по платформе. К тому времени Холмс убедился в том, что Мориарти проделал весь путь до Вены (хотя и не мог предположить, с какой целью), поэтому его не удивило, что собаку не привлек ни один из запахов на станции.
Мы вернулись в поезд и проспали до Вены, куда прибыли ранним утром.
В который уже раз за время путешествия мы побрились, переоделись, правда, на этот раз испытывая скрытое волнение от мысли, что наше приключение вот-вот продолжится, стоит только Тоби выйти на перрон и понюхать, не пахнет ли где ванильной эссенцией.
Наконец, час настал. Скрестив пальцы на счастье, мы с Холмсом вышли из поезда с вещами, ведя Тоби на поводке. Медленно мы прошли вдоль всего поезда, оставался всего-навсего один вагон, а Тоби все еще не подавал ни малейшего знака, который мог бы нас обнадежить. Когда мы приблизились к проходу на вокзал, у Холмса вытянулось лицо.
Вдруг песик остановился как вкопанный, потом рванулся вперед, сделал шаг-другой и почти вспахал носом слой сажи на земле, победно виляя хвостиком.
— Он взял след! — воскликнули мы в один голос. Так оно и было на самом деле. Довольно ворча и повизгивая, Тоби развернулся и быстро направился к проходу.
Он провел нас через иностранный вокзал с такой уверенностью, словно это была Пинчин-Лейн, находящйаяя теперь в тысяче миль от нас. Ни границы, ни языковой барьер совершенно не смутили Тоби и не сказались на его способности идти по следу, пахнущему ванилью. Тоби шел бы по следу профессора, даже если бы тому пришло в голову предпринять кругосветное путешествие, — только был бы достаточно сильный запах.
Наконец Тоби привел нас на стоянку экипажей рядом с вокзалом и остановился, глядя виновато и в то же время как бы упрекая нас за то, что все закончилось именно таким образом. Холмс, надо сказать, остался невозмутимым.
— Похоже, он взял кэб, — спокойно заметил он. — В Англии, насколько я знаю, экипажи, обслуживающие вокзалы, имеют обыкновение возвращаться после того, как отвезут седока. Посмотрим, не заинтересуется ли Тоби каким-нибудь экипажем.
Однако этого не случилось. Холмс присел на скамейку возле наших вещей у главного входа и задумался.
— Я предвижу несколько возможностей, однако думаю, что самое простое будет оставаться здесь до тех пор, пока Тоби не обнюхает все подъезжающие экипажи. — Он взглянул на меня. — Вы не проголодались?
— Я позавтракал в поезде, пока вы спали, — ответил я.
— Что ж, я думаю, чашка чаю и мне не помешает. — Он поднялся и отдал поводок. — Я буду в буфете. Если вдруг повезет, дайте мне знать.
Холмс ушел, а мы с Тоби вернулись на стоянку, где озадачили кучеров своим поведением. Мы подходили к каждому вновь подъехавшему экипажу, и я выбрасывал руку вперед, показывая Тоби, чтобы он подошел и понюхал его. Некоторых возниц это забавляло, но один толстяк, с багровым, как свекла, лицом, стал громко ругаться. И даже моих скромных знаний немецкого, почерпнутых еще в школе, оказалось достаточно, чтобы понять, чем вызвано его беспокойство: он опасался, что Тоби собирается осквернить его экипаж. Действительно, однажды пес совсем было собрался сделать это, но мне удалось вовремя оттащить его.
Прошло около получаса. Холмс, появившийся чуть раньше, стоял с нашими саквояжами в сторонке и наблюдал. Все было ясно без слов. Через некоторое время он подошел к нам и вздохнул.
— Нет, так дело не пойдет, Ватсон, — сказал он. — Поедемте-ка в гостиницу и подойдем к делу с другой стороны. Не расстраивайтесь, старина. Я же говорю, что еще не все потеряно. Эй, возчик!
Мы подошли к подъехавшему экипажу и только собрались садиться, как Тоби вдруг радостно залаял и для верности завилял хвостиком. Мы с Холмсом переглянулись в изумлении, а потом расхохотались.
— Как выясняется, надо уметь ждать, Ватсон, — усмехнулся Холмс и отправился расспрашивать кучера. Холмс знал немецкий ненамного лучше меня. За исключением цитат из Гете и Шиллера — заученных еще в школьные годы и от которых теперь было мало проку, — его знание иностранных языков (кроме французского, которым он владел свободно) сводилось к словам, связанным с преступлениями. Он мог сказать на различных языках «убийство», «ограбление», «подделка» или «месть», знал несколько других расхожих фраз все в том же духе. Но на этом, собственно, его познания и ограничивались[18]. Сейчас же, когда ему потребовалось описать внешность профессора Мориарти, он оказался в затруднении. Однако кучер оказался дружелюбным малым, особенно после того, как Холмс заплатил ему. Чуть раньше Холмс купил разговорник в книжном киоске рядом с буфетом и теперь отчаянно листал его, пытаясь расширить свое знание немецкого. Этот неуклюжий способ не принес никаких плодов. И я почувствовал облегчение лишь тогда, когда один из кучеров, который до этого изрядно веселился над нашими с Тоби передвижениями, предложил свои услуги, крикнув с козел, что он «немного знать по-английски».
— Слава Богу, — пробормотал Холмс, — я не смог ничего вычитать здесь, кроме: «Погода просто изумительная, вы не находите?»
Он засунул разговорник обратно в карман и обратился к нашему переводчику.
— Скажи ему, — сказал Холмс, стараясь говорить медленно и четко, — что мы хотим, чтобы он отвез нас туда, куда он несколько часов назад возил другого пассажира. — Затем он подробно описал Мориарти, что было тут же переведено возницей экипажа, к которому Тоби выказал столь неподдельный интерес.
Не дослушав до конца, кучер вдруг просиял, промычал что-то вроде «йа, йа!» и гостеприимно предложил садиться.
Как только мы уселись, он дернул вожжи и мы поехали по живописным многолюдным улицам города Иоганна Штрауса или, если хотите, Меттерниха, в зависимости от того, какие воспоминания вам ближе.
Я не имел ни малейшего представления, куда мы едем, ибо никогда раньше не был в Вене. Из окон экипажа мы глазели на красочные площади, величественные статуи, местных жителей, которые, не замечая нашего любопытства, спешили по своим делам.
Я сказал, «мы» глазели; на самом деле это правда лишь на две трети. Глазели мы с Тоби. Холмс же, как и всегда в подобных случаях, не проявлял никакого интереса к окружающему, довольствуясь чтением названий улиц, по которым мы проезжали. Закурив трубку и откинувшись на подушки, он надолго погрузился в раздумья о деле.
Я тоже вспомнил о цели нашей поездки. Через несколько минут — если все будет в порядке — мы с Холмсом окажемся лицом к лицу с врачом, на чью помощь я так рассчитываю. Как поведет себя Холмс? Согласится ли на лечение? Признается ли вообще, что болен? Благодарностью или вспышкой ярости ответит друзьям, позволившим себе такую вольность? Да и как он посмотрит на то, что его обвели вокруг пальца, используя его же собственное оружие?
